Ирина Стерлигова

Византийские святыни и драгоценности московских государей

Понятие «драгоценности», соотносимое в наши дни чаще с ювелирными украшениями, в культуре Средневековья было более широким. Не только золото и серебро, но и эмали, шелк, золоченая бронза, придавая предметам культа драгоценный облик, овеществляли и земную власть, и божественную силу. Красота и ценность материалов, художественное мастерство их обработки помогали воспринимать духовную сущность христианских святынь, которую человек Средневековья также относил к категории драгоценного. Знаменитый византийский теолог, митрополит Эфеса Николай Месарит (около 1163 — после 1214) писал о Фаросской церкви, константинопольском дворцовом храме византийских императоров как о «драгоценном явлении Небесного мира». Благодаря символике, которой наделялись драгоценные материалы, с ними были связаны важнейшие темы высокого искусства Средневековья, великие творческие инициативы и художественные достижения эпохи.

В Византии, средневековой Европе и Древней Руси практически вся богослужебная утварь — сосуды, кресты и ковчеги, престолы и кивории, пелены и облачения, оклады Евангелий и икон, светильники — считалась драгоценной и по возможности сооружалась из драгоценных материалов.

К «драгоценностям» принадлежали и многие вещи из мирского обихода состоятельных людей, включавшие в себя священные изображения: наперсные кресты, образки, ковчеги-мощевики, а также торжественная одежда, воинские доспехи, украшения, пиршественная посуда, на которых также могли быть образы святых. Все эти предметы были своего рода знаками, непременными принадлежностями различных обрядов, сопровождавшими жизнь человека от рождения до смерти. Они передавались по наследству, а значит, соединяли владельца с предками и потомками, удостоверяли его место в феодальном обществе.

Золотые и серебряные иконы, священные сосуды, шитые золотными нитями облачения, сохранившиеся в собрании Музеев Московского Кремля или известные нам по письменным источникам, дают уникальную возможность показать значение византийских драгоценностей в жизни московского двора и Русской церкви, проследить их роль в формировании российской государственной идеологии.Тема византийскрго наследия обширна и сложна, включает множество аспектов: исторический,церковный, культурный, эстетичекский и т.д., коснёмся лишь некоторых из них.

Драгоценности в византийском и русском средневековом церемониале

Знакомство наших предков с византийскими драгоценностями началось задолго до официального принятия христианства. Золотые и серебряные сосуды, украшения, ткани становились для правящей элиты в эпоху формирования древнерусского государства важнейшим источником информации о византийском религиозном и художественном опыте и придворном церемониале.

В «Повести временных лет» описано, как византийский император Лев Мудрый принимал русских послов князя Олега, прибывших в Константинополь в 912 году для заключения мирного довогора: «… пристави к ним мужи свои показати им церковную красоту, и полаты златыа и в них сущаа богатство, злата много и паволокы [ткани] и каменье драгое, и Страсти Господня и венец, и гвоздие, и хламиду багряную, и мощи святых, учаше я к вере своей и показующе им истинную веру и тако отпусти а во свою землю с честию великою»¹. Церковная красота расценивалась как одно из свидетельств божественной истины.

При объяснении причин христианизации Руси не следует забывать, что в IX–X веках именно Византия была наиболее экономически развитой страной Европы и оставалась ею вплоть до середины XI столетия. Колоссальный приток богатств привел к расцвету всех видов византийского искусства. По числу драгоценных произведений, имеющих священные изображения, по разнообразию художественных техник этот период не знает себе равных.

Драгоценности играли важную роль в пышном церемониале богослужения собора Святой Софии в Константинополе, главного храма Византии, в церемониях императорского двора, в административной системе и дипломатии. Драгоценности, но не святыни, посылались и варварам. В середине X века император Константин Багрянородный советовал своему сыну: «Если, как это часто бывает, Козары, Турки, Русь или какой-нибудь другой северный скифский народ когда-либо будет добиваться и просить себе из царских одежд, корон или украшений за какую-нибудь услугу, то ты должен отвечать, что одежды и короны… не сделаны людьми,… но… по древнему сказанию, Бог соделал царем Константина Великого, первого царя-христианина, и прислал ему через ангела эти одежды и короны»². В трактате «О церемониях византийского двора» этого же императора подробно описан прием в императорском дворце русской княгини Ольги, состоявшийся в 946 или 957 году, который был уподоблен театральному действу, полному художественных эффектов. Драгоценности играли в нем важную роль и становились мощнейшим средством воздействия. Именно красота константинопольского богослужения, поразившая послов князя Владимира, и определила выбор православия как государственной религии Руси.

После крещения Руси, учреждения здесь митрополии константинопольского патриархата, установления дипломатических отношений, заключения династических браков русских князей с византийскими принцессами на Русь приезжают византийские мастера, в том числе торевты (серебряных дел мастера) и эмальеры, создававшие здесь свои мастерские и внесшие определяющий вклад в развитие на Руси церковных художеств. Высшие церковные иерархи (из двадцати четырех известных на Руси до начала XIV века митрополитов двадцать два были греками) следили за соблюдением в художественном оформлении богослужения норм Константинопольского патриархата, способствовали привлечению византийских мастеров.

Неразрывное соединение государственного и церковного церемониала, иногда расцениваемое как особенность культуры Древней Руси, восходит к культуре византийского двора. Традиции византийского императорского благочестия, связанные с драгоценными приношениями Господу и святым, после падения Византии (1453) продолжают жить и развиваться при московском дворе. Царьградский обычай убирать залы шелковыми тканями, золотой и серебряной посудой сохранялся в Русском государстве вплоть до XVIII века, а впоследствии «оживал» во время церемонии коронаций российских императоров. В России были переняты и традиции пожалования драгоценных царских одежд за заслуги и вложения их в храмы. Например, в духовной грамоте (завещании) московского великого князя Ивана Калиты (1339) сказано: «А что ся останеть моихъ портъ (одежд. — И.С.), а то роздадять по всимъ попьямъ и на Москве»³.

Особенно ярко византийское наследие проявилось в почитании икон. И византийскими императорами, и русскими князьями Богоматерь прославлялась как «необоримый щит», воительница и покровительница державы и ее государя. В XII–XIII веках победоносные византийские властители нередко возвращались в столицу пешком, с крестом в руках, идя перед драгоценно украшенной иконой Богоматери. В составе убора русских икон уже в конце XII — начале XIII века появляются золотые венцы («коруны»), княжеские церемониальные золотые гривны и пояса, багряные (царские) пелены, в XVI веке — княжеские золотые цепи и наперсные кресты. Поднесение русскими государями чудотворным иконам Богоматери знаков царского достоинства, несомненно, являлось своего рода развитием идей византийского императорского триумфа.

С прославлением святых икон могли быть связаны и драгоценные сосуды. В духовных грамотах московских великих князей XIV века упоминаются большие серебряные блюда, вложенные в Успенский собор во Владимире, в ту пору главный храм русской митрополии⁴. Они могли быть использованы в чине омовения чудотворной иконы, упоминаемом на Руси уже в XII веке и восходящем к богослужебным традициям Константинополя.

Драгоценности, связанные с почитанием на Руси Константина Великого

Святой Константин Великий — первый византийский император-христианин, образец для всех христианских властителей, в России особо чтился в эпоху сложения единого Русского государства. Например, великий князь Иван III во время борьбы с еретиками в Великом Новгороде именуется книжниками «вторым великим государем, царем Константином»; деяния великих князей Ивана III и его сына Василия Ивановича сравниваются ими с ревностью царя Константина в борьбе с ересями. Множество подтверждений этому можно найти не только в письменности XV–XVII веков, но и в художественных произведениях: на драгоценной церковной утвари, вкладываемой царями в храмы, на окладах царских моленных икон XVI века, среди образов «тезоименитых» (патрональных) святых царской семьи, как правило, присутствуют образы благочестивых царей Константина и Елены. Были в Кремле и драгоценные византийские иконы святого Константина. В Описи царской образной палаты второй половины XVII века первой из «комнатных» икон царя Алексея Михайловича упомянута икона святого Константина, вырезанная на зеленой яшме, в золотой черневой оправе с изображениями Феодора Стратилата и пророка Иеремии на оборотной стороне⁵. По традиции, на оборотах таких наперсных, т.е. носившихся на груди, икон изображался тезоименитый святой владельца, поэтому можно предположить, что икона была сооружена еще в царствование царя Феодора Иоанновича, в эпоху учреждения на Руси патриаршества и приезда в Москву константинопольского патриарха Иеремии. На эпоху Феодора Иоанновича указывает, если верить источникам, и техника исполнения изображений на оправе.

