Д.М. Голицын

 

Кончина императора Николая I

 

Ничто, казалось бы, не предвещало скорой кончины императора Николая I. Грипп, перенесенный им на ногах в начале февраля 1855 г., уже не вызывал серьезных опасений, и поправлявшийся царь даже распорядился, чтобы «не обеспокоили публики бюллетенями о моей болезни»1…

15 февраля, несмотря на возражения лейб-медика М. Мандта, умолявшего хворого государя не ездить в манеж, Николай I присутствовал на смотре полков, отбывавших на войну: «Эти люди идут на смерть за меня, а я не пойду хоть увидать их, сказать им хоть слово ободрения! Мой долг поехать туда, и я поеду, что бы со мной ни случилось!»² Однако после посещения манежа он слег.

До 17-го числа петербургское общество ничего не знало о развивавшейся болезни императора, даже во дворце её почитали «легким нездоровьем». Доктор Мандт был настроен оптимистически, и Николай Павлович не утрачивал надежды на выздоровление. Например, на предложение императрицы Александры Фёдоровны причаститься он ответил, что сделает это, когда ему станет лучше и он будет в состоянии принять Святые Таины стоя.

Однако в ночь на 18 февраля в течении болезни внезапно произошёл критический перелом. Бессильные врачи констатировали «начало паралича» легкого, и государю сообщили о неминуемой смерти. Тот выказал редкостное присутствие духа. Впоследствии лейб-медик М. Мандт вспоминал: «С тех пор, как я стал заниматься медицинской практикой, я никогда еще не видел ничего хоть сколько-нибудь похожего на такую смерть; я даже не считал возможным, чтоб сознание в точности исполненного долга, соединенное с непоколебимой твердостью воли, могло до такой степени господствовать над той роковой минутой, когда душа освобождается от своей земной оболочки, чтоб отойти к вечному покою и счастию; повторяю, я считал бы это невозможным, если б не имел несчастия дожить до того, чтоб все это увидеть»³.

Духовник императорской семьи о. Василий Баженов причастил императора Святых Таин, и после Причастия Николай Павлович молвил: «Теперь я прошу Бога, чтобы Он принял меня с миром».

Последняя земная ночь царя запечатлена в ряде мемуаров и писем современников. Так, фрейлина императрицы Марии Александровны (супруги Александра II) А.Ф. Тютчева зафиксировала в дневнике 19 февраля 1855 г.: «Страдания усиливались, но ясность и сознание духа ни на минуту покидали умирающего. Он позвал к своему изголовью князя Орлова, графа Адлерберга и князя Василия Долгорукого, чтобы проститься с ними, велел позвать несколько гренадеров и поручил им передать его прощальный привет их товарищам. Цесаревичу он поручил проститься за него с гвардией, со всей армией, и особенно с геройскими защитниками Севастополя. “Скажи им, что я и там буду продолжать молиться за них, что я всегда старался работать на благо им. В тех случаях, где это мне не удалось, это случилось не от недостатка доброй воли, а от недостатка знания и умения. Я прошу их простить меня”. В пять часов он сам продиктовал депешу в Москву, в которой сообщал, что умирает, и прощался со своей старой столицей. В стране не знали даже, что он болен. Он велел еще телеграфировать в Варшаву и послать депешу к прусскому королю, в которой он просил его всегда помнить завещание своего отца и никогда не изменять союзу с Россией. <…> Император приказал собрать в залах дворца все гвардейские полки с тем, чтобы присяга могла быть принесена немедленно после его последнего вздоха»⁴.

Император Николай I Павлович испустил дух 18 февраля в 12 часов 20 минут пополудни в окружении Августейшего Семейства.

Уже в дни траура по Империи и в Европе стали распространяться слухи о том, что царь был кем-то отравлен или отравился при участии доктора М. Мандта, который, уступая повелению Николая I, дал ему яд. Такая версия многими отвергалась, ибо никак не учитывала особенности духовного облика императора, но она оказалась весьма живучей. С той поры минуло уже полтора столетия, однако полной ясности в этой истории нет. Источники, позволяющие сделать те или иные окончательные выводы, отсутствуют.

