Эмиль Франсуа Дессен

Записки о путешествии на Кавказ

Петербург. Высший свет.

Портрет великой княгини Марии Лейхтенбергской

(Подзаголовки в тексте даются публикатором)

…Глянцевый пригласительный билет, который я держу в руках, вызывает во мне волнение. Он от великой княгини Марии Лейхтенбергской¹, старшей сестры императора Александра. Несколько строчек будят во мне воспоминания о сеансах, которые проходили в Петергофском дворце.

Если бы моя память была ко мне более благосклонна, то я мог бы уделить этим встречам целую главу. Но прежде всего, своему знакомству с великой княгиней я обязан очаровательной Бартеневой², фрейлине бывшей императрицы³, которая ввела меня в высшие круги русского общества. Эта честь выпала мне благодаря портрету фрейлины, принесшему ей большой успех в обществе, на котором я изобразил ее в костюме Помпадур⁴. Это произошло в 1848 году, в год, когда в городе свирепствовала эпидемия холеры.

Следуя примеру флорентийцев «Декамерона»⁵, спасаясь от бедствия, жители стали бежать из города. Подобно им, они стремились избежать печальных разговоров и мыслей, и каждый день находили утешение в новых удовольствиях. Именно в такой атмосфере наигранного веселья, в то время как весь город был объят трауром, я и был представлен ко двору. Для меня, повторю еще раз, это было время, которое я никогда не забуду.

Сеансы позирования великой княгини проходили в маленьком салоне, причем без соблюдения какого-либо этикета. Князь, ее муж (сын Евгения Богарне)⁶ , обаятельный человек, принимал в них деятельное участие. Дело, впрочем, доходило до того, что, присутствуя на наших сеансах, он вел себя чрезвычайно бесцеремонно, вплоть до того, что садился рядом со мной, уверяя меня при этом, что не намерен мне мешать.

На последних сеансах наши отношения c великою княгиней стали столь задушевными, что мы уже вели непринужденные разговоры. Разнообразнейшие деликатесы, которыми были заставлены столики-геридоны⁷, давали княгине повод делать частые перерывы в работе. При этом великая княгиня рассыпалась в извинениях, и мне до сих пор чудится ее голос: «Я надеюсь, вы не будете против, г-н Дессен, если я принесу вам шоколад?» Мне и сейчас видится, как ее изящные маленькие ручки подносят мне чашку к мольберту. Поведи себя так любая другая модель, я был бы вправе негодовать. Ведь эта непоседа не давала мне и десяти минут поработать спокойно. Но тут внезапно случилось одно маленькое происшествие: ее слишком тесное платье, плохо застегнутое на крючки, приспустилось, представив моему взору самую восхитительную в мире грудь.

Этот портрет в костюме времен Людовика XV предоставил мне великолепную возможность проявить весь свой художественный талант. Иными словами, у меня была прекрасная модель, как с точки зрения внешности, так и костюма, и мне удалось написать портрет, которым великая княгиня осталась довольна.

Это был маленький триумф. Все светские дамы захотели писать портреты в таком же наряде, и даже более фривольном — это их совершенно не смущало.

В этой связи я хочу рассказать небольшую историю. Я уже говорил о том чрезвычайном интересе, который проявляла ко мне фрейлина. Так вот, она не только продолжала расхваливать мои работы, но сделала нечто большее: она попросила меня приносить ей все зарисовки в этом жанре и для каждой находила покупателя. У меня оставался лишь один набросок, который по причине сюжета я не осмелился ей показать: это был портрет в стиле Помпадур, где дама была нарисована в момент переодевания. Сюжет, должен признаться, был рискованным, и она даже вскрикнула, когда увидела рисунок. Определенно, подумал я, я попал впросак, и моя глупая оплошность вызовет негодование моей покровительницы. Однако ничего подобного не произошло. Спустя час все дамы уже знали о содержании моей картины и непременно желали ее видеть, но откуда об этом им стало известно? Как оказалось, сюжет картины стал известен опять-таки благодаря той самой молодой особе, которая сделала меня известным при посредничестве великого князя. Очевидно, ему под большим секретом показали мой портрет, а он взял на себя труд удовлетворить любопытство дам. Таковы были обстоятельства, способствовавшие моему успеху.

Все в этой стране подчинено увлечению, моде. Отовсюду мне стали приходить заказы. Я был представлен императрице-матери, которая заказала мне несколько пастельных сюжетов для своего будуара. Великая княгиня Ольга⁸ заказала мне картину под названием «Влюбленные при свете луны». Спустя какое-то время была учреждена лотерея, и ее сестра, великая княгиня Мария, в качестве своего лота, послала один из моих рисунков.

Москва. Знакомство с семьей Марии Цициановой.

Отъезд в Тифлис

Однажды вечером, придя домой, я обнаружил у себя следующую записку:

Милостивый государь,

Семья грузинского князя уполномочила меня обратиться к Вам с просьбой: не соблаговолите ли Вы, милостивый государь, без промедления отправиться на Кузнецкий мост, в дом князя, чтобы исполнить портрет почившей грузинской царицы.

Князь Мещерский⁹, адъютант графа Закревского¹⁰.

Апрель 1850 г.

Я решил не откладывать свой визит до следующего дня, поскольку мне хотелось исполнить волю этой благородной семьи. Этим же вечером я был у тела усопшей царицы¹¹, которое покоилось в домовой церкви, в катафалке, украшенном гербом грузинских царей, покрытом вышитым позолотой саваном и окруженном множеством свечей.

Не имея возможности немедленно приступить к портрету, да еще будучи в окружении толпы священнослужителей, я был вынужден отложить работу. Об остальном же расскажу по порядку.

Я заметил, что с верхней балюстрады за мной пристально наблюдают головки двух хорошеньких молоденьких барышень, глаза которых отличались редкой красотой. Несмотря на то что они иногда отвлекали меня, я не испытывал досаду от того, что моя работа несколько затягивалась. Мне была предоставлена полная свобода действий, так как день похорон еще не был назначен.

Поскольку речь шла о похоронах лишенной трона царицы, то родственники покойной обратились с прошением к императору Николаю, от которого ждали решения о погребении царицы со всеми полагающимися ей почестями.

На десятый день пришел царский указ, и день похоронной церемонии был наконец назначен. Я, со своей стороны, не терял времени даром. Я знал, в какие часы доступ к телу был запрещен для публики, и именно в это время продолжал работу над портретом. Меня никто не тревожил, ибо единственными моими посетителями были лишь члены царской семьи, и нетрудно догадаться, что среди них присутствовали мои очаровательные грузинские барышни, наблюдавшие за мной с балюстрады.

Сначала ко мне подошли дедушки и бабушки этих девочек, к которым присоединились сгоравшие от любопытства внучки, и у нас завязался разговор. Мой набросок понравился, и я им его преподнес. Все были настолько тронуты, что наперебой стали соревноваться в благодарностях. Мы стали беседовать о моей петербургской жизни, о тех портретах членов семьи, которые я уже написал и которые уже находились во владении семейства. Оказалось, что у нас есть общие знакомые. Это обстоятельство придало нашему разговору настолько непринужденный характер, что мы забыли об усопшей. По правде сказать, кончина царицы не вызвала у ее родных глубоких переживаний, особенно у молодежи. Царица отошла в мир иной в возрасте 80 лет. Сорок пять лет тому назад она под вооруженной охраной вместе со своими детьми была привезена в Россию. Двое или трое особ весьма преклонного возраста, с которыми я имел честь беседовать, были ее детьми.

