Редакционный портфель Записки корнета Савина, знаменитого авантюриста начала XX века

Записки корнета Савина: Предисловие публикатора | Содержание | 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 | Валя. Быль. | Послесловие публикатора | Примечания | Фотоматериалы

XL

Мой визит к послу и знакомство с персоналом французского посольства втянули меня вскоре в тот светский круговорот, в котором вращаются дипломаты всех европейских столиц. В короткое время я познакомился почти со всеми дипломатическими представителями и их семействами. С одними только русскими дипломатами я не был знаком и, по правде сказать, избегал их. Я боялся быть кем-либо из них узнанным, а, кроме того, не мог же я сходиться с представителями той державы, которая стояла теперь на открытом разрыве с Болгариею.

Пока, до моего избрания, я должен был быть весьма осторожен: мое избрание находилось в руках болгарских регентов, людей хитрых, зорко следивших за мной. Узнай они, что я бываю в русском посольстве и видаюсь с русскими дипломатами, они могли бы заподозрить меня в каких-либо интригах против них, и тогда мое избрание, бесспорно, могло пострадать. Вот главная причина, почему я избегал наших дипломатов и отклонял всякие предложения быть им представленным.

Но, отклоняя открытое знакомство с ними, я намеревался видеться с ними втайне. Сначала я думал познакомиться с советником нашего посольства г. Ону, в высшей степени умным и ловким дипломатом. Ему одному я намеревался довериться и рассказать о первоначальной цели поездки в Болгарию, собранном мною там материале, а также о предложении регентами моей кандидатуры и о планах на будущее. Одно только я собирался от него скрыть - это мое действительное имя. Для него я должен быть преданным, готовым на все для блага России, русским подданным, но все-таки графом де Тулуз-Лотреком, а не Савиным. Мне казалось, что, войдя таким образом в сношение, через посредство г. Ону, с русскими властями, я мог развить мой план действий. Этот план заключался в том, что русское правительство, зная, что я русский подданный и человек, преданный России, должно было по избрании меня в князья содействовать моему утверждению остальными державами, подписавшими Берлинский трактат.

Из всего персонала русского посольства г. Ону один мог заинтересоваться моим оригинальным и рискованным предприятием, и через него я мог надеяться добиться успеха в Петербурге.

На грех, г. Ону в то время был в отпуску в России, и мне пришлось отложить предполагаемые переговоры до его возвращения.

Неделю спустя после моего визита к французскому послу, я получил от него официальное сообщение, в котором он меня извещал о назначении мне аудиенции у великого визиря.

________

В назначенный день я поехал в Стамбул на аудиенцию к великому визирю. Вскоре после моего приезда во дворец министерства иностранных дел, так называемую «Блистательную Порту», приехал и французский посол. Он сообщил мне, что выхлопотал мне аудиенцию у султана на следующем «селямлике», параде, который происходит каждую пятницу, по возвращении повелителя правоверных из священной мечети в Ильдиз-Киоск.

- Абдул-Гамид, - сказал мне посол, - ведет уединенную жизнь и мало кого принимает во дворце. Он делает исключение только для иностранных послов, все же остальные лица представляются ему на «селямлике».

В это время дверь отворилась, и в зал вошел, окруженный свитой, великий визирь.

Киамиль-паша был человек лет сорока, не больше, высокий, стройный, с небольшой черной бородкой и красивыми чертами лица. Одет он был в темно-синий двубортный сюртук с золотыми пуговицами и красным воротником; на голове его была надета неизменная феска. Подойдя к послу и поздоровавшись, он стал с ним разговаривать с чисто парижским акцентом, и когда посол представил ему меня, подал любезно мне руку, сказав, что рад со мною познакомиться.

Усадив нас рядом с собою на широкий диван, он беседовал с нами около получаса самым непринужденным образом, а прощаясь, подтвердил мое будущее представление султану в следующую пятницу на «селямлике».

День представления великому визирю мне памятен еще и по другим обстоятельствам, запечатлевшим его в моих воспоминаниях на всю жизнь. В этот день я получил письмо от Стамбулова, в котором он сообщал, что желание мое исполнено, и пять офицеров, приговоренных военным судом в Рущуке к смертной казни, помилованы. Правда, что наказание смертью было заменено десятилетним тюремным заключением, но и такая милость от Стамбулова была очень велика и неожиданна.

