Редакционный портфель Записки корнета Савина, знаменитого авантюриста начала XX века

Записки корнета Савина: Предисловие публикатора | Содержание | 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 | Валя. Быль. | Послесловие публикатора | Примечания | Фотоматериалы

XLIII

День отправки, наконец, настал.

- Вставайте и забирайте ваши вещи, сейчас вы отправляетесь, - разбудил меня ночью смотритель.

- Куда? - спросил я его, протирая заспанные глаза.

- Этапным порядком с партией в Киев.

Уложив наскоро вещи в ручной чемоданчик, я отправился в контору.

Под воротами, на лестнице, ведущей в контору, и в самой конторе толпилось человек до ста арестантов в длинных серых халатах и с бритыми наполовину головами. Я впервые видел так близко такую массу арестантов, и на меня произвело это крайне тяжелое впечатление.

В конторе, освещенной двумя керосиновыми лампами, толпились арестанты и солдаты. За длинным столом сидели начальник тюрьмы, конвойный офицер, принимающий партию, и писарь. Перед ними лежала куча бумаг и статейных списков, по которым они и вызывали арестантов. Каждый арестант, по вызове его, подходил к столу, где имя его и назначение места, куда он следовал, проверялись по статейному списку, затем унтер-офицер брал арестанта и, передавая его тут же стоявшему ефрейтору, кричал: «Обыскать и наручники». Несколько человек солдат конвойной команды обыскивали арестанта и его вещи, после чего заковывали людей попарно в ручные кандалы. От этой последней операции освобождались только принадлежащие к привилегированным сословиям, нижние чины, женщины и кандальщики.

Когда, наконец, партия была принята и все арестанты вышли из конторы, ко мне подошел начальник тюрьмы с конвойным офицером.

- Вас также надо принять, - сказал мне последний. - Покажите мне ваши вещи.

Я открыл ему мой чемоданчик.

- У вас ничего тут нет запрещенного?

- Кажется, ничего такого нет, но я не знаю, что вы называете запрещенным.

- Ножей, карт, водки, - сказал он мне с улыбкой.

- Нет, ничего подобного у меня нет, - ответил я ему.

- Запиши: гвардии корнет Николай Савин, в Петербург, в своем платье, - сказал штабс-капитан писарю. Затем, обращаясь ко мне, он продолжал:

- Мне поручено иметь строжайший неусыпный надзор за вами, о чем я считаю долгом вас предупредить. Надеюсь, что вы, как офицер, поймете меня и не заставите меня принимать против вас какие-либо меры, которые были бы неприятны как для вас, так и для меня. Я вполне сознаю, что такое положение тяжело, но что же делать, надо подчиниться. С моей стороны, я все сделаю, что от меня зависит, чтобы облегчить ваше положение, но прошу вас вполне подчиняться установленным правилам.

Когда мы вышли из конторы, партия выстроена во дворе тюрьмы, тускло освещенном двумя фонарями.

- Шашки вон, шагом марш, - скомандовал штабс-капитан. Ворота растворились, и партия двинулась по направлению к вокзалу.

Вокзал находился тут же, рядом, в нескольких сотнях шагов от тюрьмы. Когда партия пришла, арестантские вагоны были уже поданы, и нас немедленно рассадили в них. Для меня, по приказанию штабс-капитана Ранчевского, конвойного офицера - отвели отдельную лавку в вагоне, где помещалось офицерское отделение.

Как только поезд тронулся, в вагоне все преобразилось. Арестанты поснимали с себя свои ужасные, серые, с бубновыми тузами халаты, растворили окна и стали весело и шумно разговаривать между собою, даже затянули песню.

В этом же вагоне ехал еще один из «привилегированных», некий дворянин Лизгаро, с которым я скоро познакомился. Сначала я не обратил на него внимания, так как он был одет в арестантский халат. Когда он снял с себя этот арестантский атрибут, он оказался одет в весьма поношенный пиджак, но этот туалет между арестантами из простых обратил мое внимание, и я спросил унтер-офицера, кто это такой.

- А это дворянин Лизгаро, - ответил он мне. - Вы знаете, который на семи женах женат.

- Как на семи женах?

- Да разве вы не читали в «Ведомостях»? Его уже судили в трех местах за это, а теперь везут еще в остальные места судить.

Конечно, эти слова унтер-офицера меня заинтересовали, и я познакомился с этим семиженцем.

Лизгаро был еще молодой человек, лет двадцати пяти, не больше. Это был небольшого роста, худенький, с красивым, но крайне изможденным лицом, брюнет.

- А я уже давно собирался подойти к вам, господин Савин, - сказал он мне, когда я обратился к нему, - но совестился, боялся вас побеспокоить. В одесском замке многие вами интересовались, да уж держали вас там больно строго.

- Почему мною интересовались? - спросил я удивленно.

- Да как же не интересоваться вами: уж слишком много писали об вас в газетах за последнее время.

- Что же писали?

- Чего-чего только не писали. Ну, уж молодец вы, господин Савин, Стамбулова и того провели.

- Так здорово меня прохватывали в газетах?

- В некоторых, не скрою, вас порядочно продернули, но зато в других жалели, что вам не дали доделать задуманного. Немного еще, и вы были бы болгарским князем. Жаль, что сорвалось. Но вот кто в дураках, так это ваш кум Стамбулов, - сказал, смеясь, Лизгаро. - Как это он так опростоволосился? А, говорят, такой умный и хитрый человек.

