«Посылаю Вам неожиданно написавшийся отрывочек мемуарного свойства. Явился он следствием раздражения, в коем находился по случаю чтения писем Короленки и воспоминаний Овсянико-Куликовского. Я прочел его двум-трем лицам. Осудили за смешение лирики с публицистической желчью. Но я менять не хочу, ибо таковы именно (т. е. смешаны) и воспоминания мои о тех годах, а потом, кто же может мне запретить разводить какие угодно смеси?»¹

«Иногда таившееся под шершавой скорлупой вулканическое ядро выбрасывало ракету. Какие-то странные люди творили странные, непозволительные дела. Если не ошибаюсь, к этому времени относится явление знаменитого авантюриста корнета Савина. Были и другие ему подобные. Дядя-генерал привозил рассказы про них из Яхт-клуба».

«Я отпрыск старого боярского рода, по рождению москвич⁴, праправнук лейб-кампанца Никиты Савина, воцарившего <так!> со своими храбрыми и преданными престолу и отечеству товарищами, дочь Великого Петра Елизавету на законный и прародительский престол.

Девиз моего герба, украшенного лейб-кампанской шапкой - “За верность и ревность”.

Все Савины, из рода в род, служили верой и правдой дорогой отчизне, проливая свою кровь во всех войсках за последние два века.

Дядя моего отца был убит в войнах против Бонапарта, дед мой ранен под Бородином, отец мой (будучи адъютантом у генерал-адъютанта Н.М.Сипягина) контужен на Кавказе.

Два брата моей матушки убиты, один на Кавказе, в отряде генерала Ермолова, а другой под Севастополем. Двоюродный брат мой Николай Михайлович Савин (гвардейской конной артиллерии 2-й батареи) убит под Ловчей, а я ранен в ту же войну, 30 августа 1877 г. под Плевной, при взятии Гривицкого редута»⁵.

«Теперь у меня есть тоже план, проэкт не завоевательный, не разрушительный, не смертоносный и кровопролитный… нет, наоборот, проэкт мой мирный, политический проэкт, с приведением коего в исполнение получится полное успокоение страны на долгие годы, окончание революции, и это без репрессивных мер, без кровопролития, без ссылки и плети, без пулеметных и других расстрелов, по приемам Треповых и Дубасовых!.. Я ни трепать, ни дубасить не буду!.. В цивилизованных странах делаются перевороты не нагайкой, ссылкой в Сибирь и виселицей! В России можно этого достигнуть без репрессивных мер, и я берусь в несколько месяцев времени восстановить мир и покой на земле русской!

Брожение умов успокоится, как по волшебству, вражда между народом и высшими классами прекратится, а пошатнутая <так!> власть и престиж верховной власти укрепится! Россия вздохнет, станет снова на высоту своего беспредельного могущества и величия!

Больше, это прославит Государя. Его прерогатива будет укреплена на новых, непоколебимых началах и основаниях. Не на старых уже началах будет жиздеться <так!> его власть и право на трон (права, крайне сомнительного теперь и не имеющего престижа, избрание Москвою Михаила Романова!), а на современных народных понятиях всех цивилизованных народов мира. И все это в совершенно простой, принятой форме…

Средство мое для спасения России просто! Вспомните, граф, Колумбово яйцо!

Поверьте мне, что, если в данный момент, при разрешении задачи, Вы знаете X и Y, то решите и задачу. Все зависит в том <так!>, чтобы найти выход для накопившихся вредных революционных… газов… Клапан нужен! А этот клапан я нашел!..

Выслушайте меня, граф, лично. Мы спасем Россию!

Хотя официально я более не русский, а гражданин Соединенных Штатов, но душой, всеми помыслами и беспредельной любовью к Родине, русский, архи-русский…

Любя Россию и русский народ, я уверен в их будущность <так!> и величие, а, главное, верю в великую цивилизаторскую миссию России в истории человечества (конечно, не в вандальско-германском духе, а чисто в русском, славянском).

Вы, граф, как верный и преданный слуга Вашего государя, Вы несомненно его возвеличите и спокойствие выше всего, а это Вы скоро достигните, приведя в исполнение мой чисто-американский план. Первым же действием его будет прекращение революции!

Письменно я ничего не изложу! Передам Вам все подробности при личном свидании. Наградой же для меня будет: спасение и благоденствие дорогой матушки России и моих братьев по крови, русского народа.

