Владимир Потресов

Страна трех гениев

 

Выбранные места из истории Клинско-Дмитровской гряды

 

Чайковский, Блок, Менделеев... Не правда ли, необычно, что судьбы известных всему миру людей, ставших гордостью Отечества, имеют одну общую и, главное, нестоличную географическую точку в необъятном российском просторе: они жили и творили почти рядом, черпали вдохновение из единого родника — живописнейших мест северо-западного Подмосковья — Клинско-Дмитровской гряды.

Впрочем, если Клин и Шахматово хорошо известны любителям музыки и поэзии, то этого нельзя сказать, например, о Боблове — имении великого русского ученого-универсала Д.И.Менделеева, вспомнив о котором лет двадцать назад, сегодня вновь кажется прочно забывают. Бесследно исчезла и усадьба Бабайки, в которой долгое время жил и, при этом, осуществил первый в Подмосковье сеанс радиосвязи известный российский ученый и инженер А.С.Попов.

Большое количество памятников русской инженерно-технической мысли связано с окрестностями культурных центров — усадеб, где жили и творили поэты и ученые, композиторы и художники. Я имею в виду древние гидротехнические сооружения, с помощью которых наши предки пытались наладить промышленное судоходство между Москвой и западными районами России, преодолев высотные рельефы Клинско-Дмитровской гряды. Впрочем, всхолмленное пространство не было преградой для пращуров и тогда, когда здесь существовали волоковые водные системы, а контролировали движение на этих путях крепости-монастыри. Так, именно здесь, рядом со старинным торговым селом Рогачевом, возник древнейший в Подмосковье Николо-Пешношский монастырь, судьба которого почему-то не тревожит иерархов Русской православной церкви, не заботит и светские власти.

Хотя еще и десять, и двадцать лет назад с понятной тревогой о сохранности этого района Подмосковья говорил академик Д.С.Лихачев.

О некоторых из этих замечательных памятников разных эпох, собранных на небольшом пространстве нынешних Клинского и Солнечногорского районов Московской области, об их прошлой и нынешней судьбе пойдет речь ниже.

 

«Старый дом глядит в сердце мое…»

Возрожденное Шахматово

 

«Роща березовая окончательно срублена. Вид очистился широкий, вольный и задумчивый. Русь настоящая», — читаем мы в одном из писем, посланных в начале ХХ века из Шахматова в Петербург. Шахматово — подмосковная усадьба Бекетовых, которую, получив наследство от пензенского дядюшки, приобрел по совету своего друга Д.И.Менделеева ректор Санкт-Петербургского университета А.Н.Бекетов за несколько лет до рождения внука Сашуры — Александра Блока. Березовую рощу, которая закрывала вид от стоявшего на лесистом холме дома на окрестные дали и возвышенности, собственноручно свел молодой Блок, как бы открывая для себя неожиданное российское пространство, ту Россию, о которой он напишет: «Русь моя, жизнь моя…». Но другие обитатели Шахматова были поначалу отнюдь не в восторге от его нововведений. В усадьбе жизнь текла неторопливо, сюда приезжали отдыхать от напряженного Петербурга, где окружающие Блока родственники — Бекетовы, Кублицкие-Пиоттух, — как писала одна из родственниц поэта, «нашли себя в созидательной работе».

Поразительно, но тот же простор, те необычайные дали, могучие взгорья, далекие деревеньки, луга под хмурым осенним небом, разрываемые темными лесами, расцвеченные багрянцем и золотом, мы можем увидеть и сейчас, через сто лет, с балкона шахматовского дома, как в сказке выросшего на том же холме над текущей вдали рекой Лутосней.

Теперь, придя в усадьбу поэта, возрожденную из небытия талантливым трудом сотен людей — литературоведов, реставраторов-строителей, архитекторов, музейщиков, ботаников и т.д. и т.д., — невозможно представить, что несколько десятилетий назад нужно было долго блуждать по лесам и полям между деревеньками Осинки и Гудино, пока случайно, или с помощью немногих окрестных жителей, выйдешь на место, где когда-то было Шахматово, любимейшее на земле место Александра Блока, по которому он «обливался слезами» в послереволюционном Петрограде и уничтожение которого окрестными крестьянами воспринял поначалу как неотвратимое, символическое «возмездие». К концу дней своих Блок начал постепенно освобождаться от охватившего его революционного вдохновения. Мировой очистительный пожар — символ нового в его поэтическом сознании и романтической философии — сменился ненавистными поэту звуками буржуазного «румынского оркестра» на Невском, а из сожженного Шахматова добравшиеся туда двоюродные братья Фероль и Андрей Кублицкие привезли остатки архива и рукописи «со следами человеческих копыт с подковами». Конечно, и ему и всем его близким казалось, что Шахматово ушло навсегда и осталась только память об этом удивительном уголке «рая неподалеку от Москвы», да стихи, навеянные Шахматовом:

 

Выхожу я в путь, открытый взорам,
Ветер гнет упругие кусты,
Битый камень лег по косогорам,
Желтой глины скудные пласты.