Русские государи обладали частицами мощей святого императора, которые хранились в Москве уже в середине XVI века: в надписи о священных вложениях на обороте драгоценной нагрудной иконы Иоанна Предтечи — небесного покровителя Ивана Грозного, среди самых высокочтимых святынь есть и «мощи царя Константина»⁶. Сохранились сведения о привозе царю Феодору Иоанновичу «мощей святого великого царя Константина…в киоте серебряном» константинопольским патриархом Иеремией⁷. В XVII веке в царской казне был «крест золот резной, а в нем риза да мощи царя Константина, во главе образ Спаса Нерукотворенного»⁸. Возможно, что этот наперсный крест царь надевал 21 мая, в день памяти святого Константина, когда, согласно чиновнику Московского Успенского собора, царь, подражая Константину Великому в попечении о церкви, «прикладывал» золотые монеты к кремлевским чудотворным иконам⁹. В 1651 году в Кремле тщанием боярина Ильи Даниловича Милославского, тестя царя Алексея Михайловича, возводится Константино-Еленинская церковь.

Одной из значимых святынь Московского Кремля стал «крест царя Константина», содержащий святыни Страстей Христовых и мощи святых. Русское правительство добивалось его присылки в Москву «на поклонение» из афонского монастыря Ватопед в течение почти трех десятилетий, а получив в 1655 году, так и не возвратило на Афон¹⁰. Этот крест глубоко чтился в Кремле, для него был сооружен серебряный створчатый киот. Примечательно, что именно он был на груди Петра Великого во время Полтавской баталии (1709). Перед битвой «царь возложил на грудь свою небольшой ковчег с крестом и мощами, называемый Константиновским… Петр имел его в своей походной церкви в числе других св. икон и драгоценностей, между коими находилась и крышка с гроба св. Сергия, на коей изображен сей великий угодник, благословивший (в 1380 году) на брань Дмитрия Донского…»¹¹ «Константинов кресть» был похищен из Успенского собора в 1812 году. Судя по описям собора, он был золотой, равноконечный, украшенный сканными узорами, негранеными камнями и жемчугом, то есть, по типу восходил к драгоценному победному кресту, созданному в память видения императора Константина перед битвой с Максенцием, и действительно мог быть достаточно древним. После изгнания Наполеона утраченный «Крест Константина» был заменен вновь сооруженным, который хранился уже в царском домовом Благовещенском храме.

В XVII веке в Москву были привезены также десница царя Константина в серебряном ковчеге, выполненном в Сербии на рубеже XIV–XV веков¹², и «чаша изумрудная граненая в золоте с яхонты и с олмазы благочестиваго царя Константина»¹³. Эти легендарные драгоценности знаменовали собой переход наследия святого Константина к русскому царю как к единственному истинно православному государю.

Византийские драгоценности в Московском Кремле XIV — начала XVI столетия, превращение их в символы государственной власти

Четырнадцатое столетие в истории России связывается прежде всего с возрождением национальной государственности и усилением Москвы, политическое возвышение которой сопровождалось интенсивным культурным строительством. Немаловажную роль при этом, как и в Киевской Руси, играла византийская модель. Император оставался образцом христианского властителя, а патриарх Константинопольский — главой Русской церкви, сохранявшей в XIV веке статус митрополии в составе Константинопольской патриархии.

В период, когда Византийское государство быстро теряло былое могущество, императоры и патриархи одобряли стремление московских князей к укреплению Руси. Константинопольская патриархия с особым вниманием относилась к своей крупнейшей по территории митрополии. Экономический, политический и идеологический кризис не позволял византийским императорам и патриархам посылать, как прежде, православным государям богатые дары, хотя драгоценные кресты со священными вложениями все еще оставались инструментом дипломатии. В 1347 году император Иоанн Кантакузин, желая загладить недоразумение между Константинополем и Москвой в церковных делах, обращается к великому князю Симеону Ивановичу с особым посланием, завершающимся следующим образом: «… посылает тебе мое царское величество наперсный крест с честным и святым древом, да будет он тебе охраною души и тела; в этом честном и животворящем кресте находятся и мощи святых … мучеников…»¹⁴

Со второй половины 1380-х годов в Москву приезжали греческие митрополиты «милостыни ради», а в Константинополь направлялись посольства московских князей, делаются драгоценные вклады в Великую церковь — собор Святой Софии. Согласно описи собора, составленной в 1397 году, между 1391 и 1397 годами в собор поступил «омофор из золотых нитей, присланный из Руси» и «русская епитрахиль, покрытая жемчугом, украшенная агнцами из позолоченного серебра и эмалей»¹⁵.

В 1414 году одиннадцатилетняя дочь великого князя Василия I, внучка Дмитрия Донского Анна отправилась в Константинополь, чтобы стать женой императора Иоанна VIII Палеолога. И хотя брак был недолгим (в 1417 году Анна умерла), узам родства, связывающим московских великих князей с византийскими императорами, придавали большое значение, что отразилось в шитых композициях драгоценного саккоса, выполненного для русского митрополита Фотия греческими мастерами, между 1414–1417 годами (на выполнение такого саккоса, сплошь покрытого шитыми композициями, требовалось не менее трех лет), скорее всего в Москве. На нем изображены две царственные четы, византийская и русская: император Иоанн VIII с Анной и великий князь Василий Дмитриевич с Софьей Витовтовной¹⁶.

В XIV — первой трети XVвека православная церковь оставалась действенным проводником греческой культуры на Руси. Связи патриархии с русской митрополией, в том числе и в области церковных художеств, были достаточно интенсивными. Из Константинополя привозились святыни, мощи и иконы, добытые там «подщанием многим» русскими церковными иерархами. Они попадали в различные русские земли и становились своего рода духовным капиталом в деле строительства государственности. По приглашению митрополита и князей приезжали греческие мастера, среди которых были и великие художники (например, Феофан Грек), лишившиеся заказов на обедневшей родине.

В Москве ценились драгоценные произведения современных греческих мастеров, но еще более — произведения древние, овеянные славой, почитавшиеся как священные. Со времени Дмитрия Донского, когда великое княжение Владимирское становится наследственной вотчиной московских князей, начинается постепенное перемещение в Москву из различных русских земель и Киева древней греческой «святости» русской митрополии и князей Рюриковичей, попавшей на Русь еще в домонгольский период. Царьградские, или «царьевские» иконы и литургическая утварь были для русских и святынями, связывающими их с центром православия, и совершенными художественными произведениями, примерами для подражания. Греческие наперсные иконы, кресты, мощевики, кубки и украшения приобретали настоящую славу.

Ковчежец святого Димитрия Солунского, созданный, судя по изображению императора Константина X Дуки и императрицы Евдокии, между 1059 и 1061 годами, скорее всего, был привезен в Кремль из Владимира. В нем могла храниться частица одеяний святого Димитрия — упоминаемая в летописях «сорочка» — святыня Дмитриевского собора во Владимире. Собор был возведен в конце XII века князем Всеволодом (в крещении Дмитрием), который был связан с византийским императорским домом родственными узами. В последней четверти XIV века из собора, который оставался «собственным» великокняжеским храмом, ковчег вместе с византийской иконой святого Димитрия, по-видимому, был перенесен в Москву¹⁷. Со Смоленском могла быть связана одна из двух хранившихся в Кремле византийских ставротек XI–XII веков, о которых речь пойдет ниже (ставротеками — от греческого наименования креста «ставросис» — принято называть ковчеги для хранения части Истинного, или Голгофского креста, величайшей христианской святыни): согласно записи в Троицкой летописи, в 1398/1399 году великая княгиня Софья Витовтовна гостила с детьми у родителей и «принесе часть страстей Спасовых, иже давно были принесены от Царяграда в Смоленескъ». Возможно, уже в XV веке от новгородского владыки к московскому великому князю попала редчайшая византийская камея: икона Богоматери на троне, вырезанная на лазурите.

Несомненно, царьградские драгоценности были и среди древней церковной утвари, перенесенной из Софии Киевской в Москву в связи со сложными перипетиями в истории кафедры митрополитов Киевских и всея Руси. Лишь некоторые из них, например, упомянутый в Окружном послании великого князя Литовского Витовта: «потир аспидный (яшмовый), златом обложенный и драгим камением многоценным»¹⁸ — имеют для историка искусства какие-то определенные черты. Чаши из цветных камней изготавливались в Византии, откуда импортировались и на Русь, и в Западную Европу.

В Московском Кремле, при дворе митрополитов-греков, работали не только византийские художники, но и серебряники, косторезы и, вероятно, вышивальщики, об этом в той или иной степени свидетельствуют художественные памятники: частично сохранившийся серебряный чеканный оклад иконы Спаса времени митрополита Феогноста, Большой и Малый лицевые саккосы и драгоценности, связываемые с ювелирной мастерской митрополитов Киприана и Фотия. Стиль и технико-технологические особенности этих произведений позволяют относить их к византийскому искусству, а надписи, в ряде случаев и русские и греческие, удостоверяют, что мастера работали в Москве. Такова, например, группа резных пластинок слоновой кости рубежа XIV–XV веков с изображением двунадесятых праздников, которые украшают более поздний по времени запрестольный крест Благовещенского собора. Деятельность работавших в Кремле греческих мастеров оказала влияние на развитие в Московском княжестве лицевого шитья, искусства скани, некоторых видов резьбы по дереву и кости.