Я, как гражданин Соединенных Штатов, как республиканец по убеждению, остаюсь янки и демократом, будучи глубоко убежден, что для всякого народа, без исключений, единственный здравый и верный строй страны - демократическо-республиканский. Ввиду этого я, как убежденный демократ, сторонник владычества и воли только народа! Reх populi...»⁶ и т.д.

Стремясь любой ценой вырваться из тюрьмы, пытался Савин найти защиту у Англии, выдавал себя за подданного британской короны (и одновременно за американского гражданина):

«Великобританскому правительству в Лондоне, Англия. (Через английское министерство иностранных дел).

Я, английский подданный по рождению, родившийся в Канаде в 1854 году, где моя мать - беременная, проездом из России, едучи к мужу в Аляску (в то время русские владения), где мой отец служил в то время (во время Крымской войны) в русских войсках, родила меня на английской территории, ввиду чего я уроженец Канады и английский подданный по праву рождения (английский основной закон).

Привезенный моими родителями малым ребенком в Россию, я был там крещен 11 января 1855 года в православной церкви, на основании чего (русская метрика), русские власти считают меня русским подданным, кем я не состою и никогда в сущности не был de jure, ввиду моего рождения на английской территории. Да и при этом никогда не приcягал в верноподданности русскому царю!.. Пусть русские власти найдут мой присяжный лист!

Будучи замешан в политических делах (в 1881–1884 гг.), я был сослан на житье в Сибирь (в 1892 г.), но, не желая подчиняться русским властям, я эмигрировал в 1893 году в Америку, в Британскую Колумбию, на остров Ванкувер, уехал туда из Владивостока на английском пароходе “Аладдин” (капитана Шиота), откуда перебрался на американский континент, где я благополучно прожил много лет в Канаде, моей родине, и в Соединенных Штатах (с 1893 г. по 1902 г.).

Проживая в г. Сиетле (в гостинице Great Norden), в штате Вашингтон, в Соединенных Штатах, я был там усыновлен в декабре 1895 года (приехавшим туда из России) моим дядей (со стороны моей матери), графом Георгием де Тулуз-Лотрек, на основании чего и в силу законов <…> я ношу с тех пор мою двойную фамилию: Де Тулуз-Лотрек-Савин, под коей я и был натурализован компетентным судом (Чикагским окружным) 27 апреля 1898 года, гражданином Соединенных Штатов, причем, в силу американской конституции и законов страны я публично и торжественно отрекся навсегда от подданства русского царя, что по русским законам <…> считается “преступлением”, наказуется: лишением всех прав состояния и высылкой навсегда из пределов России, о чем я неоднократно просил русский суд и власть, но, к несчастию, безуспешно; ввиду Манифеста 11 августа 1904 г., п. 26, по коему преступление это “style russe” прощено царем.

Живя в Англии, я там в 1899 году женился на англичанке, урожденке <так!> Канады, miss Mary Vervoorth <...>. После этого (моего брака) я вернулся с женой на нашу родину - Канаду, где родился наш ребенок, дочь Клара-Льян Фани Фиктория де Тулуз-Лотрек-Савина, 4 октября 1900 года в г. Монтреаль, Канада»⁷.

Возмутительная несправедливость и произвол русских властей, обход закона, трактатов, международного права и Манифеста Вашего Величества от 17 октября 1905 г., даровавшего свободу совести, значит, свободу писателя, заставляет меня обратиться к Вашему беспристрастию и справедливости. Тем более, что дело мое, по коему меня преследуют жандармы, не государственное, а касающееся лично Вас и династии Вашей. Я не революционер, а писатель, историк, критик <…>

Живя в Англии, я приобрел от русских эмигрантов очень богатый матерьял по истории России эпохи царствования Петра III и coup d’etat Екатерины Ангальт-Цербской; в том числе манускрипты “Les tsars lettres”, “Les vrais de jeux Romanoff”, “Les miseres de la Cour des Tsars” и другие… из коих я переработал историю России за царствование династий: Романовых и Гольштейн-Готторб… под заголовком “Les tsars et le tsarisme” <...>, манускрипты коих находятся в верных руках в Англии, книги, кои выйдут в свет к 300-летнему юбилею “Романовского дома”, если русские издательства их у меня не приобретут… заблаговременно.