Разгулялась осень в мокрых долах,
Обнажила кладбища земли,
Но густых рябин в проезжих селах
Красный цвет зареет издали.

Вот оно, мое веселье, пляшет,
И звенит, звенит, в кустах пропав!
И вдали, вдали призывно машет
Твой узорный, твой цветной рукав…

 

Теперь, в этом ожившем старом липовом парке самое время еще раз коротко вспомнить, чем же было Шахматово для Александра Блока, а значит — и для всей русской культуры.

…Когда-то юный Блок, заполняя за границей анкету, против вопроса: «Где бы вы хотели жить?» — написал: «В Шахматове…»

Сюда, к земле, природе, деревенской воле стремился поэт всю свою жизнь. В самые тяжелые, в самые сложные времена он думал о Шахматове, мечтал о нем, само существование этого места давало ему силу и надежду. В Шахматове Блок приникал к земле. Здесь входила в его поэзию, драматургию, публицистику «тема России». В этих полях, лесах, цветущих клеверных лугах рождались многие поэтические строки. «Благоуханная глушь» маленькой усадьбы сыграла особенно большую роль в судьбе и творчестве поэта. Здесь он создавал стихи своей первой книги «Стихи о Прекрасной Даме», писал гениальный цикл «На поле Куликовом». В Шахматове же в 1910 году начата автобиографическая поэма «Возмездие», в которой немало строк, посвященных усадьбе и ее обитателям.

О том, каким было Шахматово, лучше всего могут рассказать те, кто знал его, живя в усадьбе во времена Блока.

Воспоминания М.А.Бекетовой, родной тетки, первого и лучшего биографа поэта, так и называются «Шахматово. Семейная хроника». Многие точно подмеченные детали усадебной жизни, описанные Марией Андреевной, оказали неоценимую помощь при восстановлении усадьбы. Конечно, когда М.Бекетова писала эту работу, то даже не мечтала о том, что и по ее книге в конце ХХ века будет возрождаться Шахматово.

Если воспоминания М.А.Бекетовой привлекают множеством подробностей, деталей, часто наивными рассуждениями любящей племянника бытописательницы, то страницы, посвященные А.Блоку и Шахматову в мемуарах Андрея Белого исполнены прозрений и блестяще раскрывают самую суть отношения поэта к окружающей его подмосковной земле.

«Незаметно приехали на “Подсолнечную”, где вышли и наняли тряскую, неудобную бричку; на ней прокачались мы верст 18 до Шахматова, озираясь на кочки, на лес, на болота, на гати; был лес — невысокий, но частый… Меня поразило различие пейзажей под Крюковом и под Подсолнечной; один стиль пейзажа до Крюкова: стиль ковровых лугов — очень ровных, пересеченных лесами, всегда белоствольными, с малой неровностью почвы, с обилием деревень; от Поварова до Подсолнечной стиль изменяется: пейзажи становятся резче, красивей и явно дичают; лугов уже меньше; леса отовсюду (теперь их повырубили); больше гатей, оврагов и рытвин; деревни — беднее; их — меньше; уже не подмосковная, а тверская губерния; Русью Тверской уже веет (Тверская же Русь — не Московская Русь) — тою Русью, которая подлинная и о которой А.А. так чудесно сказал: “О Русь моя, жена моя, до боли мне ясен долгий путь…”

Здесь, в окрестностях Шахматова, что-то есть от поэзии Блока; и — даже: быть может, поэзия эта воистину шахматовская, взятая из окрестностей; встали горбины, зубчатые лесом; напружинились почвы и врезались зори: “И вдоль вершин зубчатых леса засветит брачная заря”.

Обилие хмурых горбин и болот с очень многими окнами, куда можно кануть — пойдешь прогуляться, и канешь в окошко, — все это вплотную обстало усадьбу, где вырос А.А.; здесь — водится нечисть; здесь попик болотный на кочке кощунственно молится за “лягушачью лапу, за римского папу”; колдун среди пней полоняет весну; и маячит дымком “Невидимка”; сюда же Она по заре опускается розовым шелком одежд.