Давно мне не было так легко на душе, как по прочтении стамбуловского письма. Я радовался от души за этих совершенно незнакомых мне болгар, которых спас от смерти, и немедленно послал телеграмму Стамбулову, благодаря его за исполнение просьбы.

В то время как я вращался между дипломатами, Висконти усидчиво работал над составлением проекта займа и разных обязательств, долженствовавших его гарантировать. Дело в том, что из собранного материала я убедился, что было весьма легко устроить этот заем для Болгарии, не имея даже денег, а потому я взялся за это дело с большой энергией. Болгарские воротилы не сумели этого сделать только по неопытности, неимению связей и незнанию финансового дела, а не по недостатку гарантий.

Я выработал проект, на который Стамбулов и Странский изъявили согласие, состоявший в том, что выпускался внешний шестипроцентный заем на сумму сорока миллионов франков, по курсу семидесяти трех за сто. Подписку на заем я рассчитывал открыть в Париже, Лондоне, Берлине и других европейских городах. За мой труд по устройству займа и его реализации я получал от болгарского правительства концессию на мое имя на постройку в продолжении десяти лет железных дорог в Болгарии с тем, чтобы никто, кроме меня, в продолжение этого времени не имел права строить таковых в княжестве, причем мне представлялось право безвозмездного отчуждения земель по всем проводимым линиям. Хотя концессия и выдавалась на мое имя, но я получал право передавать ее полностью или частями другим лицам, без всякого на то вмешательства болгарского правительства.

Условия эти были блистательны, и проведи я это дело, концессию я мог бы легко продать за несколько миллионов.

Все дело было мною только потому не окончено, что я находил его удобнее отложить до приведения в известность результатов народного собрания. Выбери меня болгарский народ в князья, заем этот я мог провести еще лучше по вступлении на престол.

________

Наконец, настал день представления моего султану. К десяти часам утра я был уже совсем готов и в сопровождении присланного мне французским послом каваса, одетого в парадный, шитый золотом чекмень, я отправился в открытой коляске к месту парада.

На полдороге между дворцом, Ильдиз-Киоском и священною мечетью, в которую султан ездит молиться каждую пятницу, находится обширный плац, посредине которого выстроена весьма изящная беседка, куда съезжаются дипломатический корпус, высшие турецкие сановники, не участвующие в выходе и народ, а также лица, которые должны быть представлены султану. В этот великолепный киоск я вошел по широкой, устланной ковром лестнице и застал там большое общество в блестящих мундирах, лентах и орденах. Между представителями иностранных держав находились французский посол с секретарем де Пурталесом, германский посол Радовиц со своим первым секретарем, князем Ратибором и несколькими прусскими офицерами, английский посол сэр Вуйат, наш русский военный агент полковник Пешков и многие другие.

Вдоль всей дороги от дворца к мечети стояли шпалерами войска, а на плацу расположилась артиллерия и кавалерия. За шпалерами войск толпилась масса любопытных в чалмах, фесках и европейских шляпах.

Ровно в десять часов между шпалерами войск проскакал по направлению к мечети какой-то паша, после чего все сразу стихло, войска взяли на караул, в беседке разговоры прекратились, и взоры обратились в сторону ожидаемо шествия. Всё как-то замерло, обратилось в живую картину. И вот, посреди этой шпалеры истуканов показалось шествие.

В сущности, это было не шествие, а какой-то бег. Сначала мимо нас, посреди шпалер войск, пробежали человек десять евнухов в шитых золотом мундирах и с бамбуковыми палками в руках. Шагах в двадцати за ними бежали целой кучей человек двадцать пашей и высших чинов двора, также в шитых мундирах, лентах и орденах. За ними вслед, почти по пятам их, ехал верхом на белой арабской лошади султан. Лошадь шла довольно быстрым ходом, султан же сидел на ней, потупив взоры в землю и ни на кого не глядя. Одет он был в общегенеральский мундир, в феске, без лент и орденов, и один только богато шитый золотом вальтрап⁶⁴ свидетельствовал о парадности этого выезда. Сзади султана бежали многочисленные царедворцы, которые замыкали это оригинальное шествие.