Среди тех, кто имел допуск в Зимний дворец в прискорбные дни, был и поручик лейб-гвардии Конного полка, ординарец начальника Гвардейского штаба Дмитрий Михайлович Голицын (1827–1895). Своими неостывшими впечатлениями от февральских событий он тогда же, 1 марта 1855 г., поделился с родителями, Михаилом Николаевичем (камергером, почетным опекуном Московского Попечительского совета) и Анной Николаевной (урожденной Вяземской) Голицыными.

По прошествии лет, перебирая на закате жизни семейные реликвии, действительный статский советник (бывший некогда предводителем дворянства в Москве, почетным попечителем Московской городской больницы) Д.М. Голицын переписал в альбом наиболее важные личные письма. Воспроизвел в журнале Дмитрий Михайлович и упомянутое письмо от 1 марта 1855 г. К нему он присовокупил любопытное «Дополнение…», где фигурировали новые детали, касающиеся кончины Незабвенного.

«Дополнение к моему письму к родителям от 1-го марта <18>55 г.» помещено в альбоме Д.М. Голицына, входящем в Коллекцию воспоминаний и дневников (Ф.1337. Оп.2. Ед.хр. 98. Л. 30об.-35а). В том же альбоме находятся незавершенные воспоминания Дмитрия Михайловича о своем старшем сыне — впоследствии директоре Московского публичного и Румянцевского музея Василии Дмитриевиче Голицыне.

 

 

Дополнение к моему письму к родителям от 1-го марта <18>55 г.

1855 года, февраля 18-го дня, в 12 1/2 часов

 

Много лет спустя пришло мне на ум начертать мои воспоминания о событии, которое в свое время сильно потрясло все петербургское общество и даже всю Россию. Я хочу писать о кончине Государя Николая Павловича, при которой судьба захотела чтобы я присутствовал, если не в самой спальне Государя, то так близко, что все подробности этого события разыгрались, могу сказать, в моих глазах.

Севастопольская кампания еще столь памятна многим и все подробности этой войны так тщательно и столь подробно описаны историографами нашего времени, что я не буду повторять эти подробно<сти> и коснусь лишь настолько этих событий, насколько они имели влияние на мою службу, на лиц, окружающих меня тогда, и на обстоятельства, которые тогда разыгрались и потекли из этой достопамятной борьбы России со всей Европою.

В 1853 году служа в лейб-гвардии Конном полку поручиком, я был взят ординарцем к начальнику Гвардейского штаба Павлу Александровичу Витовтову⁵, в то время как гвардия тронулась в поход, направленная в Царство Польское для охраны западной границы империи. В это время Государь Наследник Александр Николаевич командовал всем Гвардейским корпусом, таким образом находясь постоянно при моем генерале на смотрах войск, отходящих в поход, проходящих через Петербург и приходящих на службу в столицу, я хорошо помню, как 15-го февраля, присутствуя в большом Михайловском манеже при смотре Черниговских казачьих полков, которыми командовал: 1-м граф Григорий Александрович Строганов⁶, а 2-м князь Сергей Викторович Кочубей (мой дядя), — я видел Государя, он был в казачьем мундире, на своем гнедом коне, и хотя он бодро сидел и казался с первого взгляда в нормальном состоянии здоровья, но, вглядываясь в лицо Государя и обратив внимание на нервное движение его правой руки, легко можно было заметить те жгучие заботы и те тяжелые думы, которые проявлялись в его чертах и которые придавали его лицу какую-то болезненную усталость. Это впечатление оправдалось слухом, прошедшим между лицами свиты Государя, что Царь действительно болен и что даже лейб-медик Мандт⁷ умолял Его Величество не выезжать и поберечь свое здоровье. Это был последний раз, когда я видел Государя Николая Павловича.