Старшим из них был князь Окропир¹², дочери которого, Анне Багратион¹³, особе восхитительной красоты, вдохновлявшей многих поэтов, я был позже представлен в Тифлисе. Помнится, одно из произведений, посвященных ей, которое мне довелось читать, называлось «Жемчужина Востока». Другой брат ¹⁴ был отцом пяти или шести девочек, наблюдавших за мной с балюстрады. Это были внучки последнего грузинского царя Георгия XIII¹⁵. Некоторые из них были уже замужем. Старшая¹⁶ была выдана замуж за князя Давида Чавчавадзе¹⁷, брата принцессы Дадиани, правительницы Мингрелии¹⁸; мужем второй¹⁹ был князь Илико Орбелиани²⁰, генерал необыкновенной отваги, о котором я еще буду иметь случай рассказать ниже. Третья же дочь²¹ была замужем за адъютантом генерал-губернатора Писаревым²², очаровательным малым, настолько настойчивым, что он не отпускал меня до тех пор, пока я не пообещал посетить их.

Эти приглашения были столь искренними, что я не нашел в себе сил, чтобы от них отказаться. Несколько дней спустя я нанес им визит, и меня пригласили остаться обедать. За обедом я познакомился еще с одним внуком царицы, двоюродным братом очаровательных барышень, князем Давидом Грузинским²³, который, однако, совсем не был на них похож.

Это был человек маленького роста с отталкивающей внешностью, чрезвычайно словоохотливый, но в разговоре перескакивающий с одной темы на другую, сам того не замечая. Слушая его, я не переставал думать, что с головой у него не все в порядке. Мое убеждение в этом еще более усилилось, когда, попросив меня рассказать что-нибудь о Париже, он с совершенно отсутствующим видом слушал то, что я ему говорил. Из этого я сделал вывод, что несостоявшийся наследник престола был явно не в своем уме.

С этого дня меня начали приглашать к себе то одни, то другие родственники. На всех приемах меня встречали с исключительным радушием.

В день церемонии я пришел в домовую церковь, и поскольку я уже считался старинным другом семьи, мне дали ознакомиться с царским указом, который гласил: «Погребение устроить со всеми подобающими почестями. Останки перевезти в Грузию и захоронить в царской усыпальнице в храме за казенный счет». Родственники усопшей также добились разрешения сопровождать тело царицы до места ее упокоения. Эта монаршая милость всех воодушевила.

Вывезенные из страны в раннем возрасте, сыновья царицы тем не менее сохранили о ней воспоминания; увидеть и узнать страну своих предков также мечтали и наши юные грузинские барышни, хотя они и родились в Москве.

Начались приготовления к отъезду. Часть родственников должна была сопровождать тело, другие же отправлялись в путь некоторое время спустя. Князю Давиду Грузинскому, тому самому, что вел бессвязные разговоры, также предстояло отправиться в путь. Однако насчет того, когда и с кем ехать, у него не было никакого плана. То ли родственники не желали брать его в попутчики, то ли он сам не желал ехать с ними, но однажды он явился ко мне с предложением сопровождать его в Грузию. Он намеревался отправиться туда, говорил он мне, в отменном экипаже, с собственным поваром и слугой, и, разумеется, все расходы брал на себя. Это предложение было для меня словно гром среди ясного неба, и я попросил у него разрешения подумать до следующего дня. Князь мне казался таким сумасбродом, что я не знал, принимать ли его предложение всерьез. К тому же он говорил с трудом, заикаясь, его речь была настолько невнятной, что многое из того, что он говорил, я разбирал с большим трудом.

Всю последующую ночь я спал плохо. Мысленно я уже был в пути, мое воображение разыгралось. Мне грезилась эта прекрасная страна, ее небо, восточная природа и грузинки, которые считаются самыми восхитительными женщинами на свете. О таком очаровании художник может только мечтать!

Наступило 15 апреля — время, когда все начинают готовиться к отъезду из города на природу. Еще и по этой причине мне следовало поторопиться с принятием решения.

Я встал с рассветом и, спокойно все взвесив и обдумав, решился ехать. Не откладывая я нанес визит моему князю, и хотя было уже одиннадцать часов, он был еще в постели. Я сообщил ему о цели своего визита. Он пришел в такой восторг, что в порыве чувств поцеловал меня три или четыре раза, однако я был весьма далек от того, чтобы ответить ему взаимностью. Более того, это излияние дружбы вызвало у меня почти отвращение, не говоря уже о самом выражении этих чувств.

Князь позвал слугу, чтобы одеться, — обычай, столь распространенный у русских. Они вообще ничего не могут делать без помощи своих слуг, даже надеть башмаки или другие более мелкие предметы своего туалета, о которых я здесь даже не стану упоминать.

Теперь мы, казалось, были самыми лучшими друзьями на свете. Я попросил у князя десять дней на сборы и улаживание паспортных формальностей, и моя просьба была удовлетворена. В это время часть родственников тоже должна была отправиться в путь, но независимо друг от друга.

Мы отправились в путь 10 мая 1850 года.

Первое знакомство с Грузией. Мцхета

…К вечеру мы добрались до Коби. Обогнув ущелье, мы вышли в землю курдов, кочевого народа, хотя и подданного России, но обладающего некоторой степенью независимости. Часть их промышляет разбоем и живет лагерем на берегах Аракса; иные же живут селениями в провинциях Армении и Ахалциха, лето же всегда проводят в палатках.

Пожалуй, нет зрелища более восхитительного и мужественного, чем курд, вооруженный копьем, со щитом в руке, гарцующий на горячем жеребце. Бoльшая часть их принадлежит к магометанской вере.

Чем дальше мы продвигались вперед, тем больше препятствий нам приходилось преодолевать. Горные завалы преграждали нам путь.

В Кашауре ввиду обилия снега нам пришлось распрячь наши коляски и поставить их на полозья. Мы выезжали из края с тропической жарой, сейчас же оказались в царстве холода и, хотя на нас была теплая одежда, от столь резкой перемены температуры у меня начался озноб.

Так продвигаясь в этом царстве снега и льда, мы наконец достигли Ананура, вокруг которого извивается река Арагви.

Мы проезжаем Душет, совершенно азиатский город, с двухэтажными домами с террасами, базаром и большой площадью, посреди которой стоит фонтан в персидском стиле. Это все, что я запомнил.

Спустившись на равнину, мы поехали быстрее, лошади вновь были впряжены в наши коляски; животные и люди чувствовали, что Тифлис уже недалеко. Мы несемся во весь опор. Справа и слева от нас мелькают древние руины, вероятно представляющие исторический интерес, но мы проносимся мимо, не обращая на них никакого внимания. Мой сосед, вообще равнодушный к достопримечательностям, храпит вовсю.

На одном из памятников мой взгляд все же задерживается. Это кафедральный собор Мцхета, где покоятся цари и патриархи Грузии. Теперь уже нельзя оставаться беспечными. Я бужу своего князя, ущипнув его за нос.