На выраженное мною удивление, граф де Пурталес объяснил, что в силу придворного этикета чины двора обязаны предшествовать и сопровождать султана, при этом они не имеют права в присутствии падишаха сидеть, даже на лошади, что и заставляет их бежать таким комическим образом.

Пробыв около часу в мечети, Абдул-Гамид вернулся обратно в том же порядке, но с тою разницей, что при этом играла музыка всех частей войск, мимо которых он проезжал. Подъехав к беседке, он слез с лошади и вошел в нее. Ответив на поклоны всех присутствующих кивком головы, он подошел к английскому послу, подал ему руку и стал с ним разговаривать, не обращая ни малейшего внимания на проходящие в то время церемониальным маршем войска. Поговорив минут пять с сэром Вуайтом, он затем подошел к французскому послу, рядом с которым я стоял. Подав ему руку, он стал с ним разговаривать по-французски. Ответив на все вопросы, сделанные его величеством, посол спросил его позволения меня ему представить, и на выраженное им согласие представил меня.

Султан подал мне руку и спросил, как нравится мне Константинополь. Я, конечно, ему ответил, что я в восторге от всего, увиденного мною, и вынесу самое приятное впечатление о моем пребывании в Турции и его столице.

Затем он меня спросил, видел ли я его дворцы и окружающие их сады, на что я ответил, что, к сожалению, этого я не видал, так как на это нужно специальное разрешение его величества.

- Пожалуйста, - сказал любезно Абдул-Гамид, - я дам приказание вам все показать.

После этого, кивнув головою графу и мне, он отошел от нас, пошел к передней части беседки и стал молча смотреть на проходящие войска, не изъявляя никакого одобрения, как это делается в других странах в таких случаях.

Когда все войска прошли и снова выстроились, султан вышел из беседки, сделав общий поклон всем присутствующим, сел на поданного коня и отправился обратно по направлению к дворцу. После отъезда султана разъехались также и все присутствовавшие на «селямлике».

Хотя в представлении моем султану и великому визирю ничего официального не было, но это не прошло бесследно. Сначала появились в константинопольских газетах коротенькие сообщения о моем представлении, а вскоре затем целые столбцы в хронике, с комментариями по отношению моей личности и моей кандидатуры на болгарский престол. Как узнали об этом газеты, не знаю, но то, что я до сих пор так старательно скрывал ото всех, сделалось вскоре всем известным.

В одной из самых распространенных в Константинополе газет появилась статья, на которую я не мог не обратить внимания. После вступительных комментариев по отношению болгарских регентов, их нелегального захвата <власти> и палочной системы, введенной ими, речь переходила прямо на меня.

«Новостью дня, - говорила газета, - служит кандидатура на болгарский престол француза, графа де Тулуз-Лотрека. Как и где нашел Стамбулов этого будущего князя болгарского, нам пока неизвестно, но достопочтенный граф в ожидании своего избрания находится в настоящее время в Константинополе. Узнали мы также, что граф состоит в очень близких и дружеских отношениях к регентам, а кроме того, занимался до сего времени крупными биржевыми спекуляциями. Вообще, это аферист чистейшей воды, который смотрит на болгарский престол, как на аферу. По отношению его высокого происхождения, мы можем только заметить, что хотя он принадлежит по крови к французскому королевскому роду, но это родство не совсем-то в легальной форме, так как он потомок графа де Тулуз, сына короля Людовика XIV от морганатического брака с маркизой де Монтеспан».

