Редакционный портфель Записки корнета Савина, знаменитого авантюриста начала XX века

Записки корнета Савина: Предисловие публикатора | Содержание | 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 | Валя. Быль. | Послесловие публикатора | Примечания | Фотоматериалы

VII

Убитый горем и желая избежать встреч с П., которая сошлась с Т-м, я уехал из Петербурга к отцу в деревню, где, вдали от столичного шума, мирно провел около года. Отец заплатил мои долги и даже передал мне в собственность одно из своих имений, чтобы дать мне возможность служить по выборам³³. Но службой я не занялся, а при первых слухах о войне и мобилизации нашей армии³⁴ уехал в Кишинев, где явился к августейшему главнокомандующему, прося его зачислить меня в один из кавалерийских полков. По приказанию великого князя, меня зачислили по роду оружия и, до выхода еще высочайшего приказа, прикомандировали к Донскому казачьему полку, входившему в состав 9-го армейского корпуса. Полк мой стоял в то время в Подольской губернии, и я оставался ожидать его в Кишиневе, куда он должен был скоро прийти.

Полк пришел к концу апреля и представлялся на смотру великому князю, который осматривал лично каждую проходившую через город часть.

Меня зачислили в третью сотню и дали командование полусотней. Командир сотни был человек простой. Ел вместе с сотенным вахмистром, который был его кумом и первым другом. Ложку свою он всегда носил за голенищем, как простой казак. Звали его Поликарпом Семеновичем.

Первое время похода шло однообразно: все те же переходы, те же бивуаки, те же мелкие молдавские городишки. Больше всего меня поражала ловкость казаков доставать в трудные минуты все необходимое. Стоило только сказать.

Раз как-то, подходя к Бухаресту, мы остановились бивуаком недалеко от одной помещичьей усадьбы. Переночевав, мы двинулись на рассвете дальше. Но не успели пройти двух-трех верст, как нас нагоняет прилично одетый господин, в шикарном экипаже. Остановив свою коляску, он подходит к полковнику и что-то говорит ему. Скомандовали полку «стой». В это время подскакивает штаб-трубач и просит меня к полковнику.

Подъезжаю.

- Вот, - говорит, - вы, корнет Савин, маракуете у нас на всех языках, - объяснитесь, пожалуйста, с этим барином и узнайте, что он от меня желает.

Румын объясняет мне по-французски, что он местный помещик, у которого, к удивлению всех его домашних, ночью пропали вся домашняя птица, около ста штук, и два теленка. - Ему, - говорил он, - хотя и совестно обвинять русских солдат, но он уверен, что это совершили наши казаки. - При этом он прибавил, что не имеет претензий на казаков, но желает убедиться в справедливости своих предположений и узнать, куда могли казаки девать его птицу.

Полковник приказал позвать к себе сотенных командиров и вахмистров.

- Прикажите принести сюда всю живность, - обратился к ним полковник. - Жалоб никаких не будет, обещают даже дать на водку.

Полк спешился, и вскоре со всех сторон казаки стали сносить к полковнику индеек, кур, гусей, уток, поросят и куски телятины, так что, по подсчету, оказалось больше того, что заявил румын. Все это было спрятано в седлах да лошадиных хвостах. В хвост засовывалась, например, курица или поросенок, и хвост завязывался узлом.

Помещик хохотал до упаду, и ему пришлось пожертвовать все, украденное у него, и, кроме того, прибавить на водку десять золотых.

Полк наш пошел на стоянку в Слатин, а я отправился в отпуск в Бухарест, где немного отвлекся от казачьей жизни.

Бухарест совершенно европейский город, во время же войны и пребывания в нем русских оживился еще больше и сделался Парижем. Русские имеют какую-то особенную черту не обрусевать, а скорее офранцуживать все их окружающее. Так было и в Бухаресте. На улицах только и была слышна французская речь. Куда ни глянь - все французские гостиницы и рестораны с настоящими уже Борелями, Контанами и пр. Театры все французские, шантаны тоже парижские, настоящие: «Альказар», «Фоли-Бержер», «Альгамбра» с мадемуазелями Колер, Филлито и Альфонсиной во главе. Французских кокоток наехало так много, что хоть пруд пруди и, наверное, на Итальянском бульваре их столько не встретишь, как в то время на бухарестском Подмогоше. В магазинах товар тоже был большею частью французский. Я даже купил форменную русскую фуражку от «Леон а Парис». Вина продавались чисто французские, и драли за них немилосердно: по золотому за бутылку и дороже.

Гостиница, где я остановился, была самая аристократическая; в ней останавливались все наши высшие военные и гражданские власти, начиная с генерала Скобелева. Рядом со мной занимал номер один важный дипломат Г. Дипломат, хотя был довольно преклонных лет, но затеи у него были самые фолишонские³⁵, и предавался он этим забавам почти каждый вечер в компании двух французских кокоток, которых в Бухаресте звали Фифи и Люлю.