Данные о византийских драгоценностях, бытовавших в теремах и храмах московских князей до XVI века, немногочисленны. Лишь в редких случаях в документах прямо указывалось, что предметы по происхождению «царьевские» или «царьгородские» (то есть константинопольские). Например, в духовной грамоте Ивана Даниловича Калиты, умершего в 1340 году, один из поясов назван «пояс золот царевьский», возможно, чтобы отличить его от другого золотого пояса — «фрязьского»¹⁹. Почти каждое из таких упоминаний заслуживает специальных комментариев.

«Царьгородский стокан» и «сердоничная крабица», или «коробка». Во второй духовной грамоте московского великого князя Ивана Ивановича Красного (около 1358) среди золотых сосудов назван «стоканъ Царьгородский золотом кованъ», который не известен по другим документам. Скорее всего, этот сосуд был выполнен из полудрагоценного камня, так же, как и упомянутая в первой и второй духовных грамотах того же князя «коропка <сердони>чна зол(о)том кована»²⁰. Техника обработки твердых цветных камней была неизвестна на Руси, но она была развита в Византии. Византийские чаши из яшмы, оникса и сердолика очень ценились и бережно хранились во многих европейских сокровищницах. Среди них были не только евхаристические, но и светские; по источникам известна пиршественная чаша из оникса, подаренная византийским императором Романом I итальянскому королю Гуго²¹. В течение столетий оправы таких чаш менялись в зависимости от вкусов владельцев, золотые византийские оправы не сохранились и сведения о царьградских «кованных золотом» «стокане» и «сердоничной коробке» представляют для историков искусства большой интерес.

«Сердоничную коробку» нельзя считать шкатулкой, в первой духовной князя Василия Дмитриевича (1406) она определенно фигурирует среди «судов» (сосудов), причем на самом почетном месте, сразу же после шапки и барм²². В более поздних описях царской казны упоминается еще одна каменная «крабица» — явно чаша, а не шкатулка²³. У нас есть основания считать упоминаемые «коробку» и «стокан» предметами сходного предназначения и равного достоинства: «коробку» великий князь завещает старшему сыну Дмитрию, «стокан» — младшему сыну Ивану. Этимология древнерусского слова «стокан», впервые встречающегося именно в духовной грамоте Ивана Красного, неясна — в более поздних источниках преобладает форма «достокан». Заслуживает внимания форма «доскан», «досканец», объясняемая в словарях не только как «коробка», но и как производное от татарского «тостакан» — «чашка», что может служить в пользу отождествления двух наименований с драгоценным сосудом. В третьей духовной грамоте великого князя Василия Дмитриевича, написанной при митрополите Фотии (1423), среди благословений старшему сыну «коропка сердоничная» упомянута также среди «судов», но уже первой в списке²⁴. В духовной великого князя Василия Васильевича Темного (1461/1462), как и в первой духовной Василия Дмитриевича, «сердоличная коробка» следует непосредственно за шапкой и бармами²⁵. В духовной великого князя Ивана Васильевича (Ивана III, 1504) не назван ни один драгоценный сосуд, лишь иконы и кресты. Зато в русской книжности времени великого князя Василия III и царя Ивана Грозного широко известна «крабица сердоликова (сердоличная)», «из нея Август, царь римъски, веселяшеся» (впервые упоминается в «Послании о Мономаховом венце» Саввы-Спиридона, созданном до 1523 года). Она становится одним из легендарных даров, будто бы присланном «благочестивым царем Константином Мономахом» великому князю Владимиру Мономаху. Об этой «крабице» повествуется в «Сказании о князьях Владимирских» (не позднее 1527), в Воскресенской летописи, в Чине венчания на царство (1547), в «Государеве родословце» (1555) и в «Степенной книге». Так хранившийся в великокняжеской казне византийский драгоценный сосуд стал импульсом для возникновения предания, укоренившегося в государственной доктрине и дипломатической практике XVI века.

«Филофеевский», или «Мономахов крест». Сходный процесс мифологизации связан с еще одним византийским драгоценным предметом, хранившимся в московской великокняжеской семье. Это некий крест с частицей Истинного древа Господня, находившейся в специальном ковчеге (ставротеке). Он именуется в духовных грамотах по-разному, но более известен как «Крест честный животворящий патриаршь Филофеевский». Первые сведения о нем относятся ко времени великого князя Василия I Дмитриевича. Во второй духовной грамоте князя (1417) перечень благословений старшему сыну впервые начинается с двух новых святынь. Это «Страсти большие», перенесенные в Москву в 1401 году из Суздаля²⁶, и «Крест честный животворящий патриаршь Филофеевский»²⁷. Однако в духовной грамоте великого князя Василия Васильевича Темного (1461/1462) старший сын вновь благословляется лишь прародительскими святынями («крестом чудотворца Петра» — первого митрополита Киевского и всея Руси (1308–1326), жившего в Москве, — и крестом золотым «Парамшиньским», вероятно, мастера Парамши), а крестом, который назван «иконой Филофеевской», благословляется сын Юрий. В следующей дошедшей до нас духовной грамоте — Ивана III (1504), крест опять возглавляет святыни, переходящие к старшему сыну — князю Василию, отцу Ивана Грозного. В данной грамоте он именуется «Крест животворящее древо в раце царьградской»; имя константинопольского патриарха Филофея невольно или сознательно опущено. Духовная грамота князя Василия Ивановича не сохранилась, но «благословенные» кресты упоминаются в «Летописце начала царства великого князя Ивана Васильевича». Умирающий великий князь Василий благословляет старшего сына Ивана крестом Петра Чудотворца и «Животворящим крестом, который прислан из Цареграда от царя Константина Мономаха к великому князю Владимиру Мономаху»²⁸. Так, в связи с формированием идеологии Московского царства меняется наименование креста и складывается предание о том, что он был прислан византийским императором, а не константинопольским патриархом. Его можно сопоставить с появившимися в русской книжности той эпохи теориями о «повреждении» и даже гибели греческого православия, которые стали основой для установления независимости московского митрополичьего престола от Вселенского патриарха.

В духовной царя Ивана Грозного (1572) он назван «Крест, животворящее древо, большей цареградский». «Царьградский крест» соотносится с Животворящим крестом, присланным «греческим царем Костентином Манамахом на поставление великим князем русским з бармами и з царьским венцом», упомянутом в Пространной редакции чина венчания на царство Ивана IV, написанной в середине 1550-х годов²⁹. Этот крест становится неким культурным феноменом, подобным «крабице цесаря Августа» и другим «Мономаховым дарам», «белому клобуку» новгородских святителей, драгоценной иконе «Спас Златая риза», которые были прославлены в сказаниях.

Как выглядел этот крест — неизвестно, потому что документы, в которых он мог быть хотя бы кратко описан, сохранились лишь от второй четверти XVII века. В описях царской казны XVII века глухо упоминается несколько древних, скорее всего, византийских крестов в ковчегах, но точно отождествить их с «Филофеевским» не представляется возможным.

В начале XIX столетия в Кремле еще хранились две византийские ставротеки. Сведения о них дошли до нас в рукописной Описи собрания Оружейной палаты 1808 года, хранящейся в архиве Музеев Кремля. Первая ставротека, без креста, описана как «Киот для креста, внутри и снаружи обитый бесемным золоченым серебром с задвижкою с нижнего края, обложенной с одной стороны тоже басемным золоченым серебром. На оных изображены с лица: распятый Иисус, а по бокам его образы: Богоматери и Иоанна Богослова. По полям киота и задвижки: двадцать одно лицо и два места от подобных лик порожних. На сем киоте два кольца серебряные, из коих одно на задвижке. Оклад в нескольких местах попорчен».

О второй ставротеке сказано: «Креста деревяннаго разломанного часть без распятия в серебряной оправе, хранящаяся в деревянном киоте, обложенном по полям басемным золоченым серебром. С лица сего киота подпись греческая». В конце 1850-х годов, во время составления новой описи коллекции Оружейной палаты, предпринятой по инициативе ее директора А.Ф. Вельтмана, стремившегося включить в нее исторические сведения о вещах, извлеченные из архивных документов, эта ставротека была отождествлена с моленным «Филофеевским» крестом великих князей Московских, упоминавшимся в документах XV–XVI веков, и внесена в опись под № 1, он открывает подраздел описи «Молебные кресты Царской образной». Основанием для этого отождествления было наличие на ставротеке вкладной греческой надписи и то, что в ней, в отличие от первой, частично уцелел деревянный крест с частицей Истинного древа. В описании собрания Оружейной палаты, изданном в 1861 году, А.Ф. Вельтман предположил, что именно этот крест в киоте был привезен в Москву в 1354 году митрополитом Алексием как благословение константинопольского патриарха Филофея великому князю Ивану Ивановичу³⁰.