Конечно, такая статья была для меня оскорбительна, и я не мог ее оставить без внимания. Захватив с собою Кисова и другого моего хорошего знакомого, маркиза Флори, я отправился с ними в редакцию, чтобы потребовать напечатания опровержения, а в случае отказа вызвать на дуэль редактора-англичанина Барнета. Барнет нас принял лично, и когда я передал ему о цели моего визита, то он просил меня составить опровержение, так как раньше, чем дать положительный ответ, он должен знать, в каких выражениях оно будет изложено. Требование его было вполне законно, и я, присев к письменному столу, там же в редакции написал следующее:

«Во вчерашнем номере вашей газеты была помещена статья, относящаяся до кандидатуры на болгарский престол графа де Тулуз-Лотрека. Вследствие неточных сведений, имеющихся в редакции, в эту статью вкрались немаловажные ошибки, которые мы спешим исправить. Прежде всего граф де Тулуз-Лотрек не происходит, как мы это передавали вчера, от побочного сына французского короля Людовика XIV графа де Тулуз-Лотрека, но от владетельных графов Тулузских, считающих свое происхождение древней рода Бурбонов, с которыми состоят в родстве по боковой линии. Все же сказанное нами по отношению лично к графу, что он аферист и т. д., чистейший вымысел, и мы считаем долгом извиниться перед графом».

Прочитав написанное, Барнет нашел, что это слишком унизительно для газеты, и что извинение это он не напечатает. Я категорически заявил, что требование мое бесповоротно и я потребую от него удовлетворения оружием. Обратясь затем к моим приятелям Кисову и Флори, я просил их вызвать мистера Барнета, войти в переговоры с его секундантами относительно условий дуэли, после чего вышел из редакции.

Вскоре после моего возвращения домой ко мне приехали мои секунданты и к величайшему моему удивлению передали мне, что редактор Барнет наотрез отказался напечатать опровержение, а также отказался драться на дуэли, основываясь на том, что, по английским законам, поединки воспрещены, и он не желает нарушать законов своей страны.

Что оставалось мне делать? От маркиза Флори я узнал, что самое удобное - это встретить Барнета вечером в кафе, где собираются ежедневно все представители прессы и куда он почти всякий вечер ходит играть на бильярде, и с ним посчитаться. Недолго думая, я схватил хлыст и спустился в кафе, где действительно застал Барнета, сидящего в бильярдной.

- Секунданты мои передали мне, мистер Барнет, что вы категорически отказались напечатать опровержение, которое я требовал, - сказал я, подойдя к нему.

- Да, я не напечатаю этого опровержения, находя это унизительным для моей газеты, - возразил он мне.

- Вы также отказались принять мой вызов на дуэль, - продолжал я, более и более горячась.

- Да, и на дуэли драться не буду, - ответил флегматично Барнет, - так как по английским законам дуэль воспрещена и дуэлисты приравниваются к убийцам.

- Так вы отказываетесь дать мне какое-либо из требуемых мною удовлетворений? - воскликнул я, не помня себя от волнения.

- Да, - отвечал хладнокровно сын Альбиона.

Но не успел он процедить свое «yes», как мой хлыст врезался ему в лицо, и со словами:

- Теперь не мне, а вам требовать удовлетворения, так как я наношу вам самую тяжкую обиду, какую только можно нанести человеку, - я еще несколько раз хлестнул его по лицу и голове, спокойно вышел из кафе и пошел к себе в гостиницу.

Избиение мною Барнета в кафе «Люксембург» наделало много шуму в Константинополе. На другой же день во всех газетах появились целые столбцы с подробным описанием инцидента и тех причин, которые довели меня до этого. Многие газеты, в особенности французские, находили поведение мое вполне правильным, взваливая вину на Барнета и его отказ драться на дуэли. При этом большая часть газет разъясняла именно то, что я желал сделать в своем опровержении: что я ничего общего не имею с графом де Тулуз, незаконнорожденным сыном короля Людовика XIV.

История с Барнетом произвела целую революцию в обществе и прессе, и этот газетный шум наделал мне страшный вред.

Я получил этим большую известность: обо мне и моей кандидатуре только и было толку в обществе, и это навлекло на меня серьезную и неожиданную беду.

Русское посольство, которое до того времени игнорировало меня, стало зорко за мною следить и интересоваться мною. В его глазах я стал человеком опасным для интересов России, и оно сообщило обо мне и моей кандидатуре в Петербург. Узнал я об этом от моих друзей, графа де Пурталеса и барона де Мельваля, которые были в близких отношениях с персоналом русского посольства. Правда, что эту оппозицию со стороны русских дипломатов я должен был рано или поздно ожидать, так как в их глазах я не мог быть никем другим, как врагом русских интересов, будучи другом болгарских регентов. Будь Ону в Константинополе, тогда дело было бы другое, я ни минуты не замедлил бы повидать его и обо всем ему рассказать, но он не возвращался еще в то время из России. Обратиться же к другим нашим дипломатам я не решался, так как все это были люди неподходящие.