Грузин отворяет нам двери храма, и наш малодостойный потомок царей произносит молитву для отвода глаз. Я же исследую самые потаенные уголки в поисках древних фресок, но, к своему разочарованию, обнаруживаю, что бездарные ремесленники уничтожили исконную роспись, заменив ее отвратительной кричащей мазней.

Мы даем по монетке пономарю с красным от возлияний носом и снова пускаемся в путь. Спустя полчаса мы, поднимая клубы дорожной пыли, галопом уже въезжаем в столицу Грузии Тифлис.

Это было 5 июня, с момента нашего отъезда прошло двадцать шесть дней.

Тифлис. Дворец князя Воронцова

На следующий день, приведя себя в порядок и одевшись, мы отправились с визитами к родственникам князя, которые, разумеется, были самыми знатными людьми столицы. Сестры, дядья, кузены и кузины принца с нетерпением ожидали нас, везде нас принимали с исключительным радушием. Я не берусь перечислить то несметное количество блюд и вин, которыми нас потчевали, наконец-то мы от души разговелись после столь длительного воздержания! Но, пожалуй, самым примечательным здесь было светское общество, в котором я оказался.

Я во все глаза разглядывал прелестных грузинок, родственниц моего попутчика, с которыми я непременно желал поближе познакомиться. С этого момента дни превратились в череду наслаждений, не успевало кончиться одно застолье, как начиналось другое.

Между тем надо было подумать и об официальных визитах, которые, как известно, всегда откладываются на потом, так как они менее занимательны.

В воскресенье меня ждала к себе графиня Воронцова²⁴.

В этот день я отправился во дворец, где на террасе уже толпились представители многочисленного светского общества: генералы, увешанные орденами, восхитительные дамы и барышни в восточных костюмах, иностранные принцы и проч. У входа и в передней стояли слуги в шелковых чулках и кюлотах. Пройдя через несколько салонов, я увидел перед собой адъютанта, которому представился. Он объявил о моем визите княгине Воронцовой, в девичестве Браницкой, племяннице знаменитого Потемкина.

Мое личное знакомство с княгиней лишний раз подтвердило ее репутацию исключительно любезной и приветливой дамы. Слева от нее сидела княгиня Анна Багратион, которая, заметив мою скованность, взяла светскую беседу в свои руки. Дамы начали меня подробно расспрашивать о моих пастелях, которые они непременно желали видеть.

Я предвидел эту просьбу. Пастели, служившие моей единственной рекомендацией, уже находились в передней, оставалось лишь приказать слуге принести их в зал. На них были изображены красивые женщины, с некоторыми из которых мои дамы были уже знакомы. Меня стали осыпать комплиментами. Казалось, все хотели заказать у меня портреты. Графиня первой записалась на сеанс в моей записной книжке.

Этот неожиданной успех способствовал моему сближению с офицерами, которые радостно сообщали мне, что имели счастье знать меня еще по Петербургу. По сути, я оказался среди особ, которым уже ранее доводилось обо мне слышать. Я написал в России столько портретов, что не приходилось удивляться, что рано или поздно я повстречаю родственников тех, кто на них изображен. Однако князя Воронцова²⁵ среди них не было, ибо несколькими днями ранее он отправился в горы. Это было досадно, но, поскольку я приехал в Грузию не на один день, у меня еще оставалась надежда быть представленным ему позже.

Я также нанес визит военному губернатору князю Бебутову, очаровательному и любезному человеку, говорящему на семи языках, и гражданскому губернатору Андроникову²⁶. Эти два губернатора находились в прямом подчинении кавказского наместника генерал-лейтенанта князя Воронцова. Я также встречался с другими особами, который имели весьма заметное положение в этом крае.

Все шло хорошо, однако пора было приниматься за работу.

Я начал с очаровательной княгини Анны Багратион, принцессы Вахтанг, правнучки грузинского царя Ираклия²⁷, княжны Настеньки Орбелиани и губернатора князя Бебутова.

Пятигорск и Кисловодск.

Знакомство с Михаилом Воронцовым

Пятигорск — весьма чистый городок, расположенный в горах. Говорят, его железистые воды творят чудеса, поэтому не приходится удивляться, что и общество больных, приехавших сюда для излечения своих недугов, исключительно многочисленно. Не знаю, действительно ли эти воды столь целебны, но мне довелось здесь видеть одного грузинского князя, который, приехав сюда совершенно здоровым, уехал обратно с расстроенным здоровьем. Правда, по утрам он выпивал не менее полдюжины стаканов этой желтоватой воды.

По приезде мы узнали, что князь Воронцов уехал в Кисловодск, иначе говоря Нарзан, еще один источник минеральных вод, расположенный недалеко отсюда в горах. На следующий день мы отправились в Кисловодск, довольно жалкий городишко, казармы которого, обычно занимаемые казаками, в водный сезон сдаются внаем больным. В одной из таких казарм мы и расположились.

Мы проезжали мимо одного из таких источников. Это нечто вроде колодца, расположенного у входа в аллею. Двое солдат, стоящих рядом, держат в руках кружку на бечевке, которой они зачерпывают воду и наливают всем желающим. Не желая повторить печальный опыт грузинского князя, я попросил налить мне всего один стакан.

Наш первый визит мы, разумеется, нанесли князю Воронцову. Этот высокий сановник оказался на вид благородным старцем с весьма приятными чертами лица. Он оказал мне прием, о котором я вряд ли мог и мечтать. Задав мне несколько вопросов о моем пребывании в Грузии, он сообщил мне между прочим, что не сомневается, что сюда меня привела любовь к искусству. Рассказав мне о красотах Грузии, князь добавил, что ему не терпится приехать в Тифлис с намерением помочь мне найти применение моему таланту. Я отвечал ему, что буду необыкновенно счастлив и постараюсь показать себя достойным столь высокого доверия, но высшей наградой для меня было бы позволение его сиятельства дать мне несколько сеансов для написания его портрета.

— Если это доставит вам удовольствие, месье Дессен, — сказал он, — завтра я весь в вашем распоряжении.

После этого он представил меня генералам своей свиты: генералу Вольфу, начальнику штаба, генералу Врангелю²⁸, отличившемуся в Крыму, генералу барону Николаи²⁹ и проч.

Князь был настолько любезен, что тут же пригласил меня с ним отобедать. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что помню почти в точности расположение всех, кто сидел за столом. По правую руку от князя сидел консул, слева от него — начальник штаба и я. Князь усадил меня напротив себя, по бокам от меня сидели высшие офицеры. Он ежеминутно бросал на меня взгляд, дабы удостовериться, что мои соседи проявляют ко мне должное внимание, и сам распоряжался подавать мне разнообразные блюда.

На следующий день я, разумеется, постарался не опоздать на сеанс, который прошел в исключительно приятной атмосфере. Мне без труда удалось уговорить его еще позировать три или четыре сеанса, что дало мне возможность написать портрет, чрезвычайно схожий с оригиналом.