Сознавая хорошо, что выход в свет на всемирном рынке на английском, французском и немецком языках (книга эта переводится на эти языки в Лондоне) этой книги, серьезной, вполне правдивой, исторической, вызовет громадный всемирный скандал, я обратился в 1910 году к вдовствующей императрице и в департамент полиции, предлагая: уступить эти книги, кои сам приобрел за три тысячи фунтов стерлингов; но вместо благосклонного ответа был бесправно схвачен в Дании и вместе с частью (часть осталась в целости в Лондоне) материала и моих литературных произведений и рукописей, был противозаконно, с явным нарушением международного права, выслан полицией из Дании - в Россию <...>

И это творится в ХХ веке! В цивилизованной Европе! После манифеста Вашего Величества от 17 октября 1905 г., коим Вы даровали свободу совести! Где уважение к закону? Где справедливость? Где ограждение прав человека?

Написав за границей, по-французски, без цели распространения в России - telle quelle - т. е. чистую правду, я этим ничего преступного не сделал, говорю в ней то, что действительно было и есть: Романовы вымерли с кончины последней Романовой - императрицы Елизаветы Петровны. Романовых нет, ведь с воцарением ее преемника немца, принца Петра Гольштейн Готторбского, русской династии более нет, нет и Романовых!

В чем же заключается мое преступление?

В Англии же открыто говорят и пишут, что династия Гвельфов вымерла, и король не Гвельф, а Кобур-Гот. Почему же из того же самого делают криминал в России?

Могу ли я, как историк, врать? Моя ли вина, что Екатерина Ангальт Цербская взошла незаконно на престол, переступив через труп своего несчастного мужа! Виноват ли я, что “сын” Петра III Гольштейн Готторбскорго и Екатерины Ангальт Цербской Павел I (значит, сын немки и немца), провозгласил себя “русским” и Романовым!.. Потомство этого Павла I с примесью по женской линии (т.е. чрез лишь матерей) единственно немецкой крови, от принцесс Веймарской, Прусской, Гессен-Дармштадтской и Дацкой <так!>, как кажется, не обрусело… Откуда же русская “романовская” кровь и Романовская фамилия? Вот это я и высказываю в моей книге “Les tsars et le tsarisme” (Les vrais de jeux Romanoffs) <…> За что же меня арестовывают в Дании, высылают в Россию и держат полтора года в тюрьме, за литературно-политическое дело, за кое нет выдачи ни из одной страны мира, даже из родственной Вашему Величеству Дании! Справедливо ли это? Законно ли?

У меня ведь есть документы: собственноручные письма императрицы Елизаветы и принца Петра Гольштейн Готторбского (впоследствии императора Петра III) к моему прапрадеду, генерал-поручику Никите Савину (бывшему лейб-кампанцу, водворившему дочь великого Петра и последнюю Романову на законный прародительский престол), флигель-адъютанту и любимцу императрицы, впоследствии архангельскому губернатору и хранителю свергнутого с престола немца Иоанна Антоновича, из коих писем видно: 1-е, что, как императрица Елизавета, так и сам принц Петр Гольштейн Готторбский себя “Романовыми” не звали и не признавали. Его письма подписаны “Peter von Holstein” и до, и после восшествия на престол! Значит, если Павел I был его сын (что история опровергает), как это утверждает официальная и преподаваемая история в России, то и он не имел другой фамилии, как Гольштейн Готторб! Каким же образом, со времени его восшествия на престол, считаются царствующим домом “Романовы”? Ведь последний Романов был Петр II, умерший бездетно, и этой смертию прекратилась мужская линия русской династии. А со смертью императрицы Елизаветы прекратилась эта династия и по женской линии совершенно. Елизвета Петровна никогда иначе не называла своего племянника Петра, как “Принц Голштинский”… Она его не усыновила и не передала ему право на фамилию Романовых, хотя передала ему престол и корону <…> А признавая его Гольшейн Готторбом, кем он и был de jure, я, как и все, знающие эту истину, немало удивлены о существовании в России Дома Романовых и о предстоящем праздновании 300-летнего юбилея в 1913 году!..

Как, по какому чуду?

Сомнение это уже давно порождено в сознательном русском обществе, а с изданием “Les tsars et le tsarisme” будет и всемирно известно.

Шила в мешке не утаишь!

И, конечно, если это неудобно, неприятно и т. д., то это можно устранить, но не жандармскими способами! Я ведь, Ваше Величество, английский подданный, да и не из трусливых, проливал кровь за Россию под Плевной… и вовсе не боюсь господ жандармов!