Я описываю окрестности Шахматова, потому что в поэзии Блока отчетливо отразились они — и в “Нечаянной Радости” и в “Стихах о Прекрасной Даме”; мне кажется: знаю я место, где молча стояла “Она”, “устремившая руки в зенит”: на прицерковном лугу, заливном, около синего прудика, где в июле — кувшинки, которые мы собирали, перегибаясь над прудиком, с риском упасть в студенистую воду; и кажется, что гора, над которой “Она” оживала, — вот так: “Ты живешь над высокой горой”.

Гора та — за рощицей, где бывает закат, куда мчалися искры поэзии Блока; дорога, которой шел “нищий”, — по битому камню ее узнаю (“Битый камень лег по косогорам, скудной глины желтые листы”); то — шоссе меж Москвою и Клином; вокруг косогоры, пласты желтой глины и кучи шоссейного щебня, покрытые белым крестом <…>

Импровизирую я: в эти годы не мог изучать я природу под Шахматовым оком биографа; общие линии пейзажа запомнились: связь их с поэзией Блока — явна; а гора и дорога, — за них я ручаюсь: шел нищий по этой дороге, имея направо ту самую гору; налево же — рощицу; рощицу пересечешь, — и посевы картофеля, кажется; и вдали — крыша дома. Приехали! Прямо из леса мы въехали на просторный, травою поросший усадебный двор, где таилися в зелени службы (конюшни, сараи), дом, маленький флигелек, где жил Блок с Любовью Дмитриевной, “по-мальчишески” — перепугались, когда оказались одни на крыльце перед плотно затворенной дверью одноэтажного дома с надстройкой, кофейного, может быть, темно-желтого цвета <…>

Я попал в обстановку, где веял уют той естественно скромной и утонченной культуры, которая не допускала перегружения тяготящими душу реликвиями стародворянского быта; и — тем не менее обстановка — дворянская; соединение быта с безбытностью; говорили чистейшие деревянные стены (как кажется без обой, с орнаментом перепиленных суков) <…>

Меня поразило: все в этих стенах, — простота, чистота и достоинство…»

Чудо, но и минувший век почти не исказил блоковский пейзаж. И все та же неоглядная даль открывается всякому, кто попадает в эти чарующе-прекрасные места. Быстрая, то скрывающаяся в оплетенных хмелем дремучих зарослях ольхи и ивы, то вырывающаяся на простор лугов ледяная речка Лутосня где-то вдали пропадает в темной чаще леса. Там ее наполняют студеные серебристые роднички, множество которых выбивается из земли в окрестностях Шахматова. А за рекой, до самого горизонта, раскинулись на холмах темно-зеленые еловые леса, кое-где высветленные березовыми рощами. Лес иногда разрывается полями с раскиданными по ним серыми пятнами стогов. И, когда в разрыв облаков проскальзывает редкий солнечный луч, стерня на уже убранных полях вспыхивает золотом… С высокого холма, где стояла когда-то, а теперь вновь стоит усадьба Шахматово, можно, кажется, увидеть всю русскую землю и духовное родство блоковского мира с миром окружающим, с родной землей, с родной природой.

Как же должны мы беречь этот крохотный, затерянный среди полей, холмов и лесов Подмосковья уголок, где он жил и творил, где все до сих пор буквально напоено его поэзией.