Несколько генералов последовали его примеру, и время пролетело в тем более милой и непринужденной обстановке, что я нашел среди них много знакомых. Личный секретарь князя Воронцова князь Александр Дондуков³⁰, честный и храбрый молодой человек, и его брат Никита, также адъютант князя, были знакомы со мной уже давно. Последний знал меня еще до того, как был произведен в офицеры, поскольку я писал групповой портрет его вместе с матушкой и сестрами. Это благородное и уважаемое семейство было одним из первых, с кем мне довелось познакомиться в Петербурге.

Здесь я встретил и князя Шаховского³¹, еще одного адъютанта князя и сына бывшего главного председателя Совета министров³², в семье которого царили весьма патриархальные нравы. С ним связан один забавный анекдот.

Однажды в Петербурге старик обратился ко мне с просьбой написать его портрет с двумя сыновьями, но при условии, что я сохраню это в тайне от всех, ибо ему хотелось сделать подарок своей престарелой жене на свадебный юбилей (пятьдесят лет совместной жизни). Наши сеансы проходили в доме у третьих лиц, и все шло хорошо.

Пикантность ситуации, однако, заключалась в том, что княгине также пришла в голову мысль заказать мне свой портрет и портрет ее дочери к годовщине свадьбы и точно на таких же условиях. Дамы брали у меня сеансы в тот день, когда знали наверняка, что старик в это время председательствует в совете.

Все шло как нельзя лучше, но во время нашего последнего сеанса в комнату внезапно ворвался слуга и, задыхаясь, сообщил нам, что прибыла карета князя. Что тут началось! Все кинулись врассыпную, в суматохе мой мольберт покатился на пол, но мне каким-то чудом удалось удержать холст и скрыться в туалетной комнате. Через какое-то время дамы вернулись в салон, делая вид, что ничего не произошло. Все это представление было проделано с такой быстротой, что князь ничего не заметил. После непринужденной беседы дамы уселись за стол, не подозревая, что я все еще томлюсь в туалетной комнате, как вдруг туда случайно вошла горничная. Увидев меня, она от неожиданности издала такой вопль, что ее крики услышали все домочадцы, за исключением князя, который был туговат на ухо. Это меня и спасло.

Когда пришел день торжества, супруги преподнесли друг другу свои сюрпризы, чему я сам был свидетелем. Старики заливались слезами от умиления. Я напомнил эту историю моим молодым друзьям, мы открыли бутылку шампанского и выпили за здоровье отсутствующих.

Следующие дни также прошли в веселье, балах и концертах. Все русские из благородных семей умеют музицировать, я даже встречал таких, что не знали нот, но могли импровизировать вполне милые вещицы. Между тем это веселье омрачила одна история, о которой я расскажу ниже.

Во время пребывания князя Воронцова в Кисловодске (где в это время находились и мы) местные властители — черкесские, кабардинские, лезгинские князья, словом, высшие представители территорий, находящихся под властью России, — должны были засвидетельствовать свое почтение наместнику.

В этот момент аул (черкесское слово, означающее поселение) являет собой во всех отношениях оживленное и исключительно живописное место. Одеяния, лошади, оружие, шелка — все сверкает золотом и роскошью. Мне предложили писать портреты некоторых упомянутых мною выше военачальников; о двух из них я расскажу особо, ибо они сыграли значительную роль в событиях, которые произошли позднее. То были молодой и невероятно красивый кабардинец князь Туманов³³ и генерал, грузинский князь Эристов, представитель древнего рода³⁴, обладавший колоссальным влиянием.

Однажды утром я отправился к князю Эристову, чтобы начать работу над его портретом. Он проживал в маленьком домике с галереей, располагавшемся недалеко от источника. Для того чтобы пробраться в его дом, мне пришлось пройти через оцепление вооруженных людей. Чем ближе я приближался к дому, тем плотнее становилась толпа. Добраться до гостиной оказалось столь же непростым делом, так как она вся была запружена людьми.

Заметив меня, князь на плохом французском обратился ко мне: «Проходите, месье Дессен, раскладывайте ваши вещи, я вернусь через минуту». Я прошел во внутренние покои, однако не прошло и десяти минут, как я услышал страшный шум. Обернувшись, я увидел толпу людей, стремительно выбегавших из дома. Князь остался один. Я внимательно посмотрел на него: его невозмутимое лицо не выдавало ни единого чувства, вид его в этот момент был воистину прекрасным и величественным. Одет он был в черный простой мундир, однако на поясе носил дорогое оружие с искусной отделкой.

Поскольку князь не проявлял никакого желания говорить и что-либо объяснять, то мне ничего не оставалось, как подняться на галерею, откуда я стал с любопытством наблюдать за волнением, которое царило во дворе. Черкесы, кабардинцы, чеченцы, казаки с трудом сдерживали своих коней.

Не успел я понять причину этого возмущения, как вдруг увидел князя Александра Дондукова; он прибежал с левой стороны дома. Генерал, который только что присоединился ко мне на галерее, увидев его, закричал по-французски: «Дондуков, не ходите туда!» Молодой князь быстро развернулся и побежал в другом направлении, но все же пробрался в дом с другой стороны.

Между ними произошел диалог, смысл которого я не понял, после чего Дондуков ободряюще похлопал меня по плечу и произнес: «Что ж, Дессен, сейчас вы будете свидетелем вооруженной стычки». — «Вооруженной стычки? Вы, наверное, изволите шутить?» — «Никак нет, все вполне серьезно. Помните, два дня тому назад вы писали портрет князя Туманова, кабардинца?» — «Да, — отвечал я, — помню». — «Так вот, этот князек пожаловался генералу Эристову, что кто-то из его соплеменников, в отсутствие родителей, похитил его сестру, с тем чтобы не платить за нее калым, — таковы местные нравы. Князь Эристов призвал к себе похитителей, их-то вы и видели из окна. Князь потребовал от них сложить оружие и сдаться, что они сделать отказались, и теперь генералу придется применить силу — вон, смотрите, можете убедиться сами».

И действительно, впереди нас возник казачий заслон с пиками в руках, задачей которого было окружить похитителей. Спустя мгновение мерным шагом подошли линейные войска и заняли позицию возле источника. При виде солдат черкесы повернули назад и приготовились бежать. Заметив движение, князь Эристов, стоявший подле меня, приказал открыть огонь, раздался залп из двухсот или трехсот ружей. Один бандит упал замертво, сраженный пулей, другие спрыгнули с лошадей, чтобы поднять его, но, увидев, что их товарищ мертв, устремились к вершине горы, с виду напоминавшей сахарную голову. Там разгорелось ожесточенное сражение.

Я вышел из дома, чтобы лучше следить за разворачивающимися событиями. Пули свистели над моей головой; войска оцепили холм и, продвигаясь вперед рядами, медленно сужали кольцо. Вот уже убит и второй черкес, я видел, как он скатился с горы и проходившие мимо солдаты добили его ударами штыков. Затем и третий черкес пал бездыханным. Четвертый раненый спустился с левой стороны холма, и ему одним ударом сабли снес голову князь Илико, позже женившийся на одной из самых прелестнейших княжон Москвы.