Если эта моя книга не желательна, не угодна русскому правительству, то пусть оно ее у меня приобретет. Я ведь не революционер, а писатель, живу моим пером и продаю мои произведения, - значит, следовало со мной сойтись, а не деспотически гнуть в бараний рог… Тем более, что это не даст никакого благоприятного результата, не принесет пользы, а наоборот заставит меня высказаться еще явственнее, дополнить то, что я думал сократить… А я знаю не мало…

Да что я сделал такого преступного? Написал правду, основанную на исторических данных, по имеющимся у меня документам. Написал историю “Царства Российского” не a la Соловьев, субсидированный писатель, а как честный, беспристрастный историк. Написал историю русской империи со времени ее основания Великим Петром, русским царем и Романовым pur sang, единственным русским императором без примеси немецкой крови, сына царя Алексея и Натальи Нарышкиной. <...>

Приступив к этой исторической работе живя за границей и понимая хорошо, какой огромный вред и дискредит <так!> это сделает Вашему Величеству и царскому дому, я обратился к вдовствующей императрице, коей был когда-то лично известен, служа в Конной гвардии (в 1872–1875 гг.), предлагая уступить весь собранный мною богатый материал и написанную мною книгу “Les tsars et le tsarisme”, за кои мои издатели в Лондоне и Америке (Fisher Udwin, Чертков и Century Magazine) предлагали мне хорошие деньги (30.000 рублей)… Но вместо благосклонного ответа на мое предложение меня, английского подданного, коварным образом схватили в Дании и силою, без экстрадиции и права на нее, без преступления, совершенного на территории России, увезли в Россию и вместе со мной увезли мои рукописи...»⁸

«Более 30 лет имя корнета Савина не сходит со столбцов русских, европейских и даже американских газет, помещающих самые невероятные его авантюры.

То корнет Савин открывает новый Клондайк на несуществующем острове и ухитряется реализовать фальшивые акции, то является претендентом на болгарский престол и принимается султаном на Селямлике, то совершает ряд смелых побегов из европейских тюрем или выскакивает из окна скорого поезда на полном ходу... Одно невероятнее другого - и без конца, без конца...

Знаменитые авантюристы прошлых веков - Казанова, Калиостро и др., чьими мемуарами зачитывается до сих пор весь свет, перед корнетом Савиным, выражаясь словами Расплюева:

- Мальчишки и щенки!

Уже более 25 лет Савин состоит бессменным обитателем тюрьмы, время от времени прерывая свое сиденье за решетками смелыми побегами, появляясь снова то в России, то за границей, чтобы снова блеснуть на газетных столбцах, то в телеграммах, то в уголовной хронике своим именем.

Последний раз в Москве он был летом 1911 года, прибыв сюда ни более, ни менее, как из нарымской тундры, совершив побег через бесконечную сибирскую тайгу, несмотря на свои 56 лет.

Явился в Москву прилично одетым, с ручным багажом и прямо, по старой привычке, отправился в одну из лучших гостиниц, где занял хороший номер, спросил книгу для приезжающих и преважно расчеркнулся:

- Граф де Тулуз-Лотрек из Нового Орлеана.

А паспорта, расписавшись, не дал.

Является управляющий, почтенный старик, занимающий место десятки лет.

- Пожалуйте, ваше сиятельство, паспорт. Ноне строго... Того и гляди, за непрописку на 500 руб. оштрафуют.

- Во-первых, паспорт - это предрассудок, когда я сам налицо!

- Так-то оно так, а все-таки без паспорта никак невозможно.

- Да ты меня, Миша, не узнаешь, что ли?

Управляющий вглядывается, старается припомнить.

- Лицо знакомое-с... Никак, Николай Герасимович...

- Ну, вот и узнал! А если надо уж непременно прописать паспорт, - вот тебе и паспорта! Выбирай любой и прописывай.

И Савин вынул из саквояжа десяток подложных паспортов на всякие звания и выкинул на стол.

Управляющий посмотрел и обезумел.

- Все фальшивые-с?

- Не беспокойся, пропишут. Вон их сколько, прописанных...

В конце концов, дал денег на расходы Савину и выпроводил его после дружеской беседы и воспоминаний доброго старого времени, когда Савин проживал в этой гостинице тысячи.

* * *

Я познакомился с Савиным в самом начале 60-х годов.

На Б. Дмитровке тогда существовал в Москве “Салон де Варьете”, родоначальник “Омонов”, “Максимов” и других “шато-кабаков”, разросшихся на гoре первопрестольной с легкой руки Егора Кузнецова, много лет содержавшего “Салошку” и нажившего большой капитал.