В опубликованную в 1884 году Опись Оружейной палаты вторая ставротека вошла под именем «Крест животворящее древо, в раке цареградской», заимствованным из духовной грамоты великого князя Ивана III. В сопровождающем тексте указывается, что «этот священный памятник, по рисунку и характеру надписи относится к глубокой древности», Об истории креста и его связи с патриархом Филофеем ничего не сказано, но в описании лукаво приводится неполный перевод греческой вкладной надписи, без имени соорудившего крест Иоанна³¹. Так ставротека вошла в научную литературу под именем «Филофеевской».

Первая ставротека в конце XIX века оказалась в Санкт Петербурге и ныне хранится в Эрмитаже³². Возможно, именно это изысканное произведение константинопольских торевтов рубежа XI–XII векав попало в Москву при митрополитах Киприане или Фотии и действительно было связано с именем патриарха Филофея Коккина, много сделавшего для Русской церкви и почитавшегося обоими этими митрополитами.

Вполне вероятно, что крест с частицей Истинного древа Господня, находившийся в этой ставротеке, в XVI веке получил более драгоценное оформление. Позднее, в 1605–1621 годах, для креста был сооружен и новый роскошный киот, дошедший до нас под именем «Ковчега князя Ивана Хворостинина»³³. Напомним, что внизу «Ковчега Хворостинина» есть серебряная пластина с пространной надписью, в которой, в частности, сообщается: «…а сие святое древо от того креста иже бе прислан от Константинополя в Киев великому князю Владимиру Манамаху Константина Манамаха единогласна нареченнаго шапку и диодиму и сердоличную чарку из нея же иногда веселяся Авгус кесарь римский… сем убо свидетельствует во осмой главе в Степенной книге…» Исходя из этой надписи, исследователи предполагают, что именно этот крест использовался при вступлении на престол русских царей. Сопоставление надписи и всех наименований «Филофеевского креста» в источниках XV–XVI веков убеждает, что Святое древо, находящееся ныне в «Ковчеге Ивана Хворостинина», первоначально могло находиться в ставротеке, хранящейся ныне в Эрмитаже. Этому не противоречат размер, тип и пропорции шестиконечного креста из «Ковчега Хворостинина», не характерные для русских крестов XVI века и полностью соответствующие крестам ставротек средневизантийского периода. Декор из жемчужин, украшающих крест, также восходит к византийским традициям. В ставротеке из Эрмитажа имеется углубление для креста, где предусмотрено место для жемчужного декора. Примечательно, что при всем различии стиля, средник «Ковчега Хворостинина» по иконографии повторяет византийскую ставротеку из Эрмитажа: здесь также представлены святые Константин и Елена и два архангела, простирающие руки к кресту, типологически схож даже растительный орнамент.

«Шапка Мономаха». Хотя в кремлевских документах XIV–XVII веков упоминаются предметы «царьградские», «греческие» или «корсунского мастерства», далеко не все они были таковыми. В качестве «царьградских» могли почитаться различные произведения: восточные, греческие поствизантийские или полностью возобновленные в России. Характерный пример — еще один из легендарных «Мономаховых даров»: Шапка, якобы присланная на Русь византийским императором Константином Мономахом. С XVI века «Шапкой Мономаха» именовалась золотая шапка, которая хранилась в казне московских князей уже в XIV веке. Однако в духовных грамотах XIV–XV веков она «царьевской» или «царьгородской» не называлась, в отличие от вышеупомянутых пояса и «крабицы»³⁴. Легенда о «Мономаховых дарах» повлияла на историю изучения Золотой шапки. Поныне предпринимаются необоснованные попытки отнести Шапку к искусству Византии³⁵, хотя еще в конце XIX века появилась ее атрибуция как произведения восточных мастеров начала XIV века, убедительно подкрепленная современными исследователями³⁶. Типология и художественный стиль золотой «Шапки Мономаха» принципиально чужды искусству Византии, всегда сохранявшему восходящую к античности тектонику формы и антропоморфность декора, особенно в оформлении венцов христианских государей.

«Художественные свидетельства» о византийских драгоценностях, принадлежавших московским великим князьям в XIV–XV веках

Вплоть до XVI века документов о привозах в Москву византийских церковных драгоценностей очень мало. Но иногда сохранившиеся произведения могут сами «свидетельствовать» о времени их появления в Москве.

Исконно кремлевская драгоценная святыня — византийская золотая наперсная икона конца XII века с образом Богоматери Елеусы (Умиления) на троне и обширной греческой надписью на обороте, происходящая из великокняжеской казны³⁷ и хранящаяся ныне в Эрмитаже, уже не раз привлекала внимание исследователей³⁸. Украшающие ее поля крупные драгоценные камни, закрепленные поверх чеканных образов святых, и полое оглавие — несомненно, были добавлены позднее. Ближайшие аналогии к ним — оправы камней на окладе Евангелия из Успенского собора, выполненном в конце XIV — начале XV века в Москве. Следовательно, уже тогда золотая икона находилась на Руси. В последние десятилетия XVI века она стала образцом для кремлевских ювелиров, сделавших по заказу царя Феодора Иоанновича золотую наперсную икону Богоматери для царицы Ирины. В Описи кремлевского Успенского собора 1627 года среди прикладов к Владимирской иконе Богоматери была и некая «икона золота пречистые Богородицы, подписана греческим писмом, у ней ярлык серебрян». Два признака — золото и греческая надпись (золотых греческих икон было крайне мало, другие золотые иконы Богоматери с греческой надписью в кремлевских описях и документах не упоминаются) — позволяют предположить, что речь идет именно о хранящейся в Эрмитаже иконке. Упоминание серебряного ярлыка свидетельствует, что золотая иконка была «приложена» царем: после своего избрания на царство Михаил Федорович сделал драгоценные приклады ко многим чудотворным иконам, прежде всего, к Владимирской иконе Богоматери³⁹. Но в царствование Алексея Михайловича иконка вновь возвращается в казну: мы находим ее в описи царской Образной палаты 1669 года, со ссылкой на «старые описные книги» 1651 года⁴⁰. Вкратце упомянем последующую историю иконы: во время оккупации Кремля Наполеоном иконка, хранившаяся скорее всего в молельной комнате Теремного дворца, была похищена старообрядцами, в 1848 году приобретена русским историком М.П.Погодиным, в 1852 году продавшим свое собрание царю. Часть этого собрания, в том числе и золотая иконка, попала в Оружейную палату, но в 1856 году иконка была передана в Синодальную ризницу, а оттуда была передана в создававшийся в Петербурге музей русского искусства.

Еще три выдающихся произведения византийского искусства, сохранившиеся в Московском Кремле, так или иначе могут «свидетельствовать» о том, что они были здесь уже в конце XV века. Их перемещение могло быть связано с браком великого князя Ивана III и византийской деспины Зои (ставшей в Московском государстве Софьей) Палеолог — дочери Морейского деспота Фомы Палеолога и племянницы двух византийских императоров — предпоследнего Иоанна VIII и последнего Константина XI, до своего замужества жившей в Риме и находившейся под покровительством римского папы. Бракосочетание, состоявшееся 12 ноября 1472 года, привело к своего рода культурной встрече Византии, Рима и России, к изменениям в жизни московского двора, к укреплению идеи византийского наследства и получению какой-то символически значимой его части.

Те, кто задумывал переезд Зои в Москву, придавали ее миссии и практическое, и символическое значение. Среди идеологов этого брака существовал интерес к преданиям о святых иконах, «бежавших» из Византии в Рим еще в эпоху иконоборчества; иконы и святые мощи овеществляли для них идею трансляции христианского царства⁴¹. Отец Зои Фома Палеолог, возглавлявший православное государство, просуществовавшее после падения Константинополя еще семь лет, владел спасенными от турок древними святынями и перенес их в Рим. Принявший унию греческий кардинал Виссарион, в римском доме которого после смерти отца жила Зоя, глубоко чтил древние византийские святыни, обладал частицей Крестного Древа, прежде принадлежавшей императорской семье Палеологов и византийскому патриарху и проявлял особый интерес к судьбе чудотворной иконы Одигитрии после падения Константинополя.