Меж тем театр военных действий переместился в другое место. Пятый черкес, спасаясь от погони, побежал в сторону здания, в котором размещался клоб (клуб). Там ему попытался преградить проход слуга, но черкес выстрелом из пистолета сразил его наповал. Другой слуга, увидев несчастье, постигшее его собрата, не стал терять времени даром и попытался спрятаться в танцевальной зале. Он добежал до оркестровой лестницы, но черкес преследовал его, и ему не оставалось ничего иного, как выпрыгнуть из окна. К этому времени подоспели войска; жертвами злодея стали еще несколько человек, однако и сам он пал от удара кинжала. Так закончилась эта драма, которая могла закончиться весьма печально для меня, безобидного художника, отправлявшегося писать портрет.

Трупы похитителей протащили по земле, изваляв в пыли, а на следующий день продали их лошадей и оружие, на котором еще оставались следы крови.

Чтобы как-то забыть о происшедшем, князь Воронцов распорядился устроить бал, но он уже проходил не с такою живостью, как прежде. Мы провели здесь еще восемь дней, в течение которых я продолжал свою работу.

Окружение князя Воронцова

С возвращением князя Воронцова моя жизнь украсилась новыми приятными событиями. Он снова принял меня с большим гостеприимством и радушием и представил меня особам, входившим в узкий круг его друзей, с просьбой написать их портреты. Разумеется, это были знатные придворные дамы. Мои новые знакомые каждый день приглашали меня в свои салоны.

Сам же князь Воронцов беспрерывно давал балы: в честь его императорского величества, императрицы, великих князей, их тезоименитства или дня восшествия императора на престол. Не проходило и дня, чтобы я не получал приглашения на какое-нибудь светское развлечение.

Балы князя Воронцова отличались пышностью и разнообразием нарядов. На них непременно приглашались все владетельные князья. Первую кадриль составляли, как и везде, высшие офицеры и чиновники — генералы и начальники канцелярий.

Однажды вечером, будучи на одном из таких балов, я столкнулся лицом к лицу со сванетским владетельным князем, жившим высоко в горах. Это был человек колоссального роста, одет он был в белое платье с золотым шитьем. Напротив него стоял начальник канцелярии Шаншиев, который не мог похвастаться такой же статью, будучи человеком малого роста. С правой стороны от меня находился господин Булгаков, сын московского почт-директора³⁵, этот последний тоже не был Аполлоном Бельведерским. Когда объявили траверсе³⁶, то наш князь-исполин остался недвижим, хотя с ним в паре была дама; несколько минут спустя он отвел ее на свое место, не переставая при этом извиняться, что не может больше танцевать. Но мы-то знали, что истинной причиной этого шага является то окружение, в котором он оказался: князь искренне не понимал, почему князь Воронцов принимает у себя во дворце таких уродов. В его княжестве количеству женщин полагалось быть строго ограниченным. Если же рождение младенцев женского полу превышало установленное ограничение, то их душили, и мальчикам, которые не казались достаточно сильными физически, была уготовлена та же судьба.

На этих официальных приемах можно было также встретить дядю персидского шаха³⁷, который несколькими годами ранее участвовал в заговоре против своего племянника и вынужден был бежать от вынесенного ему приговора. Одет он был в черный и очень простой наряд, отдельные детали которого, однако, свидетельствовали о привычке к роскоши. На поясе красовалась неимоверного размера розетка, составленная из бриллиантов, рубинов и изумрудов, вензель на султане его каракулевой папахи был также усыпан алмазами, а на груди были ордена.

Причина, вынудившая меня столь подробно остановиться на деталях туалета этого господина, состоит в том, что его одеяние отличалось удивительными контрастами. При всем великолепии и пышности украшений на нашем госте были надеты самые обыкновенные домашние туфли, которые часто соскакивали с ног, а под ними виднелись грязные чулки, которые совершенно не соответствовали его наряду.

Другим весьма примечательным гостем был карабахский принц Джафар-Кули³⁸, шестидесятилетний старик с рыжей бородой и длинными ногтями. Одет он был в нечто наподобие домашнего халата, расшитого натуральным жемчугом. Его оружие также стоило целое состояние: украшавшие его драгоценные камни, по слухам, были украдены из персидского двора.

Князь Воронцов, заметив, что я наблюдаю за принцем, представил нас, но только для проформы, ибо мы не понимали языка друг друга. «Месье Дессен, — сказал князь, — я хотел бы иметь портрет принца в своей маленькой галерее, полагаю, вы не будете против? Мой адъютант Башмаков будет вашим переводчиком».

Портрет этот был мною исполнен, однако работа над ним доставила мне целый ряд неприятностей. По мнению моей новой модели, я должен был бросить все свои дела ради его высочества, а это было в высшей степени затруднительно, ибо я давал в день по четыре-пять сеансов разным особам. Часто мне приходилось назначать моему персу позировать в конце дня, однако он никак не желал с этим мириться. Уже в шесть часов утра ко мне являлись два его невольника, имевшие приказ немедленно доставить меня к нему. Поскольку я не имел возможности изменить свой распорядок дня, то эти двое конвойных следовали за мной по пятам целый день.

Когда начинался сеанс, принц, выразив неудовольствие тем, что я не исполнил его распоряжение, садился, скрестив ноги, справа и слева от него стояли два невольника, один держал для него кальян, другой — плевательницу. Сидя в такой позе, он лишь делал знак головой для выражения своих желаний, а стоящий слева невольник следил за каждым движением его гортани. Это дитя природы время от времени позволяло себе довольно наглые выходки, которые чрезвычайно веселили г-на Башмакова, мне же, непосредственно все это лицезревшему, было не до смеха.

Эти сеансы продолжались довольно долго. Когда же я наконец закончил писать портрет со всеми второстепенными деталями — кальяном и проч., принц попросил меня сделать и копию, которую я должен был подрисовать с натуры. Спеша поскорее избавиться от оригинала, я немедленно приступил к работе. Это вызвало новые пререкания. С копии мне было велено убрать кальян: лучше, мол, оставить самое главное.

Не проходило и дня, чтобы он не выражал мне свои претензии. Прочитав на моей физиономии недовольство его требованиями, принц попросил перевести через адъютанта, что если бы я был в его стране, то он бы приказал меня повесить. Я хорошо запомнил это предупреждение.

Перед отъездом принц пригласил меня к себе, чтобы заплатить мне за работу. С деньгами он расставался крайне неохотно. Кроме того, он расплатился персидскими деньгами, чтобы легче было подсунуть мне несколько фальшивок. Так, наконец, я распрощался с карабахским принцем.

* * *

Князь Воронцов по возвращении в свою столицу лишь удвоил ко мне свое расположение. Дабы убедить меня, что портрет его сиятельства, который я писал, его удовлетворил, он заказал мне второй парадный портрет. Позировал он в своем парадном мундире, увешанном различными орденами. Его грудь украшал двадцать один аксельбант, а на шее висели портреты императора Николая, константинопольского султана и персидского шаха, все обрамленные бриллиантами. Наши сеансы проходили в салоне, окна которого выходили в парк. Мы вели между собой непринужденный разговор; несколько раз в залу заходил адъютант для доклада, а прелестная княгиня, сидевшая подле нас, была занята вышиванием. Когда же я приступил к дорисовке деталей портрета, то, не желая утомлять свою модель, усадил в качестве манекена слугу, на которого надел мундир князя. Эта импровизация величия вызвала у всех дружный хохот… Вынужденный сидеть неподвижно, этот бедный малый часто впадал в глубокий сон, а очнувшись от грез, никак не мог осознать, что происходит вокруг.