Здесь шли разгульные ночи с хорами и оркестрами. Особенно переполнялись залы и кабинеты накануне праздников, чуть не с 8 часов вечера, так как публике деваться было некуда - драматические спектакли тогда были под праздники запрещены, а “Салошка” торговала всю ночь напролет. Под праздник здесь было то, что называется “дым коромыслом”. Были излюбленные гости из кутящего купечества, которые пропивали в вечер тысячи и дебоширили, вплоть до устройства ванн из шампанского, в которых купали певиц в отдельных кабинетах.

Конечно, эти кутилы, расплатившись тысячами за такую ванну, выйдя из “Салошки” выторговывали у извозчика пятиалтынный и потом долгое время наверстывали расходы, расплачиваясь досрочными купонами и сериями, обрезанными за два года вперед.

Но в “Салошке” они не жалели бросать денег в пьяном угаре и щедро одаривали прислугу и распорядителей.

Некоторые дарили часы, перстни, деньги, а один парчовый фабрикант с Никольской, так товаром отблагодарил ловкого распорядителя, которого звали, конечно, если не ошибаюсь за давностью времени, - Алексей Васильевич.

Это был небольшой, полненький человечек, чрезвычайно юркий, услужливый, знающий толк и в людях, и в вине.

Вот через него-то я и познакомился с корнетом Савиным.

В один прекрасный вечер мы сидели в “Салошке” дружной компанией за веселым ужином. Некоторые из моих собеседников живы и здравствуют, а многих уже нет, в том числе и известного любимца Москвы, актера Градова-Соколова.

Перед нами стоял Алексей Васильевич, которому мы заказывали ужин. На нем был надет под фраком необыкновенный жилет из золотой парчи, на который из нас никто не обратил внимания до тех пор, пока не остановился перед нашим столиком красавец-мужчина, одетый по последней моде, и не хлопнул распорядителя по животу.

- Это что ты надел, чудище? Что это за жилет?..

- А, Николай Герасимович! Ты один? Если один, - садись с нами!.. Позволь познакомить.

И Градов-Соколов представил нам подошедшего:

- Мой приятель, помещик Николай Герасимович Савин.

Сел - и снова к распорядителю:

- Что это за мода? Откуда такой жилет?

- В ту субботу подарил один наш постоянный гость, фабрикант. Целый год обещал все подарок сделать и в субботу приходит с дамами в кабинет, призывает меня, подает мне сверток и говорит: “А вот тебе, Алеша, от меня самый дорогой подарок, лучше нет, - двести рублей стоит!”

Развертываю, смотрю - парча. “Как, для чего?” - вскипятился. - “На покров, коли умрешь. Бери и кланяйся”.

Взял я парчу, принес домой, отрезал на жилет и заказал портному. Не правда ли, красиво?

- А знаешь, недурно. Вот я поеду в Париж и введу в моду парчовые жилеты! - сказал Савин.

Не знаю, удалось ли ему когда-нибудь ввести эту моду, но этот вечер он положительно очаровал нашу компанию блестким остроумием и интересными рассказами о жизни. Иногда он поднимал руки кверху, обводил глазами стены и говорил:

- Alma mater! Это моя аlma mater!

- Это вы про что?

- Вот про эти самые стены! Это моя аlma mater! Здесь я нашел свою судьбу!..

На все дальнейшие вопросы он не отвечал, переводил разговор на другое, и только спустя почти тридцать лет, на этих днях я узнал из рукописного дневника Савина, почему он называл стены “Салошки” аlma mater.

Этот знаменитый его дневник находится теперь у меня, и как раз первая глава его начинается с того, о чем он так упорно тогда молчал, не желая объяснить, почему он назвал “Салон де Варьете” своей аlma mater.

Наш ужин закончился к утру, но около полуночи Градов-Соколов ослабел настолько после шампанского, что Савин проводил его до дому, в его излюбленную Бугумовку, на углу Столешникова переулка, а затем вернулся к нам кончать продолжение ужина.

Провожая его и Градова-Соколова по лестнице, я в коридоре встретил знаменитого сыщика того времени - капитана Замайского, который был приставом 3 участка Тверской части, и пристава 2 участка Тверской части Коровина, в участке которого была “Салошка”.

- Тебе хорошо, у тебя Охотный ряд!

- А у тебя дом Лазарика…

- А у тебя “Салошка”.

- А у тебя “Эрмитаж”! Чего тебе жаловаться, гости-то общие - из “Эрмитажа” в “Салошку”, из “Салошки” опять в “Эрмитаж”.

Когда в 4 часа утра я, Савин и наша компания уже уходили, пристава продолжали кутить, и в их кабинетах визжал какой-то хор.