Зоя, несомненно, привезла в Москву какие-то родовые святыни Палеологов, хотя сведений о них в русских источниках нет, к тому же описи великокняжеских святынь того времени до нас не дошли. Однако в Кремле вплоть до середины XIX века существовало предание, что икона «Спас Нерукотворный», находившаяся тогда в домовой церкви Спаса Нерукотворного в Теремном дворце, происходит из молельни великой княгини Софьи. Царь Федор Алексеевич в конце 1670-х годов заказал для этой иконы роскошный золотой оклад. Сейчас этот образ находится под записью, однако его иконография (плат с Нерукотворным Ликом поддерживают сверху два ангела) необычна для русских икон и не была известна в Москве до XVI века, возможно, икона «Спас Нерукотворный» повторяла какой-то связанный с Константинополем итальянский прототип и могла быть среди даров, врученных папой Сикстом IV деспине Зое перед ее отъездом в Москву⁴².

Трудно представить, чтобы среди родовых икон Софьи Фоминичны не было иконы Богоматери Одигитрии. Икона Одигитрии, особенно в XV веке, воспринималась как символ Константинополя и всей Восточной церкви, православия, а вдохновитель брака Софьи и московского великого князя Ивана III кардинал Виссарион на протяжении всей своей деятельности в Италии способствовал ее почитанию. Икона «Богоматерь Одигитрия» из Троице-Сергиева монастыря, в изысканном византийском окладе конца XIII века, заказанном четой пелопонесских аристократов и родственников Палеологов Акрополитов, могла быть среди моленных икон Софьи Фоминичны, не случайно, что она была возобновлена на новой доске одним из лучших русских живописцев конца XV века⁴³.

Еще одна «Богоматерь Одигитрия» — первой четверти XIV века, происходящяя из домового великокняжеского Благовещенского храма — сохранила и свою первоначальную живопись, и современный ей драгоценный оклад. Это выдающееся художественное произведение выполнено по какому-то высочайшему заказу. Тщательные чинки оклада, сделанные, судя по стилю и палеографическим особенностям, на Руси в конце XV века, а также итальянское ювелирное украшение XV века на очелье Богоматери позволяют предположить, что икона была моленным образом великой княгини Софьи. Драгоценные золотые цаты (нагрудные украшения, предназначавшиеся для икон) работы кремлевских ювелиров, приложенные к этой иконе в XVI веке (ныне они хранятся отдельно), свидетельствуют о ее глубоком почитании в великокняжеской семье.

С Софьей Палеолог можно связать также ковчег-мощевик с изображением на лицевой стороне Сошествия во ад, выполненным в технике перегородчатой эмали, и пространной греческой надписью, перечисляющей священные вложения, на обороте. Это и замечательное произведение перегородчатой эмали XII века, и редкостный мощевик: его тридцать священных вложений были «уделены» от святынь, хранившихся в Фаросской церкви Богоматери Большого императорского дворца в Константинополе. Византийскими, вернее, константинопольскими конца XII века являются лишь две пластины этого ковчега: золотая с эмалевым изображением и серебряная золоченая с черневой надписью. Сам массивный серебряный золоченый ковчег по устройству и орнаментации существенно отличается как от византийских, так и от русских средневековых предметов такого рода. Непохож он и на произведения тех западноевропейских ювелиров, которые с конца XV века работали в кремлевских мастерских: для обрамления святыни такого достоинства было бы использовано золото, а не серебро. Уже сам тип ковчега с одной дверкой на петлях — невизантийский. Греческие мощевики имели или выдвижную крышку или две дверки, вращавшиеся на штырьках, примыкавших к их торцам. Одна профилированная массивная петля для подвешивания также необычна для византийских, и тем более русских ковчегов, всегда имевших полое оглавие, крепившееся при помощи штыря, продетого сквозь несколько петелек. Сложная архитектоническая профилировка боковых сторон ковчега, украшение его рядами мелких крестовидных чеканных орнаментов свидетельствуют о работе западноевропейского мастера XIV–XV веков. Ковчег мог быть обновлен западноевропейским ювелиром в Риме, где до своего отъезда в Москву жила Зоя Палеолог.

Высочайшее художественное качество древнейших частей ковчега, изысканные литературный стиль и начертание надписи на обороте, состав его священных вложений определенно указывают на его предназначение для византийского императора. Трудно представить столь драгоценную святыню, присланную на Русь в качестве дипломатического дара. Скорее всего, ковчег был сооружен как императорская наперсная икона и в течение столетий сохранялся в казне византийских правителей. Именно эта икона, своего рода «сумма» святынь утраченного Константинополя, могла быть принесена русскому великому князю, в котором европейские интеллектуалы, способствовавшие его браку с Зоей Палеолог, видели возможного освободителя Константинополя.

В духовной грамоте Ивана III (1504) данный ковчег не упомянут, среди святынь великого князя с Византией может быть связана, помимо рассмотренного нами выше креста «в раце Царьградской», лишь «икона золота Распятье, делана финифтом с каменьем и з жемчугом»⁴⁴. Дальнейшая судьба драгоценного мощевика с образом Сошествия во ад может быть прослежена уже во второй половине XVI века, в эпоху Ивана Грозного. В Описи его имущества упомянута «рака золота, а в ней багряница Спасова; и ту багряницу взял Царь и Великий Князь из болшие казны из старых мощей»⁴⁵. Замечание, что багряница взята «из старых мощей», указывает, что золотая рака давно хранилась на Руси. То, что из находившихся в ней святынь названа лишь царская «багряница» (хламида), не удивительно, поскольку это слово греческой надписи на обороте было понятно без перевода, оно давно вошло и в древнерусский язык. В частности, о «хламиде багряной», показанной Львом Мудрым послам князя Олега, говорится в «Повести временных лет». «Багряница» Спасова — святыня, которая не встречается в других кремлевских мощевиках. Однако это один из ключевых образов книжности грозненской эпохи. Слово «багряница», наряду с «диадимой», «скипетром», «сердоликовой крабицей», широко вошло в политическую лексику. В «Писании» митрополита Макария, с которым он обратился к Ивану Грозному перед его венчанием в 1547 году, царские «багряница и венец» предстают как высокие знаки благородства, предостерегающие от гордыни и напоминающие о следовании «правилам святых отец»⁴⁶. «Багряница Спасова» — символ величайшего смирения Царя Небесного во время его поругания, взятая царем «из старых мощей», могла быть связана с «уроками» митрополита Макария.

С наследием Софьи Палеолог можно связать и драгоценную лазуритовую икону Христа Пантократора, хранившуюся, как и ковчег с багряницей, в Благовещенском соборе. Изящная золотая оправа этой резной иконы XI века выполнена константинопольскими мастерами в конце XIII — начале XIV века, в центре ее завершения — двуглавый орел, герб Палеологов. Возможно, икона принадлежала одному из предков Софьи Палеолог.

Византийские драгоценности в кремлевских храмах, царской казне и Патриаршей ризнице во второй половине XVI –XVII веках

Значение православного наследия, как национального, так и вселенского в идеологии и культуре Русского государства существенно возросло в середине — второй половине XVI века. Древние святыни, среди которых, несомненно, были греческие или, как их еще называли — «корсунские», собирались в Москву из разных русских городов. Особенно активно это происходило после кремлевского пожара 1547 года, в котором погибли хранившиеся в царской «постельной» казне прародительские святыни. Однако описей царской казны ни XV, ни первой половины XVI века не сохранилось. Лишь в Описи имущества царя Ивана IV, составленной в конце его жизни и сохранившей сверочные пометы, можно с осторожностью выявить византийские произведения. К сожалению, в этом и в более поздних царских учетных документах обычно нет подробных описаний предметов, а указаны только их наиболее примечательные особенности. Например, про украшения одной из «комнатных» икон царя в описи сказано: «у Пречистой вверху два Архангела сапфиром»⁴⁷. Эти камеи с изображениями архангелов, вырезанные на сапфире, были, скорее всего, византийскими. Русские камеи XVI века на сапфире нам не известны.

Наиболее интересен для нас в описи имущества Ивана Грозного раздел «Государевы кресты и иконы, которые государь носит на себе». Здесь, среди наперсных крестов, «которые живут в веке», хранившихся в специальной овальной шкатулке, были византийские. Это три креста, вырезанные из сапфира. Возможно, один из них был поднесен царю новгородским архиепископом Макарием, который 11 января 1535 года «поздравствовал великого государя Ивана Васильевича на великих государьствех, благословил его и челом ударил великому князю крестъ самфирь, златом обложен …и иные многие дары»⁴⁸. Сохранившийся в Музеях Кремля сапфировый крест в древней оправе также первоначально мог принадлежать самому Ивану IV. Около 1554 года для него был создан роскошный ковчег с оглавием.Впоследствии этот крест был «пожалован» московскому патриарху, так как с конца XVII века он фигурирует в описях Патриаршей ризницы⁴⁹.