17-го февраля я был приглашен на вечер к г-же Скрипицыной⁸, которая находилась при детях Наследника в качестве гувернантки, жила в Зимнем дворце со стороны Адмиралтейской площади, у Салтыковского подъезда. Я был приглашен на этот вечер, чтобы отпраздновать приезд из Польши сына г-жи Скрипицыной, Николая Павловича Скрипицына⁹, моего товарища по Конной гвардии. На этом вечере были мои двоюродные сестры Олсуфьевы, дочери Василия Дмитриевича¹⁰ (возведенного потом в коронацию Государя Александра Николаевича в графское достоинство), эти барышни, будучи очень веселого характера, много резвились в тот вечер и предложили собранному обществу составить кадриль и танцевать, что было принято с радостью всей молодежью и самой хозяйкою. Начались танцы, как вдруг вбегает к нам весьма растревоженный Адам Олсуфьев¹¹ (состоящий тогда ординарцем при Государе Наследнике), бывший этот день дежурным при Великом Князе, и объявляет нам, что Государь так плох, что Мандт теряет всякую надежду. Это известие тем более сильно поразило нас, что некоторые из присутствующих вовсе не знали, что Государь нездоров, а те, которые это знали, далеко были от мысли, что Государь мог быть тяжело болен. Бюльтенов о нездоровии Царя не печатали, как это принято при Дворе в подобных случаях, и сам доктор Мандт, как оказалось потом, лечил Государя один, без консилиума, какими-то порошками своего изготовления и не предвидел той опасности, которая представилась впоследствии.

Разумеется, что когда общество, собравшееся у г-жи Скрипицыной, узнало о болезни Государя, то всякий из нас немедленно отправился домой под сильным впечатлением грустного известия. Я тоже вернулся домой, хотя еще было рано, и помню, что в эту ночь я долго не мог сомкнуть глаз, несмотря на всегдашний мой богатырский сон моих юных лет. На другой день, 18-го числа, проснувшись рано, я отправился в 9 часов в Штаб Гвардейских корпусов, на Адмиралтейскую площадь, где жил П.А. Витовтов. При входе к нему в приемную я встретил моего товарища ординарца графа Николая Александровича Кушелева-Безбородко¹², который сказал мне, что генерал тотчас поехал в Зимний дворец, вызванный Великим Князем Наследником, что Государь <безнадежно> плох и что дан приказ собираться всей свите Государя, Сенату и Государственному Совету. При этом граф передал мне приказание Павла Александровича немедленно ехать тоже во дворец. Сев в сани, я поскакал во дворец к Салтыковскому подъезду, войдя в прихожую, я был поражен смятением дворцовой прислуги и некоторых служащих лиц, которые торопливо вбегали, то выбегали из дворца. Пройдя прямо в нижний коридор, ведущий к апартаменту Государя, находящемуся в нижнем этаже дворца, под телеграфом, на углу, выходящему окнами на плац-парад и на Салтыковский подъезд, я нашел коридор полным лицами, составляющими свиту Государя, членов Государственного Совета и сенаторов, которые наскоро были собраны по приказанию Государя Наследника. Окинув глазами всю эту массу сановных лиц, я не нашел между ними П.А. Витовтова и пробрался сквозь толпу к лестнице, ведущей в верхний этаж, намереваясь найти моего генерала в апартаментах Наследника, как вдруг я встретился с Великим Князем, спускающимся по лестнице, сопровожденный генералом Витовтовым и некоторыми из его адъютантов. Наследник шел к Государю. Великий Князь до того показался мне грустным, убитым горем, на его бледном лице выражалась такая жгучая скорбь, что я обомлел от чувства сострадания и до того растерялся, что не заметил знаки, которые мне делал Павел Александрович, желая передать мне приказание. Очнувшись от прикосновения руки генерала, я получил от него приказание ехать с ним в Штаб. Войдя в свой кабинет г<енера>л Витовтов конфиденциально передал мне, графу Кушелеву и своему личному адъютанту запечатанные конверты с приказанием немедленно отвезть и вручить их под расписки всем полковым командирам полков, расположенных в городе. На этих конвертах было написано «Весьма секретное», и я узнал впоследствии, что в этих конвертах заключалось приказание держать солдат безотлучно в казармах, иметь в готове ружья с боевыми патронами, кавалерии иметь лошадей оседланными, всем войскам быть начеку и по первому приказанию двигаться к назначенным местам города и ко дворцу. Отвезя мои конверты один в л<ейб>-г<вардии> Конный полк, а другой в казармы Морского экипажа, я тотчас вернулся по приказанию г<енера>ла Витовтова в Зимний дворец и нашел в нижнем коридоре всю свиту Государя, Сенат и Государственный Совет в полном сборе, ожидающими с неописанным волнением известия о состоянии здоровья Государя, который, как говорили, отходил совершенно, окруженный всей царской семьей, известия о положении умирающего Государя передавались кажд<ую> четверть часа графом Владимиром Федоровичем Адлербергом¹³. Вдруг дверь из апартамента Государя отворилась, и с поспешностью выходит граф Адлерберг, в слезах, со словами: «Все кончено! Государь преставился!» Эти слова, сказанные хотя удушливым и нетвердым голосом, раздались в наших сердцах так сильно и таким зловещим звуком, что все присутствующие от страха оцепенели, нам казалось, что своды дворца обрушатся на нас и что земля скрывается под нашими ногами. Я уверен, что если я проживу 100 лет, то не забуду ни этой роковой минуты, ни того чувства страха, который овладел не только меня, но и всех присутствующих… Через несколько минут глубокого молчания послышались шаги, та же дверь апартамента Государя отворилась, и предстал пред нами Государь Александр II. Несмотря на бледное его лицо и утомленные от слез глаза, он шел бодро, твердыми шагами, держался прямо и окинул взорами толпу присутствующих сановников, казалось, что с этой минуты он чувствовал себя властелином, Царем Самодержавным Всея Руси!!! После прохода Государя многие из стоящих со мною в коридоре поспешили, кто к новому Царю за приказаниями, кто кинулся к своим делам, я в числе немногих остался на месте, погруженный в тяжелые думы. Севастопольская оборона шла своим томительным и убийственным ходом, получаемые известия с каждым куриором были все более и более грустными, упорство неприятеля разорить несчастный город делалось со дня на день все сильнее, убийственный огонь неприятельских батарей уносил несчетное количество наших храбрых воинов, средства обороны с часа на час оскудевали, но Севастополь все держался, и натянутое тяжелое состояние всех умов в России доходило до неописываемого горького чувства. Самолюбие, честь русская были затронуты, все мускулы этого гигантского тела были натянуты, и в эту трудную минуту, переживаемую русской семьей, где всякий искал одобрение и видел одну лишь надежду в Царе, привыкший всяк видеть его сосредоточием всей силы и всей надежды России. И вдруг в эти минуты сильного нравственного испытания русская семья теряла своего отца, своего кормчего! Было о чем призадуматься, было о чем и грустить!