Но в это время на мою беду подвернулась еще случайность, в сущности, весьма пустая, но направившая дело к весьма прискорбной и неожиданной развязке.

Как-то раз, в первых числах мая, выйдя в столовую Hotel de Luxembourg к завтраку вместе с Висконти и сев по обыкновению за отдельный столик, я заметил, что один из сидевших за общим табльдотом, молодой человек, в меня пристально вглядывается, и когда он увидел, что я его заметил и на него гляжу, улыбнулся и мне поклонился; машинально я ему отдал поклон, но, вглядываясь в этого улыбающегося франта, я с ужасом узнал в нем моего бывшего парикмахера от Леона из Москвы, некоего Верну. Я его знал более десяти лет, и он постоянно меня чесал и брил, когда я живал в Москве. Он отличался от других своим балагурством и вечными рассказами о любовных приключениях.

Не успел я опомниться от неожиданности этой встречи, как Верну с ловкостью чистокровного парижанина стоял передо мною и рассыпался в любезностях.

- Как я счастлив вас встретить здесь в Константинополе, господин Савин, - говорил он, ухарски раскланиваясь, - вот неожиданная и приятная для меня встреча - видеть вас, моего старинного московского клиента.

Потерявшись совершенно, я не знал, что мне делать, и только мог ответить стоявшему передо мною парикмахеру: «Вы ошибаетесь, милостивый государь».

Немного опомнившись и заметив, что все присутствующие смотрят на эту сцену, я собрался с духом и громким, отчасти грубым голосом оборвал прилипчивого француза, объясняя ему, что он ошибается, принимая меня за какого-то другого, а потому прошу его меня не беспокоить.

Скажи я это в более вежливом тоне, а главное, не выкажи я волнения, наверное экс-парикмахер удовольствовался бы моими словами и даже извинился бы передо мною, но резкость моего тона задела его самолюбие, и вместо того, чтобы отойти от меня и угомониться, он продолжал доказывать в весьма дерзких словах, что он не ошибается, а что я не узнаю своих знакомых по хорошо известным причинам.

- Я вас узнаю! - воскликнул он. - Не думайте, господин Савин, что я не читаю газет и не знаю всего случившегося с вами в Париже, Брюсселе и Ницце. Мне никто рта не закроет, и если я подошел к вам, то не из-за чести с вами говорить, а просто как к старому клиенту, которого знаю десять лет, - с этими словами он повернулся и вышел из столовой.

По уходе парикмахера я стал громко негодовать на поведение этого «нахала» и «сумасшедшего», позвал даже хозяина гостиницы и просил его принять меры, чтобы всякие прохвосты, какие-нибудь странствующие коми не смели беспокоить его гостей. Конечно, хозяин рассыпался в извинениях, объясняя, что он даже не знает этого господина, не живущего у него в гостинице, а пришедшего только завтракать к табльдоту.

Из этого инцидента может быть ничего и не вышло бы, если бы, к несчастью моему, в зале не находился недавно приехавший из России молодой секретарь русского посольства Неклюжев, живший со своим семейством в отеле «Люксембург» и завтракавший в то время в столовой. Как оказалось впоследствии, Неклюжев рассказал о случившемся со мною скандале в посольстве. Посол велел разыскать парикмахера и расспросить его, уверен ли он, что я именно тот Савин, которого он знал в Москве, на что получил утвердительный ответ.

Конечно, после этого русский посол сообщил в Петербург, что претендент на болгарский престол граф де Тулуз-Лотрек никто иной, как корнет Савин. К несчастью, я об этом узнал уже слишком поздно, когда не было никакой возможности исправить дело.

Записки корнета Савина: Предисловие публикатора | Содержание | 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 | Валя. Быль. | Послесловие публикатора | Примечания | Фотоматериалы