В XVI–XVII веках Россия была единственным независимым православным государством, поэтому христианский Восток видел в ней наследницу Византии и постоянно обращался к русскому царю за помощью. Православные иерархи, приезжавшие к русскому царю, привозили множество святынь. Среди «поминок» (даров, подношений) преобладали поствизантийские произведения XV–XVII веков, но встречались собственно византийские, в частности, геммы со священными изображениями, сохраненные в православных монастырях.

Кресты и мощевики царю и русскому патриарху привозили не только восточнохристианское духовенство, но и послы «турского султана Мурата», природные греки. Они обычно подносили драгоценные кресты и панагии «от себя». Например, в 1630 году посол султана Фома Кантакузин привез патриарху Филарету пять драгоценных панагий, три из которых были со священными изображениями, вырезанными на полудрагоценных камнях. В Описи царской казны 1640 года перечислены кресты, поднесенные государю «турченином Мустафой беком», «кизилбашским шахом Абасом», а также привезенные «с Цареграда послами Семеном Яковлевым да дьяком Петром Овдокимовым» и проданные («промененые») в царскою казну за довольно большую сумму — 15 рублей. Эти драгоценности дополняли собрание древней «царьградской» и «корсунской» святости московских государей.

От XVII века до нас дошел уже целый комплекс учетных документов московского двора. Наиболее ранние сведения содержатся в отчетах о расходах царской казны после разгрома Москвы поляками в 1611–1612 годах. Конечно, среди золотых крестов и дробниц, снятых с риз, епитрахилей и поручей, церковных сосудов и «судов каменных», как правило, трудно выделить византийские, но некоторые описания не оставляют сомнений в происхождении драгоценностей. К византийским древностям можно отнести несколько предметов, среди них «икона с закрышкою, а в ней мученик Христов Дмитрий лежит во гробе», «икона золота, а в ней резано на камени на коре изумрудной Никита, Христов мученик»⁵⁰.

В XVII веке все привозимые драгоценности сосредоточивались в царской казне (хотя в царствование Михаила Федоровича многие из них попадают сначала к его отцу, патриарху Филарету Никитичу) и хранились среди «святости» московских царей — родовых и подносных икон, панагий, мощевиков и крестов. Они упоминаются в описях Большой Государевой шкатулы, Большой царской Казны на казенном дворе, Образной палаты при дворце.

Как свидетельствуют документы, первые Романовы заботились о восполнении казны, о возвращении в нее древних царьградских драгоценностей, которые покупались или подносились приближенными царя. Например, в 1627 году князь стольник Алексей Иванович Воротынский поднес матери царя, великой старице Марфе «понагею камень аспид, на нем вырезан образ святого мученика Феодора Стратилата…» По описанию оправы и составу камней, эта панагия с мощами, «обложенная золотом сканью», была древней. Она поступила в Большую Государеву шкатулу, откуда была отдана «в образовую казну»⁵¹. В 1638 году в царские хоромы вернулись кресты и панагии с византийскими камеями «после боярина княза Ивана Ивановича Шуйского»: «крест золот с мощами, а в нем среди креста в гнезде камен яхон лазорев, а на нем вырезано образ Пречистые Богородицы»; «панагея золота с мощми, а в ней о среди камен перелефть, а на нем вырезан образ пречистые Богородицы с предвечным младенцом… назади у панагеи вырезан образ князя Бориса да Марии Магдалины… » (судя по этим изображениям, панагия могла быть семейной святыней Бориса Годунова); «Понагея золота, а в ней о среди камен яшма зелена, а на нем вырезан архангел Михаил...»

Вплоть до начала XVIII века византийские кресты, ковчеги и иконы, украшенные перегородчатой эмалью, а также произведения греческого лицевого шитья сохранялись не только в Патриаршей ризнице, но и в кремлевских храмах. Там среди прикладов к древним чудотворным «корсунским» иконам было также много византийских камей. По описи Успенского собора 1627 года к чудотворной древней иконе «Богоматерь Владимирская» были приложены три драгоценные панагии с камеями, выполненные, судя по описанию, кремлевскими ювелирами XVI века, но включавшие древние камеи. Две из них, несомненно, были византийские: «Понагея золота с чернью, в ней на яхонте на лазоревом резан образ Спасов стоячей. Понагея золота с чернью, с мощьми, в ней на камени на яшме резан образ Данила Пророка…» Среди прикладов к древнему образу Спаса на престоле была «понагея яшмовая, … на яшме резан мученик Христов Никита», к образу Богоматери письма чудотворца Петра — «икона золота, в ней яхонт лазорев [сапфир], на яхонте резан образ Николы Чюдотворца»⁵². В Описи Успенского собора начала XVII века этих прикладов еще нет. Все эти древние драгоценности появились в Успенском соборе уже при Романовых, когда Филарет Никитич, предстоятель Русской церкви и фактический правитель государства, стремился восполнить потери Смутного времени.

Византийские драгоценности можно выявить и в Описи казны патриарха Никона. Среди его панагий была и «кора изумрудная, на ней вырезан праздник Успения пресвятой Богородицы», позднее украсившая панагию патриарха Иоасафа. Эта редчайшая камея попала в Москву, видимо, еще в XVI столетии, с ней можно отождествить «панагию чудную, святую» с изображением Успения пресвятой Богородицы, присланную в благословение Александрийским патриархом Сильвестром царице Ирине «раде ее чадородия»⁵³.

Во второй половине XVII века многие древние панагии были сосредоточены в Патриаршей ризнице. Большая часть этих панагий имела рельефные священные изображения, вырезанные на драгоценных («яхонте лазоревом» — сапфире) или цветных камнях («перелефти» — ониксе, яшме). Прообразом резных священных изображений на нагрудных иконах предстоятелей православной церкви были описанные в Библии драгоценные резные камни в золотых оправах, украшавшие наперсник ветхозаветного первосвященника. Из тридцати одной панагии, собранной в Патриаршей ризнице к началу XVIII века, две, согласно греческим надписям, принадлежали константинопольским патриархам Кириллу и Парфению; на четырнадцати были ценнейшие византийские или поствизантийские камеи на сапфире, слоистом ониксе, хризопрасе, яшме. Однако после варварского ограбления Патриаршей (к тому времени уже Синодальной) ризницы в 1918 году, полностью или частично уцелели лишь пять из них. Судя по фотографии И.Ф.Барщевского, сделанной в конце XIX века, в Ризнице были и панагии XIV века, священные изображения на них были вырезаны на цветных камнях константинопольскими мастерами. Небольшая золотая панагия с образом пророка Даниила на ониксе и резным по золоту образом Одигитрии на обороте чтилась как «панагия Петра, митрополита Московского и всея России чюдотворца». Вторая панагия, с большим резным на яшме (?) поясным образом Иоанна Богослова в трехчетвертном повороте, невысокого, но тонкого рельефа, характерного для камей палеологовской эпохи, прекрасного мастерства, могла принадлежать митрополитам Феогносту или Алексию⁵⁴.

Замечательные византийские драгоценности прослеживаются по описям царской Образной палаты второй половины XVII века. Среди них и «образ Димитрия Селунского, вырезан на камени, оклад серебрян, золочен»⁵⁵ — эта икона отождествляется нами с сохранившейся стеатитовой. В Образной палате хранились и ставротеки, вероятно, византийские: «крест, в киоте, с мощми, на нем Распятие листовое», «…в ковчеге крест серебрян, греческое дело, а в нем подписано на бумажке: «Животворящее древо от креста»»; «киот золот, з затворы, ветх, на затворех и внутри святые, наведены мусиею, назади подпись — семнатцеть строк, наведены финифтой, в иконе был крест и тот крест испорчен»⁵⁶. В первой записи речь идет по всей видимости об уже упоминавшейся нами кремлевской ставротеке, хранящейся ныне в Эрмитаже, в последней — о небольшой створчатой ставротеке, выполненной в технике перегородчатой эмали.

Большая часть дошедших до нас византийских драгоценностей поступила в собрание Музеев Московского Кремля из царского домового храма — Благовещенского собора. Они упомянуты в первой дошедшей до нас описи собора 1680 года и, возможно, попали в собор как остатки царской казны, уцелевшие в Смутное время. Сохранились сведения, что в середине XVII века ключарем собора Иваном Афанасьевым из церкви «Воскресения Христова, что вверху» были взяты мощи, которые, общим числом 110, были принесены туда из царской Образной палаты⁵⁷.