Вот подавленный этими чувствами, я стоял недвижим перед дверью, за которой лежал остывающий прах того колосса, который своей крепкой десницею 30 лет вел смело и гордо весь русский государственный строй. Как вдруг почувствовал я прикосновение ч<ь>ей-то руки, оборачиваюсь и узнаю генерал-адъютанта Петра Петровича Ланского¹⁴, моего бывшего конногвардейского полкового командира. «Милый князь, — сказал мне Ланской, — пойдемте-ка приложимся к телу». И мы пошли в апартамент Государя. В первой комнате, в прихожей, на кожаном зеленом диване сидели, обливаясь слезами, камердинеры Государя старики Гриммы, прослужившие своему господину многие годы, далее в кабинете Царя представилась нам следующая картина: кабинет Государя была большая длинная комната, находящаяся на углу Зимнего дворца, два большие боковые окна давали <вид> на Салтыковский подъезд, и одно против входной двери на разводную площадку у адмиралтейского здания. У этого окна стоял письменный стол Государя, в середине комнаты, против двух боковых окон, был камин белого мрамора, на котором стоял портрет в<еликой> к<нягини> Ольги Николаевны¹⁵ и большой деревянный складень с иконой Спасителя греческой старинной живописи, поднесенный Государю во время войны моей тетушкою графинею Мариею Григорьевной Разумовской¹⁶ и который потом по духовному завещанию тетушки достался мне и находится и доныне у меня. Обои кабинета были темного цвета, а мебель покрытая зеленым сафианом, драпировка у окон и у двери темно-зеленого цвета, а у самых оконных рам сторки зеленой шелковой материи, которые распространяли в кабинете какой-то мрачный и таинственный свет. Посереди этой комнаты, головой к камину, стояла железная складная походная кровать, и на ней лежало тело Государя, покрытое военной офицерской шинелью, на груди Царя выше сложенных рук находилась икона Нерукотворного Спаса, в золотой ризе, украшенная яхонтами. По правой стороне кровати стоял граф Петр Андреевич Клейнмихель¹⁷, сложив руки на грудь и заливаясь слезами. Граф, глядя на прах своего благодетеля, <казалось>, припоминал все, чем он был ему обязан: своей блистательной карьерой, своим огромным состоянием и <тем>, что со смертью Государя он терял безвозвратно. В ногах Государя стояли князь Алексей Федорович Орлов¹⁸ и князь Александр Иванович Чернышев¹⁹, глубоко проникнутые скорбью. В глубине кабинета у письменного стола граф Владимир Федорович Адлерберг и барон Вильгельм Карлович Ливен²⁰ печатали ящики стола и бумаги, находящиеся на нем. Войдя в этот кабинет с генералом Ланским, мы преклонили колено перед прахом усопшего Царя и, окончив нашу краткую молитву, мы приложились к руке, еще теплой, к той руке, которая своей мочной силой держала безызменно во все царство Государя бразды правления и которая предписывала законы не одной России, но и всей Европе. Когда я взглянул на лицо Государя, оно показалось мне вполне спокойное и без всяких признаков страданий, его широкое чело было без морщин и гладко, как белый фарфор, но когда я взглянул на его уста, то мне показалось, что они, вокруг усов, были красны и воспалены. Может быть, вследствие болезни или тех сильных лекарств, которыми угощал его доктор Мандт. В ту минуту как я устремлял глаза на это величественно мужественное лицо, я услыхал какой-то шум недалеко от меня, оборачиваюсь и вижу осунувшегося и опустившегося на пол князя Чернышева, поддерживаемого князем Орловым. Я кинулся на помощь старикам и, взяв кн<язя> Чернышева под руки, с трудом оттащил его от кровати Государя и посадил его на кресло, тогда, поручив его г<енера>лу Ланскому, побежал в соседнюю комнату попросить стакан воды и медицинской помощи. Когда лейб-медик Энохин²¹, которого нашли во дворце, осмотрел больного, то он объявил, что с князем сделался удар и отнялись ноги. За этим первым предостережением последовали еще два удара в течение года, которые окончили существование этого знаменитого любимца Государя Николая Павловича.