Князь Воронцов обратился ко мне с просьбой написать портреты придворных дам, одних — из-за красивой внешности, других — из-за высокого положения при дворе. Для выставки портретов была выделена целая гостиная.

Каждое утро, когда я приходил к князю, его сиятельство брал меня под руку и произносил со свойственным ему радушием: «Ну что же, месье Дессен, пойдемте смотреть нашу галерею?» Часть этой галереи была выделена под портреты отличившихся в сражениях генералов. Спустя некоторое время в Тифлис прибыла царица Мингрелии, я также писал и ее портрет, который наравне с другими вошел в собрание князя.

В таком очаровательном окружении я прожил несколько месяцев, благодаря гостеприимству князя Воронцова; все круги общества были открыты мне. Все как будто бы соревновались в ласковости и радушии оказываемого мне приема. Когда же пришла пора покидать эти стены, ко мне стали стекаться подарки со всех сторон.

Консул Франции и французская колония в Тифлисе.

Нравы тифлисцев

Покидая воды Железноводска, я вновь еду по дороге, о которой сказать нечего, за исключением того, что проезжаю я ее уже в третий раз. Только на этот раз в сопровождении изрядно надоевшего мне месье Баррера.

Так, прибывая вечером на очередную станцию, он изъявлял непременное желание тут же снова отправиться в путь, несмотря на запрещение начальникам станции выдавать путешественникам лошадей после определенного часа. Но месье Баррер и слушать этого не желал, и каждый раз дело заканчивалось руганью и ссорой. Он строил из себя человека, спешившего в Тифлис по неотложным делам. Мне это казалось сомнительным, и спустя какое-то время я получил возможность убедиться в своей правоте.

Здешняя французская колония насчитывала девять или десять человек, а значит, консулу делать было практически нечего, ведь не каждый день приходится составлять свидетельства о рождении и смерти. Впрочем, даже эта малость входила в обязанности его секретаря месье Колена, достойного соперника своего начальника, страстного охотника, проводившего все свое свободное время в горах с ружьем за плечами. Встретить его можно было только по вечерам, когда он возвращался из своих походов, нагруженный тушами хищных птиц, орлов и грифов невероятных размеров. Не имея возможности привезти их во Францию, он коллекционировал их лапки и клювы. Этот славный малый имел успех в светском обществе, но пригласить его на обед было делом весьма непростым, так как большую часть времени он проводил на охоте. Впрочем, он был приятным сотрапезником, и сидеть с ним вместе за столом было удовольствием. Одним из его любимых блюд был шашлык. Я сам был свидетелем, как он съел одну за другой четыре или пять полных тарелок этого кушанья. Это блюдо в Азии готовят отменно: представьте себе отборные куски баранины на вертеле, приправленные ароматнейшими пряностями и шафраном!

Таким образом, эти господа жили здесь в свое удовольствие, получая к тому же изрядные доходы. Жалованье месье Баррера составляло 15000 франков, его секретаря 3000³⁹, добавьте к этому еще две тысячи канцелярских расходов; когда же консул получает новое назначение, то ему оплачивают подъемные и подорожные.

Однако я отвлекся от нашего путешествия. Мы проезжали места, которые вызывали тревогу. Небо заволокло черными тучами, и я сильно сомневался, что мы успеем добраться до станции до начала грозы.

Когда мы добрались до станции, было уже почти шесть часов. Я рассчитывал провести здесь ночь, когда у консула разгорелся новый спор со смотрителем, как всегда из-за лошадей. Наш скандалист стал угрожать станционному смотрителю, что тот может лишиться своего места, если не выполнит его требования. На этот раз отказ начальника станции был тем более обоснован, что конюшня была почти пуста. В конце концов, доведенный консулом до отчаяния, он предложил нам самим в этом убедиться. И действительно, за его домом мы увидели старых изможденных кляч, которым безусловно требовался отдых до следующего утра. Но консул не желал внимать доводам разума и потребовал, чтобы нам немедленно запрягли этих бедных животных.

Мы вновь в пути, но на этот раз наша коляска тащится еле-еле. Мы нашли двух казаков для сопровождения, но не успели проехать и десяти минут, как один из них ускакал прочь; второй, же, понимая, какой опасности мы подвергаемся, уже не покидал более наш экипаж. Я слышал, как он ругал нашего извозчика за то, что тот выехал слишком поздно.

Меж тем небо еще сильнее покрылось тучами, время от времени нас ослепляли вспышки молнии. Мы проезжали через горное ущелье, населяемое кабардинцами; от волнения у нас сперло дыхание, а лошади уже не в состоянии были двигаться вперед. Месье Баррер онемел от страха и лишь постукивал тросточкой, я же потягивал свою длинную трубку. Наш казак в нерешительности озирался по сторонам в поисках непредвиденной опасности. И действительно, наблюдая за его движениями, я увидел в кустарниках какую-то фигуру.

Или мы двигались слишком быстро, или же разбойники не сочли нас достойной добычей, но так или иначе мы проскочили это зловещее место, однако далее ехать было уже невозможно. Месье Баррер уже не кичился своей храбростью и сам предложил мне остаться на ночлег в первом попавшемся ауле, что мы и сделали, проехав еще примерно с полчаса.

Это селение с четырех сторон было окружено живой изгородью, со входом и выходом, над которыми возвышалась наблюдательная вышка с казачьим постом, вроде той, о которой я уже ранее писал. Под ней стояли две пушки, на случай серьезного нападения. Ни один горец не мог пройти мимо поста, не сдав оружия.

Оказавшись в этом очаровательном месте, мы, расспросив местных жителей, направились в домик, обитателями которого была молодая казачья чета. За небольшую сумму они сдали нам свой угол, освещаемый крошечным оконцем с листком голубой бумаги вместо стекла. Трудно передать ту радость, которую мы испытали оттого, что наконец-то нашли место, где можем спокойно отдохнуть. Что же до хозяина дома и его жены, то они пошли ночевать в сарай.

Обустроившись, мы попили чаю, во время которого месье Баррер был неразговорчив, очевидно все еще находясь под впечатлением от наших приключений, после чего каждый из нас принял горизонтальное положение.

Я быстро уснул, но меня разбудил какой-то прерывистый визг. Этот шум издавал мой достопочтенный консул. Он спал беспокойным сном, и ему, очевидно, приснилось, что он попал в лапы черкесов. А в этот момент хозяйка дома открыла дверь, чтобы укрыться в доме от разбушевавшейся на дворе стихии. Снаружи стоял неописуемый грохот, вода потоками извергалась на землю. Скрип замка разбудил консула, и он окончательно проснулся. Так как не было еще и полуночи, я попытался заснуть, но тщетно. Возбуждение моего соседа передалось мне на всю оставшуюся бессонной ночь. На следующий день или через день мы вернулись в Тифлис.

Город был почти такой же пустой, каким я его нашел во время первого приезда, многие горожане еще не вернулись из своих загородных имений. Здесь мне рассказали следующую историю.