С тех пор я никогда в жизни больше не видался с Савиным.

Я работал в “Русских ведомостях” и через редакцию получил письмо, адресованное на мое имя. Это письмо хранится у меня до сего времени.

В этом письме Н. Г. Савин сообщал мне, что он закончил большой литературный труд «Исповедь корнета», в котором описал свою жизнь и приключения. Савин просил меня в письме просмотреть его работу, проредактировать и начать печатанием или в газете, или отдельным изданием.

Самой рукописи не прислал.

Письмо заканчивалось следующими строками:

“Я вас могу принять ежедневно от часа до трех дня у себя. Сам же не могу явиться к вам, к моему глубочайшему сожалению, потому что содержусь в тюремном замке, в Каменщиках. Итак, жду вас у себя. Ваш покорный слуга Николай Савин”.

Тут же он приложил оглавление своей исповеди в трех частях: первая часть - “Бурная молодость”, вторая - “Травля по Европе” и третья - “Инквизиция XIX века”.

Это, мне помнится, было в 1888 году, во время моего отсутствия из Москвы, а когда я получил письмо, лежавшее месяца три в редакции, - Савина в Москве уже не было⁹. Я очень жалел, что не воспользовался этим материалом, но счастливый случай через 25 лет привел этот материал опять ко мне в руки.

Почти через 30 лет после встречи в “Салон де Варьете” у меня началась переписка с Савиным.

Два года тому назад, как видно из газет, Савин бежал из Нарымского края, преважно разгуливал по Москве, явился в свое бывшее калужское имение и, наконец, кажется, в г. Боровске был арестован и препровожден в Томск, где и судился окружным судом, а оттуда был переслан в Эстляндию этапным порядком, снова судился в Митаве по новому какому-то делу.

Он пересылался через Москву, и мне кто-то сказал, что видел Савина на вокзале, откуда препровождали его в московскую пересыльную тюрьму, что он выглядит больным, плохо одет и, по-видимому, сильно нуждается.

Я тогда послал ему немного денег и письмо, в котором напомнил о нашей встрече 30 лет назад.

Савин мне прислал милое письмо, благодарил меня за память. Я ответил, он опять просил денег, и началась интересная переписка. Конечно, письма от него приходили ко мне с разрешения прокурорского надзора и тюремных властей, но письма были весьма любопытные и подробные. Савина пересылают судиться то в города Европейской России, то опять в Сибирь, и я получаю от него письма из разных тюрем. И когда кончатся суды над ним за разные преступления по совокупности, это неизвестно. Но он уже 25 лет сидит по всевозможным тюрьмам.

И бродяжная жизнь, и вечный арест, и травля отозвались на здоровье Савина. Он устарел, недавно выдержал в тюрьме операцию и, кажется, конец его побегам и авантюрам.

Его последние письма все-таки необыкновенно интересны, хотя отзываются повышенной нервностью, в чем нет ничего удивительного: такую жизнь не всякий организм выдержит! <...>

В конце 1902 г. Савин вновь явился в России и был арестован в Козлове, и тогда в газетах появились известия, что “Савин умер”. На самом же деле он был отправлен в Сибирь пешком по зимнему этапу, бежал на Амур, перебрался на знаменитую китайскую Жетлугу и был главарем 7000 бродяг всех народов, которые и основали Жетлугинскую республику, впоследствии разогнанную войсками. Далее в этом письме, автобиографии последних лет, Савин рассказывает ряд приключений и приводит родословную графа де Тулуз-Лотрек и заканчивает последними днями своей жизни, когда его судят уже по обвинению в политических преступлениях.

Перечисляя свои сочинения, он заключает свое письмо ко мне просьбой печатать его рукописи.

* * *

Передо мной ряд собственноручных тетрадей Савина, рассказывающего свою удивительную жизнь с самого детства. Первые тетради писаны им в тюрьме еще в его молодости, в конце 80-х годов, когда все им чувствовалось горячо, рассказывалось страстно. И где он не был? Кого не видал? От высшего общества, где он был своим, и до каторжных тюрем и бродяжных шаек, где он был главарем.

Свои записки он ведет с самой почти юности, постепенно переходя от лицейских дортуаров через жизнь блестящего гвардейца, вращавшегося в высших кругах столиц, до каторжного арестанта…

И только прочитав подробно, с самого начала эти записки, можно понять всю богатую одаренность этого человека, не применившего в жизни свою энергию и свои таланты»¹⁰.