Пользуясь тем, что мой начальник, Павел Александрович Витовтов, забывал о том, что новый Государь уже не считался командиром Гвардейского корпуса, по старой привычке ежедневно являлся во дворец с докладом о делах Гвардейского корпуса, я имел возможность, сопровождая своего генерала, ежедневно присутствовать при приемах, которые Государь давал всем министрам, Государственному Совету, Дипломатическому корпусу и корпусу гвардейских офицеров, мне пришлось видеть все, что происходило тогда во дворце, и слышать все речи, сказанные при этих приемах новым Венценосцем. Эти речи были столь знаменательны, что ими в то время наполняли газеты как русские, так и иностранные. Потому я не буду их воспроизводить, но ограничусь, сказав несколько слов о приеме господ министров и Дипломатического корпуса, которые слышал, стоя за дверью в темной комнатке между коридором и приемной залой Государя. На третий день по восшествию на престол Александра II все министры собрались около двух часов пополудни, после панихиды по <в> Бозе почившем Государе, в зале, предшествующей кабинету Государя Александра Николаевича. В главе этих господ стоял гр<аф> Нессельроде²², министр иностранных дел, затем граф Панин²³, министр юстиции, князь Василий Андреевич Долгоруков²⁴, министр военный, Брок²⁵, министр финансов, Бибиков Дмитрий Гаврилович²⁶, министр внутренних дел, граф Перовский Лев Алексеевич²⁷, министр государственных имуществ, граф Петр Андреевич Клейнмихель, министр путей сообщений, Врангель²⁸, морской министр, граф Александр Петрович Толстой²⁹, обер-прокурор Синода, Норов Абрам Сергеевич³⁰, министр народного просвещения, и князь Голицын Александр Федорович³¹, министр у прошения, они стояли спиною к окнам залы, один возле другого, а на другой стороне комнаты, поодаль от них, находились князь Орлов, граф Блудов³², Модест Андреевич Корф³³ и Иван Матвеевич Толстой³⁴ (в коронацию сделали графом). Государь вышел из своего кабинета и, милостиво обратившись ко всем присутствующим, выразил надежду, что господа министры помогут ему в столь тяжелое для России время вести государственные дела по начертанному пути незабвенным его благодетелем родителем. Потом подав руку каждому из них, кроме Бибикова и Клейнмихеля, сказал им: «Вы, господа, знаете мое мнение о вас, а потому не думаю возможным долго продолжать с вами службу», — затем повернулся им спиною и вышел из приемной. Возвратясь домой, Дмитрий Гаврилович тотчас подал в отставку, а граф Клейнмихель повоздержался от этого порыва и остался членом Государственного Совета, испрося увольнение от должности министра путей сообщения. После этого приема 23 февраля в 2 часа пополудни, стоя на том же обсервационном месте в моем темном уголке между дверьми, мне пришлось слышать знаменательную речь Государя Дипломатическому корпусу, которая тогда же была списана и которую дословно я могу передать здесь.