Некий князь, по фамилии Трубецкой, бежал из Петербурга с юною красавицей, которая за два месяца до этого вышла замуж. Они проделали длинный путь, и их побег не был открыт. Однако когда они прибыли в Редут-Кале, то при попытке выехать в Турцию были арестованы и препровождены в Тифлис. Там их обоих посадили под стражу до указа императора, который не заставил себя долго ждать. Молодой офицер был разжалован в рядовые и отправлен на Кавказ, а молодая женщина заключена в монастырь⁴⁰.

Грузины народ хотя и воинственный, но умеющий ценить удовольствия. Кухня и танцы — их самые сильные национальные черты. В многочисленных садах, окаймляющих Тифлис, и на террасах — кровлях тифлисских сакель — можно часто увидеть стайки молоденьких девушек и юношей, исполняющих зажигательные танцы.

Праздно шатаясь по городу (времяпрепровождение, к которому я не привык), я не забывал наносить визиты. Вспоминаю, как однажды я был в гостях у графа Соллогуба⁴¹, обаятельнейшего человека, известного литератора и автора разных популярных в России пьес. Он жил в весьма приличном для этой местности доме, который с большим вкусом украсил изнутри всякими занимательными вещицами, составлявшими местный колорит. То, мимо чего другие бы прошли, не обратив внимания, было для него музейным экспонатом. Посмотрев на меня, он сказал: «Месье Дессен, вы пришли как нельзя более кстати, сейчас вы будете свидетелем одного зрелища. Посмотрите на толпу, собравшуюся внизу». Выглянув в окно, я увидел, как вешают татар, обвиненных в ограблении экипажа. Двоих уже вздернули на виселицу, третий же ожидал своей участи; наконец и он повис в воздухе. Бедняга так сильно бился в конвульсиях, что веревка оборвалась, и тело упало на землю, однако правосудие должно было свершиться: на него накинули новую петлю и закончили начатое.

На следующий день я был приглашен на пикник к князю Дмитрию Орбелиани⁴², местному предводителю дворянства и шурину князя Давида. Прием гостей проходил в ботаническом саду, под сенью благоухающих деревьев, — более райского места, наверное, не сыскать во всем Тифлисе. Среди приглашенных были только грузины и грузинки. Гостям подавали напитки со льдом и разнообразнейшие фрукты. В какой-то момент раздался звук тамбурина, и молодежи не терпелось встать в круг и начать пляски. Принцесса Илико подала знак, и зазвучала лезгинка. Все уселись в круг на лужайке и начали хлопать в ладоши в такт музыке, а танцовщица вышла в центр круга. Ее медленные и ритмичные движения были исполнены чрезвычайной плавности и грации. Постепенно ритм танца все более и более ускорялся, движения танцовщиц делались еще более стремительными — и вот они уже почти парили в воздухе. Наконец, доведенные до изнеможения, танцовщицы возвратились на свои места, что служило для других знаком немедленно продолжать танец. Этот танец с разнообразнейшими вариациями продолжался до бесконечности, одни жонглировали своими кинжалами, другие же танцевали с кувшинами вина на головах, не разлив при этом ни единой капли.

В самый разгар веселья появились несколько татар, которые потребовали, чтобы их по очень важному делу немедленно препроводили к князю Орбелиани, устроителю увеселительного вечера. Их требование было удовлетворено, и я видел, как под конец разговора князь писал какую-то записку, подле него стоял мой старый знакомый князь Давид. Заинтригованный, я поинтересовался у него, о чем князь беседовал с незнакомцами, на что тот отвечал мне в свойственной ему невозмутимой манере, что эти люди пришли сообщить, что вчера казнили невиновных, истинные же преступники уже арестованы. То, что писал князь, было донесением графу Воронцову. Были произведены новые аресты, возобновились казни — так была исправлена ошибка.

Похороны грузинской царицы

Церемония началась вскоре после нашего прибытия и проходила с большой торжественностью: был выставлен почетный караул, приглашены высокие сановники. Тело царицы не было привезено в Тифлис, оно было доставлено в находящуюся в лье от столицы деревню Мцхета, в храм-усыпальницу грузинских царей. Я прибыл туда с князем Давидом, самым близким родственником усопшей. Князь занял место в кортеже, соответственно своему высокому положению. Спустя некоторое время прибыл князь Воронцов и другие важные особы. Месье Баррер должен был также занять место в кортеже, но о нем забыли, и он вынужден был расталкивать локтями простолюдинов. Одет он был меж тем в парадный костюм: на нем были панталоны белого сукна с золотой отделкой, расшитый фрак, на котором красовались орден Почетного легиона и Иерусалимский крест. Сбоку была прицеплена шпага, однако шляпа с перьями делала его еще меньше ростом, и он казался особенно нелепым по сравнению со стоящими рядом с ним высокими и статными грузинами.

Я привожу здесь столь мелкие подробности исключительно лишь с намерением убедить читателя, что месье Баррер вовсе не был достоин своего высокого поста.

Считаю нужным отметить здесь одну черту, свидетельствующую о порядочности грузин. На церемонию я пришел, разумеется, в черном платье. Чтобы уберечь себя от пыли в дороге, я надел широкий серый плащ, в котором, однако, чувствовал себя весьма неуютно, так как он был не к месту. Видя мои мучения, князь Давид шепнул мне на ухо, что я могу отдать свой плащ любому из присутствующих, и мне его вернут в целости и сохранности. Признаться, я испытывал некоторые колебания, но по настоянию князя отдал его первому встречному. Через какое-то время меня вновь охватили сомнения, и я уже стал проклинать себя за излишнюю доверчивость. Каково же было мое изумление, когда, вернувшись домой, я обнаружил свой плащ на месте тщательно сложенным!

Однако вернемся к похоронам царицы. Когда церемония окончилась, под открытым небом накрыли столы, и за обильной трапезой, к которой подавали всевозможные сорта местных вин, все, кажется, забыли, зачем они приехали. Были произнесены тосты за здоровье его императорского величества и князя Воронцова, а по окончании застолья гости разошлись домой в добром расположении духа.

Решив отложить отъезд в Тифлис до следующего утра, мы в десять часов вечера еще устроили ужин, который провели сидя по-грузински, со скрещенными ногами. Напитки разливали в грузинские сосуды, называемые кулами, и особые рога для вина, отделанные серебром, но к этому времени меня охватила такая жестокая мигрень, что я вынужден был пойти отдохнуть на террасе. Этими возлияниями и завершились похороны последней царицы Грузии.

Путешествие в Цинандали.

Знакомство с Ниной Чавчавадзе

Вечером следующего дня мы прибыли в Цинандали. Это небольшое красивое поместье (по местным меркам — целый замок) современной постройки, расположенное на вершине горы. Слева от него находится хозяйственный корпус, а перед фасадом здания — широкая площадь. Как мы и ожидали, нам был оказан радушный прием. Шум нашего экипажа, ехавшего по выложенной камнями подъездной дороге, предупредил о нашем появлении, и все благородные обитатели дворца вышли навстречу нам на террасу. Нет слов, чтобы описать это восхитительное общество! Прежде всего, княгиня Анна Чавчавадзе, которая слывет за женщину, имеющую самые чудные глаза во всей Грузии, и ее прелестная сестра мадам Грибоедова, в девичестве Чавчавадзе⁴³, ставшая вдовой через восемь дней после свадьбы с русским послом, задушенным в Персии. Несмотря на то что ей уже за тридцать, она продолжает оставаться одной из первых красавиц страны. Добавьте сюда ту приветливость и ласковость, которыми природа так щедро наделяет некоторых женщин. Затем юная княжна Варвара Грузинская, вскоре после этого вышедшая замуж в Тифлисе за князя Илико Орбелиани, офицера необыкновенной храбрости, побывавшего в плену у Шамиля и впоследствии погибшего в бою с турками под Ахалцихом ⁴⁴. Она приходилась сестрой нашей прекрасной владелице имения, лучезарной звезде Тифлиса. Пройдет немного времени, и ей доведется пройти через тяжелейшие жизненные испытания. Кроме них были княгиня Нина Баратова⁴⁵ с дочерью, прелестной девушкой шестнадцати лет, князья, несколько княгинь, четверо очаровательных детей и гувернантки.