Судьба византийских реликвий в XVIII–XX веках

В XVIII веке некоторые древние драгоценности все еще находились в Образной палате, значительная часть собрания которой оставалась в Кремле и после переезда царского двора в Петербург. В описях того времени можно найти более подробное описание византийских или поствизантийских святынь, хотя некоторые из них были перемещены в другие московские дворцы (например, в Измайлово, где жила царица Прасковья, вдова царя Ивана Алексеевича) или были увезены в Петербург, в Петропавловский собор и Большой собор Зимнего дворца⁵⁸. В XIX веке отдельные византийские драгоценные иконы из Образной палаты хранились в молельной комнате Теремного дворца в Кремле. В 1812 году, во время оккупации Москвы французскими войсками, две из них — вышеупомянутые нами золотая иконка с образом Богоматери на троне (в первой половине XVII века «приложенная» к «Богоматери Владимирской), и стеатитовая резная икона с образом конного святого Димитрия, были похищены старообрядцами, стеатитовая икона через сто с лишним лет «вернулась» в Кремль: в 1925 году она была передана в Оружейную палату из Музея фарфора, получившего взамен ценную фарфоровую вазу.

В Петровскую эпоху судьба многих старинных святынь московского двора была связана с изменениями в укладе жизни высоких особ. Например, сапфировый византийский крест с резным Распятием в последней трети XVII века стал патриаршим, затем, по каким-то неведомым для нас причинам (вероятнее всего, из-за своей красоты, вполне соответствовавшей вкусам XVIII столетия) из Патриаршей ризницы, ставшей уже Синодальной, вновь возвратился в число личных государевых святынь. Мы находим его в «Описи казенным вашего императорского величества драгоценным вещам, кои были под смотрением бывшаго капитана порутчика Семена Хвостова…», хранящимся в Российском государственном историческом архиве⁵⁹. История возникновения этого документа достаточно любопытна: сразу же после государственного переворота 1762 года по приказанию императрицы Екатерины II все драгоценности из различных дворцовых кладовых свозятся в Придворную контору. К их перевозке и выдаче был определен капитан-поручик Преображенского полка Семен Хвостов, не выдержавший искушения и достаточно быстро ставший казнокрадом. В 1765 году он был приговорен к повешению, однако по милости Екатерины был лишен всех чинов, «извержен навсегда из службы» и сослан в деревню⁶⁰.

В этой описи крест фигурирует среди нескольких других драгоценных панагий бывшей Патриаршей ризницы, в числе которых и прославленная панагия с византийской камеей «Успение» патриарха Иова. Там же мы находим еще один вырезанный на лазурите образ, возможно, большую лазуритовую панагию с образом Христа в рост, которую мы уже упоминали в связи с родовыми святынями великой княгини Софьи Фоминичны Палеолог. По распоряжению Александра I в 1810 году все эти драгоценности были переданы из Императорского кабинета в учрежденный им в 1806 году общедоступный кремлевский музей — Оружейную палату. Практически в том же порядке, что и в описи казенных вещей, оставшихся от «смотрения» Хвостова, в 1835 году они были занесены в Опись собрания музея.

Помимо ценностей, переданных из Петербурга, в собрание Оружейной палаты вошли остатки святынь царской Образной, среди которых были и византийские драгоценности. Однако, как уже было сказано выше, в XIX веке для хранителей музея интерес представляли прежде всего вещи, связанные с историей правящей династии, они составили первое отделение музея, называвшееся «“Милосердие Божие и благословение” великих князей и царей русских: древние иконы и кресты с мощами и без мощей»⁶¹. В комплектовании собрания деятельное участие принимали российские монархи. Так, в 1856 году при осмотре Оружейной палаты император Александр II приказал хранящиеся в Оружейной палаты древние иконы и другие предметы церковной древности передать в Синодальную ризницу и хранить в Мироваренной палате, где церковные древности находились до 1871 года. Их неоднократно пытался получить Московский Публичный и Румянцевский музей, но войну с синодальными чиновниками выиграл, при поддержке великого князя Владимира Александровича, заведующий музеем древнерусского искусства при Академии художеств В.А.Прохоров. В 1898 году коллекция этого музея была полностью передана во вновь созданный Русский музей, а в1930 и 1934 годах византийские памятники оттуда поступили в собрание Государственного Эрмитажа⁶².

В XIX столетии византийские древности для ученых хранителей музея были неотделимы от древностей отечественных. Положение изменилось лишь в 1920-е годы, когда в связи с новой концепцией Оружейной палаты как музея декоративно-прикладного искусства стали выделяться и комплектоваться византийские произведения. Они разыскивались сотрудниками музея среди имущества императорских дворцов, попавшего в Москву, и в Государственном хранилище ценностей. Так, среди ценностей, эвакуированных из Аничкова дворца 20 сентября 1917 года, находилось замечательное византийское Евангелие, которое было написано и украшено миниатюрами в Константинополе в 1271 году. Это небольшое Евангелие в чеканном золотом переплете XVII столетия было привезено в 1862 году в Петербург А.С.Норовым (1795–1869), сенатором, министром народного просвещения и писателем, дважды предпринявшим путешествие на христианский Восток и издавшим интереснейшие записки о своих паломничествах. Драгоценное Евангелие было даром Александрийского патриарха Иакова императрице Марии Александровне, почитавшей и собиравшей древние христианские святыни; в музее хранятся и другие принадлежавшие ей византийские произведения.

Итак, византийские драгоценности, в течение столетий собиравшиеся в Московском Кремле, ценились не только из-за священных изображений и художественного совершенства. Многие из них были своего рода «действующими лицами» отечественной истории. Они олицетворяли важнейшие понятия русской государственности, величие предков, становились священным наследием, передаваемым потомкам. Ученые, писавшие о византийских памятниках Кремля в советскую эпоху, могли изучать лишь художественные особенности византийских святынь. Наконец пришло время представить читателю все «лики» этих замечательных памятников, столь ценимых нашими предками. В Музеях Кремля готовится к изданию каталог «Византийские древности», в который войдут 150 произведений искусства и различных художественных ремесел, исторически сохранившихся в кремлевских церковных и государственных сокровищницах, закупленных Музеями Московского Кремля в наши дни и добытых при археологических раскопках, проводившихся на территории Кремля в последние десятилетия.

Примечания

¹ Лаврентьевская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 1. М., 1997. Стб. 38.

² Ласкин Г. Сочинения Константина Багрянородного «О фемах» и «О народах». М., 1899. С. 77.

³ Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XV веков. М.; Л., 1950. С. 8, 10 (далее — Духовные грамоты, 1950).

⁴ В духовной грамоте Ивана Даниловича Калиты (около 1339 ) сказано: «А блюдо великое серебрьное о 4 колцы, а то есть дал святей Богородици Володимерской». В духовной его сына Ивана Ивановича (около 1358) — «а из моих судов серебреных да[дут блюдо серебрено] великое с колци к святей Богородици Володимерь» (Духовные грамоты, 1950. С. 10; 16).

⁵ Церковно-археологическое древлехранилище при Московском дворце в XVII в. / С предисл. А.И. Успенского // Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. 1902. Кн. 3. С. 44. (далее — Церковно-археологическое древлехранилище, 1902)

⁶ Христианские реликвии в Московском Кремле / Ред.-сост. А.М. Лидов. М., 2000. Ил. с. 30.

⁷ Посольская книга по связям России с Грецией (с православными иерархами и монастырями). 1588–1594. М., 1994. С. 29.

⁸ Церковно-археологическое древлехранилище, 1902. С. 49.

⁹ «..Государь царь знаменуется ко святым иконам, и прикладывает золотые, а хто игумен или священник у царя пример золотые, и их покропит приложит ко святым иконам» (Чиновники Московского Успенского собора и выходы патриарха Никона / С предисловием и указателем проф. А.П. Голубцова. М., 1908. С. 188).

¹⁰ Фонкич Б.Л. Чудотворные иконы и священные реликвии Христианского Востока в Москве в середине XVII в. // Очерки феодальной России. М., 2001. Вып. 5. С. 89–97.

¹¹ Бучневич В.Е. Записки о Полтаве и ее памятниках. Полтава, 1882. С. XXI–XXXII.

¹² Моршакова Е.А. Рака для десницы благоверного Константина Великого // Царский храм: Святыни Благовещенского собора в Кремле 2003. С. 304–305.

¹³ Ченцова В.Г. Митра Паисия Иерусалимского — не присланный русскому государю венец «царя Константина» // Патриарх Никон и его время. Сб. науч. тр. / Отв. ред. и сост. Е.М. Юхименко. М., 2004. С. 33. Примеч. 71.

¹⁴ Русская историческая библиотека. СПб, Т. 2. Стб. 30.

¹⁵ Гийу А. Византийская цивилизация. Екатеринбург, 2005. С. 285.

¹⁶ Маясова Н.А. Средневековое лицевое шитьё // Византия. Балканы. Русь. Иконы конца XIII — первой половины XV в.: Каталог выставки. Государственная Третьяковская галерея. Август-сентябрь 1991 г. М., 1991. № 10. С. 44–51.