Государь, обратясь к всем присутствующим послам иностранных держав, сказал: «Je suis persuadé M:Mrs de la part sincère que toutes vos cours ont pris au malheur qui vient de Nous frapper; j’en ai déjà reçu des témoignages de plusieurs côtés, qui m’ont très vivement touchés et j’ai dit hier aux Ministres de Prusse et d’Autriche combien j’y étais sensible. Je déclare ici solennellement devant Vous, Messieurs, que  je reste fidele à tous les sentiments de Mon Père et que je persévérerai dans la ligne de conduite, de Mon oncle l’Empereur Alexandre et de Mon Père.

Ces principes sont ceux de la Sainte Alliance. Mais si cette Alliance n’existe plus, ce n’est certainement pas la faute de mon Père. Ses intentions sont toujours restées droites et loyales et si en dernier lien, elles ont été méconnues par quelques-uns, je n’ai pas de doute que Dieu et l’histoire ne Lui rendent justice. Je suis prêt à tendre la main à une entente sur les conditions qu’Il avait acceptées, comme Lui je veux la paix et veux voir se terminer les maux de la guerre. Mais si les conférences qui vont s’ouvrir à Vienne n’aboutissaient pas à un résultat honorable pour Nous, alors Messieurs à la tête de ma fidèle Russie, je combattrais avec la Nation toute entière et je périrais plutôt que de céder.³⁵

Quant à mes sentiments personnels pour Vos Souverains, ils n’ont pas variés. (S’adressant au Ministre de Prusse le Baron de Verther³⁶) Je n’ai jamais douté de l’affection fraternelle et amicale que Sa Majesté a toujours eue pour mon Père et je vous ai dit hier à quel point je lui suis reconnaissant. (Jetant les yeux sur l’ambassadeur d’Autriche Baron Esterhazy³⁷) Je suis profondément sensible aux bonnes paroles que l’Empereur m’a faites transmettre à cette occasion. Sa Majesté ne peut douter de la sincère affection que mon Père lui avait vouée,³⁸ à une époque qu’Elle même vient de rappeler par l’ordre du jour que l’Empereur a adressé à son armée.

Veuillez Messieurs communiquer mes paroles à Vos cours réspectives».³⁹

Несколько дней спустя вышло Высочайшее повеление о назначении генерал-адъютанта графа Федора Васильевича Ридигера⁴⁰ командующим Гвардейским и Гренадерским корпусами и начальником Штаба вместо генерал-адъютанта Павла Александровича Витовтова назначен генерал-адъютант граф Эдуард Трофимович Баранов⁴¹, при котором я и окончил свою военную службу находясь при нем в должности ординарца.

 

 

Примечания

1 Цит. по: Николай Первый и его время. М., 2000. Т. 2. С. 416.

2 Цит. по: Русский архив. 1905. № 7. С. 480.

3 Цит. по: Русский архив. 1884. № 1. С. 198.

4 Цит. по: Император Николай Первый. М., 2002. С. 602. (Русскiй мiръ в лицах).

⁵ Павел Александрович Витовтов (1797–1876) — генерал-адъютант, инженер-генерал.

⁶ Муж в<еликой> к<нягини> Марии Николаевны (Лейхтенбергской, Богарне) (примеч. Д.М. Голицына).

Григорий Александрович Строганов (1824–1879) — граф, шталмейстер, генерал-адъютант.