- Да здесь ум ни при чем, - ответил я ему. - Разве он мог предположить, что я не то лицо, за которое я себя выдавал, раз я был ему представлен французским консулом?

- Ну, а документы ваши, паспорт, были у вас фальшивые?

- Нет, подлинные, - и я рассказал ему, как я их достал.

- Ловко, мастерски было обделано, наверное, вас оправдают присяжные…

- Да я не думаю, чтобы меня за это и предали суду. Все это произошло за границей, так что не подсудно русским судам, тем более, что проживательство под чужим именем не наказуемо в тех странах, где я проживал.

________

В два часа дня, на вторые сутки по выезде из Одессы, мы прибыли в Киев. Дождь лил, как из ведра, но, несмотря на это, партию высадили и повели в тюрьму, находящуюся в противоположном конце города, версты за три от вокзала.

По прибытии в тюремный замок, конвойный офицер повел меня с собою, не дожидаясь общей приемки партии, в контору и представил меня смотрителю.

- Вы меня извините, господин Савин, - сказал тот далеко не ласковым тоном, прочитав поданные ему конвойным писарем бумаги. - Но я принужден буду вас тщательно обыскать и затем содержать в секретной камере. Уж больно строго предписание насчет вас от одесского градоначальника.

И, действительно, благодаря этому предписанию, мне вывернули все карманы, заставили снять даже сапоги и посадили в маленькую, весьма грязную одиночную камеру, носящую название «секретной».

В одесской тюрьме, хотя меня и содержали строго, в политическом отделении, но там камера была, по крайней мере, светлая, чистая и, наконец, в ней было все необходимое, начиная с кровати. Здесь же, в киевской тюрьме, меня посадили в какую-то грязную, вонючую конуру, где, кроме нар, никакой мебели не было. Но что было всего ужаснее - это режим киевской тюрьмы. Я не мог положительно добиться ничего купить на свои деньги, и на мои требования мне было категорически отвечено, что выписка продуктов делается один раз в неделю - по субботам, а так как этап наш прибыл в понедельник, то мне предоставлялось ждать и голодать целых пять дней.

- Что же мне, умирать с голоду? - спросил я оборванного хохла-надзирателя.

- Нет, с голоду не умрете, мы вам дадим казенной пищи.

И действительно, на следующий день, в обеденное время, хохол принес мне в деревянной, крайне сомнительной чистоты, чашке «хлебово». «Голод не тетка», говорит пословица, но и голод не помог, и я не в силах был съесть этого «хлебова» и одной ложки.

- Проводите меня в контору к смотрителю, - сказал я хохлу, но он наотрез отказался это сделать, уверяя, что из секретных камер никуда не водят без особого приказания начальства.

- Что же мне делать? - спросил я его.

- Напишите смотрителю прошение, может быть, он и сделает для вас исключение. Вот, рядом в камере сидит «политик», так вот ему все полагается, свое получает.

Послушав совета надзирателя, я написал смотрителю заявление, в котором просил его разрешить мне купить необходимые продукты, но получил ответ, что это невозможно. Этот неосновательный отказ меня страшно взбесил, и я написал письмо прокурору Киевского окружного суда, моему старому приятелю, с которым я был, в бытность его еще товарищем прокурора в Туле, в самых лучших отношениях. Зная его за прекрасного человека, я был верен, что он не посмотрит на ту обстановку, в которой я теперь находился, приедет меня проведать и, конечно, прикажет смотрителю тюрьмы обращаться со мною по-человечески.

Письмо это, действительно, произвело чудеса и даже ранее, чем дойти по назначению. Оно произвело настоящий переполох в тюрьме. Не прошло и получаса после передачи его надзирателю, как ко мне явился смотритель.

- Вы жалуетесь на меня господину прокурору, что я вас будто бы притесняю и не даю ничего. Что же вы желаете, господин Савин?

- Я желаю, прежде всего, есть, так как сижу по милости вашей и ваших удивительных порядков уже второй день на пище святого Антония, и, получая, как дворянин, продовольствие не натурой, а деньгами, я имею, мне кажется, право выписывать, что пожелаю.

- Так-то так, но у нас, видите, господин Савин, заведено, что выписка бывает раз в неделю, а потому я приказал вам давать не в счет вашего порциона казенный обед, разве вы его не получали?

- Мне принесли какую-то бурду, но я есть ее не мог, так как к такой пище не привык, вот почему я и написал Николаю Григорьевичу, прося его, по старой дружбе, приехать проведать меня и распорядиться, кстати, о том, что вы считаете невозможным для меня сделать, то есть купить мне колбасы и белого хлеба.

- Хорошо, я сейчас распоряжусь, и вам все купят, а вы уж письмо к господину прокурору перепишите, не стоит его беспокоить из-за таких пустяков, - сказал, уходя, смотритель, оставив письмо на подоконнике.

После его ухода, мне принесли все, что я просил, и, кроме того, еще целую миску вкусного борща с говядиной, который мне прислал смотритель от себя.

Записки корнета Савина: Предисловие публикатора | Содержание | 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 | Валя. Быль. | Послесловие публикатора | Примечания | Фотоматериалы