У меня каждый вечер был даровой спектакль. Для наблюдений стоило только потушить огонь и приложить глаз к замочной скважине. Как ни неловко было подглядывать, но материал для наблюдений и действующие лица этих спектаклей были настолько исключительны, что я позволял себе делать это. И чего-то я в эту замочную скважину не нагляделся!

У компаньона дипломата была тоже француженка-содержанка, хорошо знакомая всему Петербургу рыжая Сюзет. Иногда Сюзет со своим старым жуиром тоже проводили вечер у дипломата Г.

Глядя на старичков, мне, молодому корнету, простительно было тоже завести себе для препровождения времени француженку. В Бухаресте недолго приходилось искать, - только выбирай, тем боле, что румынки конкурировали с приезжими француженками.

Румынки прелестны, и мало где вы встретите более грациозных, пылких и красивых женщин, как там. При этом нравы румынок не строги, мужья их не ревнивы, а страсть красиво наряжаться заставляла их прибегать к более легкой наживе. Я первое время просто удивлялся этой простоте нравов.

Раз как-то, гуляя по аристократической части города, я увидел прелестную, элегантную женщину, сидящую на балконе. Заглядевшись на нее, я раза два или три прошелся по тротуару и собирался уже уйти, как вдруг ко мне подбегает девочка лет двенадцати и, обращаясь по-французски, передает, что сестра ее N. желает меня видеть и просит зайти в дом. Хотя я и был изумлен этим предложением, но все-таки отправился за девочкой. При входе я был встречен дамой, которую видел на балконе, и она объяснила мне на французском языке, что она очень любит русских офицеров и рада познакомиться со мною. Я представился и дал ей свою визитную карточку. После этого она без церемонии усадила меня рядом с собою на оттоманке и стала разговаривать со мною, как со старым знакомым. Все это дало мне повод считать мою собеседницу дамой легкого поведения. Но в то время, когда я пытался позволить себе некоторые вольности, вошел незнакомый господин, которого она мне представила как своего мужа. Он, потом оказалось, был депутатом Национальной палаты.

Однако ни узы Гименея, ни общественное положение мужа не помешали моей незнакомке проводить со мною время в отдельном кабинете загородного, фешенебельного ресторана.

Подобные знакомства со светскими дамами Бухареста были не редкость. Из разговоров моих товарищей я убедился, что не я один был таким счастливцем.

Познакомившись с такой женщиной, я уже не искал знакомства с разными Фифи и Люлю, хотя встречал их часто в ресторанах с нашими офицерами.

В Бухаресте я проблаженствовал около месяца, потом, вызванный телеграммой, немедленно выехал к полку, который собирался в поход.

Мы перешли Дунай под Систовом в последних числах июня и двинулись по направлению к Никополю. Наши батареи стреляли уже в то время по этой крепости с румынской стороны.

Задачей кавалерии было держать посты и разъезды в тылу неприятеля и, отрезав его от турецкого базиса, лишить возможности получить подкрепление и провиант для Никополя. Мы должны были отрезать его от Видина, где находился Осман-паша, и от Софии и Рущука, где были другие турецкие армии.

Кавалерия наша состояла из уланского и казачьего полков 9-й кавалерийской дивизии, кавказской казачьей бригады, да нашего Донского полка. Драгунский и гусарский полки 9-й дивизии уехали в то время на рекогносцировку за Балканы с генералом Гурко.

Во время разъездов нам пришлось несколько раз бывать в Плевне, ничего в то время не представлявшей, но впоследствии ставшей такой грозной твердыней и причинившей России столько горя и потерь. В то время турецкий гарнизон состоял всего из нескольких башибузуков³⁶, бежавших из крепости при первом появлении наших разъездов.

Охранять тыл Никополя нам пришлось недолго. 3-го июля к нам стали стягиваться наши войска, приехал командир корпуса барон Крюденер со своим штабом, а вечером того же дня был получен приказ всем войскам, быть наготове к штурму Никополя на следующее утро.

Я радовался, как ребенок: мысль участвовать в деле и получить крещение огнем приводила меня в восторг. Всю ночь я не спал, ожидая с лихорадочным нетерпением рассвета. Более всего меня томило то обстоятельство, что кавалерии приходилось быть только свидетельницей, а не активной участницей предстоящего сражения, так как согласно присланной диспозиции задачей нашей было охранение тыла наших войск от случайного нападения неприятеля.

На рассвете 4-го июля пехота наша стала подвигаться и строиться в боевой порядок. Артиллерия выехала на позицию; с румынского берега опять началась бомбардировка из 10-фунтовых орудий. Наконец, выехала на позицию и с нашей стороны батарея, открыли огонь, и завязался бой.