Мария Николаевна (1819–1876) — великая княгиня, дочь императора Николая I, в первом браке была за герцогом Максимилианом Лейхтенбергским (сыном Евгения Богарне).

⁷ Мартин Мандт (1800–1858) — немецкий доктор, с 1835 г. домашний врач великой княгини Елены Павловны, с 1840 г. лейб-медик. После кончины императора Николая I покинул Россию.

⁸ Вера Николаевна Скрипицына — вдова ярославского помещика. До назначения наставницей к детям наследника цесаревича, последовавшего в 1846 г., служила инспектрисой Воспитательного общества благородных девиц в Санкт-Петербурге.

⁹ Николай Павлович Скрипицын, впоследствии ярославский губернский предводитель дворянства (1868–1878).

¹⁰ Гофмейстер Двора Государя Наследника (примеч. Д.М. Голицына).

Василий Дмитриевич Олсуфьев (1796–1858) — обер-гофмейстер, с 1856 г. граф. Состоял при Дворе наследника. Был в дружеских отношениях с Жуковским, Хомяковым, Погодиным и др. писателями и учеными. У В.Д. Олсуфьева было четыре дочери: Ольга, Дарья, Александра и Мария.

¹¹ Адам Васильевич Олсуфьев (1833–1901), впоследствии флигель-адъютант, генерал-майор.

¹² Николай Александрович Кушелев-Безбородко — граф, поручик Кавалергардского полка Её Величества.

¹³ Владимир Федорович Адлерберг (1791–1884) — граф, генерал-адъютант, генерал от инфантерии, главноначальствующий над Почтовым департаментом (1841–1857), министр Императорского Двора (1852–1870). С 1817 г. был адъютантом наследника престола великого князя Николая Павловича и его ближайшим другом в течение всего царствования.

¹⁴ Петр Петрович Ланской (1799–1877) — генерал-лейтенант, с 1864 г. перешел на административную службу. С 1844 г. был женат на Н.Н. Гончаровой, вдове А.С. Пушкина.

¹⁵ Ольга Николаевна (1822–1892) — великая княгиня, королева Вюртембергская, третья дочь императора Николая I.

¹⁶ Мария Григорьевна Разумовская (1772–1865) — графиня, была в первом браке за князем Александром Николаевичем Голицыным.

¹⁷ Петр Андреевич Клейнмихель (1793–1869) — граф, генерал от инфантерии, главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями (1842–1855). После восшествия на престол Александра II был уволен от должности и назначен членом Государственного Совета.

¹⁸ Алексей Федорович Орлов (1786–1861) — князь, генерал от кавалерии, дипломат, шеф жандармов и главный начальник III отделения (1844–1856) — председатель Государственного Совета и Комитета министров (с 1856).

¹⁹ Александр Иванович Чернышев (1786–1857) — князь, генерал-адъютант, генерал от кавалерии, военный министр (1827–1852), председатель Государственного Совета (с 1848).

²⁰ Вильгельм Карлович Ливен (1800–1880) — барон, генерал-адъютант, генерал от инфантерии. Пользовался особым доверием Николая I и неоднократно сопровождал его в путешествиях по России и за границей. В 1855 г. занял пост генерал-квартирмейстера Главного штаба.

²¹ Иван Васильевич Енохин (1791–1863) — доктор медицины и хирургии. Сопровождал императора Николая I во время его поездок по России в 1827 г. и во время Турецкого похода. С 1849 г. главный доктор военно-учебных заведений, с 1862 г. главный медицинский инспектор.

²² Карл Васильевич Нессельроде (1780–1862) — граф, государственный деятель, дипломат, министр иностранных дел (с1822), канцлер (с 1844), член Государственного Совета. С 1856 г. в отставке.

²³ Виктор Никитич Панин (1801–1874) — граф, государственный деятель, дипломат, министр юстиции (1839–1862).

²⁴ Василий Андреевич Долгоруков (1803–1868) — князь, генерал-адъютант, генерал от кавалерии, военный министр (1852–1856), главный начальник III отделения и шеф жандармов (1856–1867), член Государственного Совета.

²⁵ Петр Федорович Брок (1805–1875) — статс-секретарь (с 1852), министр финансов (1852–1858), член Государственного Совета.