¹⁷ Подробнее см.: Стерлигова И.А. Византийский мощевик Димитрия Солунского из Московского Кремля и его судьба в Древней Руси // Дмитриевский собор во Владимире. К 800-летию создания. М., 1997.

¹⁸ Стерлигова И.А. Новозаветные реликвии в Древней Руси // Христианские реликвии в Московском Кремле / Ред.-сост А.М. Лидов. М., 2000. С. 25.

¹⁹ Духовные грамоты, 1950. С. 16, 17.

²⁰ Там же. С. 8, 9. К.В. Базилевич, определенно считавший «сердоничную коробку» пиршественным сосудом, предположил, что она может быть той же самой «золотой коробочкой», которая упоминается в Духовной грамоте Ивана Калиты. — Базилевич К.В. Имущество московских князей в XIV–XVI вв. // Труды ГИМ. М., 1926. Вып. 3. С. 110.

²¹ См.: Сокровища французской короны из собрания Лувра: Каталог выставки в Музеях Московского Кремля. М., 2004. С. 26. Пиршественные чаши из сардоникса, отнесенные к византийским произведениям X–XI веков см. Там же. С. 28–31.

²² Духовные грамоты, 1950. С. 57

²³ В Описи ценностей Казенного Приказа, составленной во второй четверти XVIII века, фигурирует некая «крабица каменна, на ней на трех сторонах вырезаны кресты», по-видимому она использовалась как кубок. См.: Успенский А. Записные книги и бумаги старинных Дворцовых Приказов. Документы XVIII–XIX вв. бывшего Архива Оружейной Палаты и Казенного Приказа. М., 1900. С. 10.

²⁴ Духовные грамоты, 1950. С. 61.

²⁵ Там же. С . 197.

²⁶ Большой ковчег-мощевик в форме креста, сооруженный суздальско-нижегородским князем Дмитрием Константиновичем, хранится в Музеях Московского Кремля. См.: Стерлигова И.А. Ковчег Дионисия Суздальского // Христианские реликвии в Московском Кремле / Ред.-сост. А.М. Лидов. М., 2000. С. 46–48.

²⁷ Духовные грамоты, 1950. С. 59, 61, 197, 362, 433.

²⁸ Полное собрание русских летописей. М., 2000. Т. XIII. С. 76. А.Л.Хорошкевич считает, что появление в летописи упоминаний о подобных святынях относится к 1570-м годам и связано с мифологизацией преемственности власти Ивана от отца, великого князя Василия, и сакрализацией царской персоны и его предков (Хорошкевич А.Л. Россия в системе международных отношений середины XVI в. М., 2003. С. 63).

²⁹ Богданов А.П. Чины венчания российских царей // Культура средневековой Москвы XVI–XVII веков. М., 1995. С. 222.

³⁰ Weltman A. Le Trsor de Moscou (Oroujeynaia Palata). M., 1861. P. 20.

³¹ «На трех частях поднятого поля, или рамки, греческая уставная надпись следующего содержания: «Се есть животворящее древо креста, на коем Сам Христос волею распят, подавая всем спасение»; при этом надо полагать, что недостает целой части надписи внизу». — Опись Московской Оружейной палаты. Часть первая. М., 1884. № 1. С. 5.

³² В 1871 году ставротека была передана в Музей древнерусского искусства Академии художеств в Санкт-Петербурге, влившийся в созданный в 1898 году Русский музей, откуда как византийская в 1931 году поступила в Эрмитаж. См.: Пятницкий Ю.А. Один из путей проникновения памятников балканского искусства в Россию // Древнерусское искусство: Балканы. Русь. СПб., 1995. С. 233–234.

³³ Мартынова М.В. Ковчег князя Ивана Хворостинина // Христианские реликвии в Московском Кремле / Ред.-сост. А.М. Лидов. 2000. С. 63–66. По мнению М.В. Мартыновой, «изящная золотая оправа креста, декорированная залитым эмалью сканным узором, вполне может быть датирована XVI веком».Там же. С. 71.

³⁴ Духовные грамоты, 1950. С. 16, 25, 36, 57.

³⁵ Жилина Н.В. Шапка Мономаха: Историко-культурное и технологическое исследование. М., 2001 (с указ. лит.).

³⁶ Бобровницкая И.А. Шапка Мономаха. К проблеме происхождения формы // Филимоновские чтения. Вып. 1. М., 2004. С. 59–86.

³⁷ Из текста духовной грамоты великого князя Ивана III (1504) ясно, как хранились тогда драгоценные святыни: в закрытых ключами и запечатанных княжеской печатью ларцах, в казне, а также в княжеской «постельной казне». Духовные грамоты, 1950. С. 363.

³⁸ Залесская В.Н. Две редкие византийские богородичные иконки в собрании Государственного Эрмитажа // Византийский мир: искусство Константинополя и национальные традиции. М., 2005. С. 515–516 (с указ. лит.).

³⁹ Несколько серебряных ярлыков с надписями о царских вкладах сохранились в нумизматических коллекциях, лишь один из них поныне находится на золотом окладе иконы «Троица» из костромского Ипатьевского монастыря, хранящемся в Музеях Московского Кремля.

⁴⁰ Церковно-археологическое древлехранилище, 1902. С. 44.

⁴¹ Плюханова М.Б. Образы символического перемещения Церкви в Италии и России в XV веке // Царский храм: Благовещенский собор Московского Кремля в истории русской культуры. М., 2008. С. 377–394.

⁴² Евсеева Л.М. Икона Спаса Нерукотворного из молельни Софии Палеолог // Православные святыни Московского Кремля в истории и культуре России: К 200-летию Музеев Московского Кремля. М., 2006. С. 115–121.

⁴³ Гусева Э.К. Московские и смоленские иконы «Богоматери Одигитрии» и сложение общерусской иконографии «Одигитрии Смоленской» в XV — начале XVI века // Русская художественная культура XV — XVI веков. М., 1998. С. 108–109.

⁴⁴ Духовные грамоты, 1950. С. 363.

⁴⁵ Опись домашнему имуществу царя Ивана Васильевича, по спискам и книгам 90 и 91 годов // Вестник Общества истории и древностей российский. М., 1850. Кн. 7. 1–46. С. 5 (далее — Опись домашнему имуществу, 1850).

⁴⁶ «Аще же и сам царь, нося багряницу и царский венец, недеяся благородству и саном гордящееся негодовати начнет нашего повеления и святым правилом не покоряющееся святых отец, дерзнет таковая сотворити, той … осужден будет яко гласу Господню противятся» (цит. по: Дворкин А. Иван Грозный как религиозный тип: Статьи и материалы. Нижний Новгород, 2005. С. 70).

⁴⁷ Опись домашнему имуществу, 1850. С. 3.

⁴⁸ Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновскою летописью // Полное собрание русских летописей. М., 2000. Т. 13. С. 90. Вероятно, это поздравление было связано с действом благословения на великое княжение.

⁴⁹ Об истории креста в XVI–XIX веках см.: Стерлигова И.А. О подлинной и мнимой панагиях Евдокии Лукьяновны // Новгородский архивный вестник. Вып. 6. Новгород, 2007.

⁵⁰ Отчеты расходов царской казны, после разгрома Москвы поляками 1611–1612 // Русская историческая библиотека. СПб., 1875. Т. 2. № 95, 96. Стб. 251.

⁵¹ Кологривов С.Н. Государева Большая шкатула. СПб., 1903. С. 10.

⁵² Описи Московского Успенского собора, от начала XVII века по 1701 год включительно // Русская историческая библиотека. СПб., 1876. Т. 3. Стб. 385–386, 393, 497.

⁵³ Муравьев А.Н. Сношения России с Востоком по делам церковным. СПб., 1858. Т.1. С. 160.

⁵⁴ О панагиях см.: Стерлигова И.А. Византийские драгоценности в Московском Кремле: XIV столетие // Московский Кремль XIV столетия: Древние святыни и исторические памятники. М., 2009. С. 378.

⁵⁵ Церковно-археологическое древлехранилище,1902. Кн. 3. 1902. С. 23

⁵⁶ Там же. С. 25, 45.

⁵⁷ Извеков Н.Д. Московские Кремлевские дворцовые церкви и служившие при них лица в XVII в. М., 1906. С. 15–16.

⁵⁸ Историко-статистические сведения о Санкт-Петербургской епархии. СПб., 1873. Вып. 3. С. 361–362.

⁵⁹ РГИА. Ф. 468. Оп. 32. Д. 1272.

⁶⁰ Фелькерзам А.Е. Описи серебра двора Его Императорского Величества. СПб., 1901. Т. 1. С. 23–23.

⁶¹ Вельтман А. Московская Оружейная палата. М., 1844. С. 37 и далее.

⁶² Пятницкий Ю.А. Один из путей проникновения памятников балканского искусства в Россию // Древнерусское искусство: Балканы. Русь. СПб., 1995. С. 233.