С одной стороны, на темном утесе - крепость Никополь со своими бастионами, кругом крепости по склону горы до самого Дуная живописно расположен город, весь в садах и виноградниках, с высокими минаретами.

На другой стороне Дуная, на низкой луговой румынской стороне расположен красивый город Тур-Магорель с европейской распланировкой и грациозными фасадами румынских домов. Нам, стоявшим за крепостью на высоком перевале, была видна вся эта прелестная картина, освещенная солнцем, а также было видно каждое движение наших войск.

В 5-м часу утра началась перестрелка, превратившаяся вскоре в жаркий бой. Артиллерия наша стреляла без перерыва, а пехота стала двигаться все ближе и ближе к неприступному утесу. Пальба слилась в один несмолкаемый рев.

Ряды пехотинцев заволоклись белой пороховой дымкой, сквозь которую то здесь, то там вздымались густые клубы дыма. А крепость, видимая нам как в панораме, тоже опоясалась облаками порохового дыма. Но что нас скоро поразило и порадовало, - это удалой подвиг одной из наших казачьих батарей. Батарея эта вскарабкалась на отрог утеса, на высоту, казавшуюся недоступной, и оттуда стала наносить страшный вред неприятелю и вскоре пробила брешь в крепостной стене.

Увидела эту брешь наша пехота, и вот длинные ряды цепи лежавших до того наших стрелков как бы выросли и быстро двинулись к крепости. Громкое «ура» и... наши ворвались в крепость. Русское знамя взвилось в воздухе над взятой твердыней.

Никополь пал. Турецкий гарнизон сдался. Потери наши были невелики. Войска были в неописуемом восторге.

После победы, Никополь был занят одним из пехотных полков 5-й дивизии, более всех пострадавшим в этом деле. Мы же двинулись вперед, на Плевну.

Плевна преобразилась. В ней уже укрепился Осман-паша, пришедший из Видина, и попытки наши овладеть ею были первое время неудачны; 8 и 18 июля мы принуждены были отступать в беспорядке. Несколько опьяненные первыми успехами под Никополем, мы не соразмерили наших сил с силами противника: наш корпус был брошен на целую армию.

Неудача 8 июля, при которой мы потеряли несколько тысяч человек, не послужила уроком или предостережением и отчаянно смелая, почти безрассудная попытка снова одним натиском выбить значительно превосходившие нас силы из позиции, наилучше отвечавшей условиям современной защиты, при скорострельных орудиях, повела лишь к еще большим потерям. 18 июля у нас выбыло из строя до семи тысяч человек ранеными и убитыми, и мы отступили в беспорядке. Только чрезмерный пыл нападения, поставивший турецкую армию в тупик, помешал Осману-паше преследовать наш отряд, который он мог бы истребить. В результате нам пришлось остановиться и ждать подкреплений.

После несчастного ночного отступления 18 числа паника распространилась на весь наш тыл настолько, что в Систове население города и наши раненые бросились бежать к переправе, к мосту, спасаясь от воображаемого наступления турок. Я был свидетелем этой паники в Систове, будучи в то время там со взводом моих казаков, с которыми привел из Никополя пленных, препровождаемых в Россию. Мне пришлось лично убеждать население и уговаривать наших раненых не верить распространившимся слухам, принесенным испуганными отступлением болгарами.

После первых неудач под Плевной мы около полутора месяцев стояли в ожидании подкрепления и несли аванпостную службу. В особенности трудно было в болгарских степях при 45 градусах жары. Единственным спасением для нас были взятые нами в Никополе турецкие палатки.

Измучившись за это время, я, отпросившись у полковника, поехал в штаб просить перевода в регулярный полк.

Корпусный штаб помещался в то время в болгарском Карагаче. Приехав туда, я остановился у ординарца корпусного командира Козлова, моего бывшего товарища по гвардии.

Объяснив офицерам цель моего приезда, я просил их представить меня корпусному командиру. После обеда мы смотрели лошадей ротмистра Козлова, у которого был замечательный белый арабский жеребец, проданный им потом генералу Скобелеву.

Корпусный командир генерал Крюденер принял меня любезно и, выслушав мою просьбу, предложил мне поступить к нему ординарцем.

Недолго мне пришлось быть без дела. У нас строили в то время в нескольких местах батареи для привезенных осадных и дальнобойных орудий. Предполагалось со дня на день начать бомбардировку Плевны и общее наступление со всех сторон. Наш корпус занимал линию от болгарского Карагача мимо Гривицы до Порадима; на правом фланге от нас были расположены румыны, а на левом фланге - 4-й корпус со Скобелевым на Зеленых горах.

На другой день, 28 августа, началось дело. Стали съезжаться со всех сторон корреспонденты и военные агенты. Эти господа слетались, обыкновенно, перед началом дела ожидая результатов, для того, чтобы сообщить их во все страны света. Из числа представителей прессы были, между прочим, знаменитый Мак-Гахан, Стенли, Немирович-Данченко и мой хороший знакомый Утин³⁷.