²⁶ Дмитрий Гаврилович Бибиков (1792–1870) — государственный деятель, министр внутренних дел (1852–1855), член Государственного Совета.

²⁷ Лев Алексеевич Перовский (1792–1856) — граф, генерал от инфантерии, министр уделов (1852–1856) и управляющий Кабинетом Его Величества.

²⁸ Фердинанд (Федор) Петрович Врангель (1796–1870) — барон, мореплаватель и полярный исследователь, морской министр (1855–1857), член Государственного Совета.

²⁹ Александр Петрович Толстой (1801–1873) — граф, генерал-лейтенант, обер-прокурор Св. Синода (1856–1862), член Государственного Совета. Обер-прокурором Св. Синода в 1855–1856 гг. был Александр Иванович Карасевский (1796–1857).

³⁰ Авраам Сергеевич Норов (1795–1869) — государственный деятель, писатель, востоковед, министр народного просвещения (1853–1858), член Государственного Совета.

³¹ Александр Федорович Голицын (1796–1864) — князь, статс-секретарь Комиссии прошений, камергер, член Государственного Совета.

³² Дмитрий Николаевич Блудов (1785–1864) — граф, государственный деятель, дипломат, министр внутренних дел (1832–1838), позднее председатель Государственного Совета и Комитета министров.

³³ Модест Андреевич Корф (1800–1876) — барон, государственный деятель, статс-секретарь, член Государственного Совета, директор Императорской Публичной библиотеки, с 1867 г. граф.

³⁴ Иван Матвеевич Толстой (1806–1867) — граф (с 1866), дипломат, сотрудник Министерства иностранных дел, с 1856 г. товарищ министра иностранных дел, позднее обер-гофмейстер, министр почт и телеграфов (1865–1867), член Государственного Совета.

35 К сожалению, парижский трактат 1856 года этого не доказал (помета Д.М. Голицына на полях).

³⁶ Карл Вертер (Verther, Werther; 1809–1894) — барон, прусский дипломат, был посланником в Петербурге (1854–1859).

³⁷ Мориц Эстергази де Галанта (Esterhazy; 1807–1890) — граф, австрийский дипломат.

38 В 1848 году. Венгерская война (помета Д.М. Голицына на полях).

39 Я искренне убежден, господа, что ваши Дворы поражены несчастьем, которое нас постигло; я уже получил свидетельства этого от многих сторон, что меня глубоко тронуло, о чем я и говорил вчера министрам Пруссии и Австрии. Я торжественно объявляю вам, господа, что я остаюсь верен всем убеждениям моего Отца и что я настойчиво буду придерживаться линии действий моего дяди Императора Александра и моего Отца. Речь идет о принципах Священного Союза. Но если этого Союза больше не существует, это, несомненно, не вина моего Отца. Его намерения всегда были открытыми и полны преданности, и если в Союзе нашлись те, кто от этих принципов отрекся, я уверен, что Бог и история воздадут им по справедливости. Я готов протянуть руку Союзу на условиях, которые Он принял, как и Он, я хочу мира и хочу видеть, как закончатся бедствия, причиненные войной. Но если конференция, которая вскоре состоится в Вене, не приведет к приемлемому для нас результату, в таком случае, господа, во главе моей преданной России я буду сражаться вместе со всей нацией, и я скорее погибну, чем уступлю. Что касается моих личных чувств по отношению к вашим монархам, то они не изменились. (Обращаясь к прусскому министру барону де Вертеру.) Я никогда не сомневался в братских и дружеских чувствах, которые Его Величество испытывал к моему Отцу, и я Вам сказал вчера, насколько я ему признателен. (Глядя на посла Австрии барона Эстергази.) Я глубоко тронут добрыми словами, которые Император передал мне по этому случаю. И пусть Его Величество не сомневается в искренних чувствах, которые к нему испытывал мой Отец в ту эпоху, о которой заставляет вспомнить повестка дня. Соблаговолите, господа, передать мои слова вашим Государям (пер. с фр.).

⁴⁰ Федор Васильевич Ридигер (1783–1856) — граф, генерал-адъютант, член Государственного Совета.

⁴¹ Эдуард Трофимович Баранов (1811–1884) — граф, генерал-адъютант, член Государственного Совета.

 

Публикация, предисловие и примечания Т.Л.Латыповой