После того как церемония знакомства была завершена, княгиня взяла меня под руку, чтобы я сопроводил ее в столовую. Там нас ждало поистине феерическое зрелище. Посреди террасы, выходящей в парк, стоял уже накрытый стол. Вокруг нас благоухали апельсиновые и лимонные деревья, жасминовые берсо⁴⁶ и другие фруктовые растения; повсюду висели венецианские фонари, из которых струился свет, создающий атмосферу некоторой таинственности. После ужина нас повели осматривать волшебный сад с его увитыми виноградными лозами решетками и беседками из жимолости, источавшими сладчайший аромат. Вечер был настолько восхитительным и чудным, что никто из нас не хотел уходить в дом, однако князь Давид, большой любитель поспать, проявил инициативу, заявив, что очень устал, и тогда мы поднялись в нашу комнату.

Эта была громадная бильярдная зала, по стенам которой были расставлены турецкие диваны, где легко могло разместиться человек двадцать пять. Г-н Чиляев устроился рядом с князем Давидом. Соседство с князем причиняло ему всякие неприятности, ибо князь постоянно устраивал какие-нибудь проказы, то подсовывая ему что—нибудь в кровать, чтобы напугать его, то заваливая его подушками.

Каждый день пребывания доставлял не только удовольствие, но и способствовал все большей близости между нами. По утрам, до завтрака, мы занимались верховой ездой; дамы, встав спозаранку, присоединялись к нам. Княгиня Варвара искусно ездила верхом, демонстрируя самые отчаянные виражи, однако чувство тревоги за нее не покидало нас ни на минуту. Возвратившись в имение, мы рассаживались за столом. После завтрака, чтобы не терять времени даром, я приступал к работе над портретами, выполненными на фоне пейзажей парка.

Во время наших сеансов дамы по очереди исполняли под аккомпанемент фортепьяно задушевные русские романсы. На террасе гувернантки возились с очаровательными детишками, старшая из которых, всего лишь пяти лет от роду, уже танцевала лезгинку, да как прелестно! Мне до сих пор чудятся ее лукавые глазки, поднятые вверх ручки и изящный наклон маленькой головки.

Однажды к нам пожаловала одна дама, визит которой немало развеселил обитателей дома, ибо она была явно повреждена умом. Ее преследовала навязчивая идея, что таинственные силы предсказали ей, что она найдет клад и даже сможет указать место, где он спрятан. Несчастная тут же превратилась в объект для розыгрыша. Мы закопали в землю различные предметы, среди которых был фальшивый жемчуг и несколько мелких монеток. Когда все приготовления были окончены, мы вечером отправились целой толпой на поиски клада. Бедняжка шла впереди нас в сопровождении рабочих, вооруженных мотыгами и фонарями. Прибыв в указанное место, они стали делать вид, что тщательно его исследуют; все взоры меж тем были устремлены на лицо нашей проводницы. Каждый раз, когда из земли извлекался очередной предмет, дама издавала крик радости и восхищения: обычный кусок латуни она принимала за золото, а свинец за серебро. Затем найденные предметы подверглись тщательной оценке, и поскольку сумма вышла баснословной, то мы предложили даме тут же написать завещание. Розыгрышам этим не было конца, и каждый день приносил все новые развлечения.

Но однажды утром все это веселье внезапно сменилось большой тревогой. Один из дворцовых слуг прибежал предупредить нас о том, что этой ночью пятьдесят или шестьдесят лезгин переправились через реку, находившуюся неподалеку от имения. Никто не мог поверить этому сообщению, все задавались вопросом, каковы намерения лезгин и куда они направляются. А вдруг они уже этой ночью ворвутся сюда и устроят резню? При этой мысли мы все вооружились ружьями и даже отправили разведчиков в лес, расположенный в окрестностях Цинандали. Через некоторое время мы возвратились, чтобы успокоить наших дам, но, несмотря на наши усилия, женщины продолжали пребывать в большом смятении.

Ружейный выстрел, произведенный в саду одним из слуг, вызвал большую панику во дворце: все немедленно подумали о нападении лезгин. Впечатление от происшедшего было настолько сильным, что с одной молодой особой сделался нервный припадок. При падении она поранила голову, а всем остальным показалось, что это след от пули. Все тут же разбежались в разные стороны, не дав себе труда понять, что же произошло.

Причина, побудившая меня столь подробно рассказать об этом случае, состоит в том, что описанное мною происшествие явилось предвестником ужасной драмы, которая случилась несколько месяцев спустя⁴⁷. Лезгины захватили имение — набег был столь стремительным, что несчастные княгини не успели убежать. Все было разграблено, разорено и сожжено.

Бедные женщины укрылись на чердаке в надежде спастись от резни, но вскоре были обнаружены и стали добычей негодяев. Девчушка, которая так прелестно танцевала, вызывая наше восхищение, была заколота кинжалом, а один из безумцев затоптал лошадью ее труп. Каждый взял себе по жертве, одних пленников усадили на лошадей, другие шли пешком. Ужасные испытания постигли и княгиню Чавчавадзе. После долгих споров у нее отобрали всю одежду, оставив в одной юбке, а ее прекрасными волосами ее как веревкой привязали к лошади. Когда она теряла сознание, удар плетью приводил ее в чувство. Та же участь постигла и других. Шестнадцатилетняя Нина Баратова и прелестная княгиня Илико Орбелиани также были взяты в плен и разлучены друг с другом.

Переговоры о пленниках продолжались девять месяцев, в течение которых пленницы подверглись всевозможным страданиям и лишениям. Император Николай, которому донесли о судьбе несчастных, испытывая к ним большое сострадание, по прошествии времени принял предложение Шамиля, который требовал в обмен на освобождение пленников сто шестьдесят тысяч франков и возвращение из русского плена своего сына.

В назначенный день состоялась торжественная церемония. Русский армейский корпус под командованием барона Николаи⁴⁸ подошел к условленному месту на берегу большого ручья, разделявшего вражеские территории. С другой стороны стояли воины Шамиля и его лучшие военачальники. Наконец-то противники сошлись лицом к лицу. Один из командующих произнес довольно длинную приветственную речь, которая была переведена толмачами. После обмена приветствиями русский генерал отправил к посланцам Шамиля его сына и сундуки с выкупом в мелкой монете в обмен на пленниц, которым помогли выйти из повозки, стоявшей на некотором отдалении. Так закончилась драма — печальная страница этой войны⁴⁹.