Перестрелка наших батарей с турецкими редутами шла очень деятельно. Неприятельские батареи отвечали нам дружно, хотя и не состояли из орудий большого калибра, как наши; но зато их орудия были дальнобойнее, и гранаты их долетали до нас. К счастью, англичане продали своим друзьям туркам старые, залежавшиеся снаряды, которые большей частью не разрывались. Кроме того, турецкие артиллеристы не отличались искусством пристрелки, вследствие чего снаряды перелетали или не долетали.

В это время все в нашем отряде, от генерала до простого солдата, были в лихорадочном ожидании общего наступления на Плевну; по только что полученной диспозиции на следующий день, 30 августа, я получил совершенно непонятное, и крайне лаконическое предписание от моего полкового командира немедленно явиться в штаб полка по делам службы.

Хотя я и нес теперь службу ординарца при корпусном командире, но все-таки числился в полку и был в прямом подчинении у полкового командира.

По дороге в полк я все время думал о причине моего вызова.

- Неприятную новость я должен сообщить вам, Николай Герасимович, - сказал мне командир полка. - Прочтите эту бумагу.

И он подал мне предписание походного атамана генерала Фомина. Там значилось, что на поданное мною прошение на высочайшее имя о зачислении меня вновь на службу последовал со стороны военного министра отказ, ввиду моего нахождения под судом по обвинению меня в разорвании векселя. Вследствие этого, атаман предписал о немедленном отчислении меня со службы.

Горе охватило мое сердце, я заплакал, как ребенок. Покидать армию в такой момент, когда все силы наших войск так нужны, когда для всякого русского солдата открыт доблестный путь к отличию и славе! И все это закрывалось для меня из-за какого-то пустого обвинения. Такое удаление для меня как офицера было позором и ставило меня перед моими товарищами и сослуживцами в крайне унизительное положение.

Получив билет на возвращение в Россию, и простившись с полковником, я покинул бивуак. Ночью мне пришлось ехать в обратный путь. Порывистый свинцовый ветер гнал низко нависшие свинцовые тучи, шел мелкий, непрерывный дождь. Влево от дороги, по которой я ехал, виднелись огни костров на бивуаках разных частей наших войск, оттуда доносились окрики часовых и ржание лошадей.

«Что делать мне теперь? Куда ехать?» - думалось мне.

В штаб корпуса я решил не возвращаться: мне нечего было там делать. Сначала у меня мелькнула мысль поехать к августейшему главнокомандующему, наконец, к государю, чтобы просить их об оставлении меня в армии. Но мысли эти мне потом показались несообразными.

- Кто едет? - окликнул меня часовой. Я ответил. В это время я находился в расположении 17-го Архангелогородского полка, расположенного на крайнем правом фланге, немного позади деревни Гривица. В этом полку у меня было много знакомых офицеров, а главное, - я был в очень хороших отношениях с командиром полка Ш. Это был храбрый боевой офицер, георгиевский кавалер, прослуживший более десяти лет на Кавказе, откуда за отличие был переведен в гвардию.

К нему-то я и отправился ночевать, думая попросить у него доброго совета. В командирской палатке я застал целое сборище офицеров. Причем один из них читал вслух только что полученную диспозицию на завтрашний день.

По этой диспозиции приказано было наступать по всей линии, первой же бригаде 5-й дивизии поручалось штурмовать, совместно с румынскими войсками, занимавшими правый фланг, Гривицкий редут. Начать штурм предстояло румынам, Архангелогородскому же полку с Волоцким поручено было поддерживать румынские войска. Долго беседовали офицеры о завтрашнем дне и предстоящем горячем деле, разойдясь уже на рассвете, так что мне не пришлось поговорить с Ш. по душам.

На другой день, не успели мы проснуться, как снова наехали штабные с бригадными командирами, и Ш. не оставался ни на минуту один. Одно, что я мог сделать, - это заручиться его согласием идти с его полком на штурм Гривицкого редута. Я решил, во что бы то ни стало, или отличиться в этот день, или быть убитым.

Отличись я на самом деле, - мои заслуги и мое поведение попали бы в реляцию Ш., и я мог надеяться на благоприятный исход, то есть зачисление в армию, не в пример прочим.

В третьем часу дня мы выступили и построились в боевой порядок. Артиллерия наша для подготовки штурма выехала одновременно с румынской и, заняв позицию, открыла сильный огонь по редуту. Два раза румынская пехота принималась штурмовать, но оба раза была отбита с большим уроном. Дошла, наконец, очередь и до нас.

Записки корнета Савина: Предисловие публикатора | Содержание | 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 | Валя. Быль. | Послесловие публикатора | Примечания | Фотоматериалы