Три десятилетия, буквально по крупицам, возрождалось Шахматово, вопреки многим скептикам и противникам. Сейчас здесь образцовый музей-заповедник Александра Блока. Директор заповедника Светлана Михайловна Мисочник — подлинная душа и современная хозяйка блоковских мест. Ей и ее талантливым помощникам каким-то фантастическим образом удалось вдохнуть душу в «новое» Шахматово. И приезжающие, приходящие к Блоку паломники могут увидеть не только восстановленный дом поэта, флигель, каретный сарай, ледник и прочие службы, погулять по ожившему, ухоженному соловьиному саду, спускающемуся к небольшому пруду, где когда-то Блок любил купаться и ловить рыбу, но почувствовать саму поэтическую сущность сказочно прекрасного места. И в этом несомненный талант музейщиков, несущих в Шахматове свою нелегкую службу. Удивительно, но им удалось найти и немало блоковских и бекетовских реликвий, многие из которых почти через век вернулись в Шахматово и придали ему особую достоверность — предметы быта и книги, семейные фотографии и ноты, мебель, зеркала и т.д. и т.д. И в стенах шахматовского дома постепенно возрождается атмосфера жизни интеллигентной стародворянской петербургской семьи, чьи представители сыграли немалую роль в истории русской науки, культуры, просвещения. Недаром А.Блок сказал о своей семье: «Сыны отражены в отцах…» Эта формула зримо раскрывается в современном Шахматове, о восстановлении которого мечтал и много писал когда-то Д.С.Лихачев. Слава Богу, что современное правительство Московской области и министр культуры Г.К.Ратникова поняли, какую культурную жемчужину представляет собой Шахматово, и всемерно помогают его развитию. А ведь было время, когда их предшественникам приходилось доказывать необходимость спасения усадьбы Блока. В нашем случае времена явно изменились к лучшему. Конечно, у блоковского Подмосковья немало проблем. И главная из них — земля заповедника, так называемые охранные зоны. Когда-то шахматовские земли, принадлежавшие Бекетовым и Блоку, ничтоже сумняшеся национализировали. Было это, как мы все знаем, сразу после Октябрьской революции. Но советская власть вдруг почувствовала угрызения совести и, создав три десятилетия назад Государственный музей-заповедник А.А.Блока, как бы вернула гениальному поэту его собственность, отдав принадлежавшие ему земли заповеднику. Но наступили девяностые годы, и появилось много желающих построить свои коттеджи вблизи дома поэта и, конечно, чем ближе, тем лучше. И земля Блока вторично оказалась под угрозой. К сожалению, новые русские в своем безудержном строительном раже готовы уничтожить и леса, и луга, и реки, и озера. Продать, перепродать, запутать следы, оградить уродливым пятиметровым забором облюбованный и захваченный участок — вот их уровень и предел их мечтаний. И им, конечно, наплевать на то, что это заповедник, национальное достояние и т.д. В этом случае именно государство должно сказать свое слово. Нельзя позволять подвергать нашу страну позору и поруганию какими-то полуграмотными полууголовниками. Почему-то сейчас верится, что восторжествует государственная сила и государственный разум в отношении шахматовских и других заповедных земель, и, постепенно возрождая памятные места русской культуры, мы докажем себе и миру, что в нашей стране не исчезла историческая память, что несмотря ни на что храним мы «островки памяти», такие как Шахматово и Михайловское, Ясная Поляна и Мураново, Спасское-Лутовиново и Тарханы… Они необходимы для нравственного, гуманистического воспитания детей прагматичного XXI века, любящих свою Родину, знающих ее историю, ценящих ее культуру.

 

Усадьба на высокой горе

Менделеевское Боблово

 

Существует легенда о покупке Д.И.Менделеевым владения Боблово, рассказывающая о том, что по дороге из Петербурга в Москву на Всероссийскую промышленную выставку Дмитрий Иванович случайно услышал в поезде разговор о продаже имения невиданной красоты неподалеку от Клина. В действительности же все было проще: приобрести имение Менделееву предложил перекупщик из губернского земства полковник Богенгард (иначе: Боггегард), который встретился с Дмитрием Ивановичем на промышленной выставке. Возвращаясь в Петербург, Менделеев уговорил столичного профессора Николая Павловича Ильина поехать посмотреть имение. Шестнадцати тысяч, которые запросил владелец, у Менделеева не было, и он убедил Ильина купить имение пополам, причем свою часть из-за стесненности в средствах выплатил не сразу.

Удобство расположения усадьбы — в восемнадцати верстах от Клина, станции на железной дороге Петербург — Москва, возможность летом отдохнуть вдали от столичной суеты — все это говорило в пользу Боблова. Но была еще одна причина. Из всех изящных искусств Менделеев более всего ценил живопись, а «...в Бобловской местности, — как вспоминала жена ученого Анна Ивановна, — есть что-то цельное, законченное, как в произведении талантливого художника; ничего не хотелось бы изменить, прибавить, убавить или переставить. Местность гористая — три больших горы: Бобловская, Спасская и Дорошевская (Доршевская. — В.П.). Между ними в долине извивается река Лотосня (Лутосня. — В.П.) с лугами и лесами. Плавная линия этих холмов с рекой, с широким горизонтом дает какое-то былинное настроение.

Я любила ходить по Бобловским окрестностям, и какие разнообразные были эти прогулки, то старый, старый лес Манулиха, то молодой Горшков, то поля, луга, река и мельница, за которой мы купались в Лотосне. Лотосня неширокая река, но довольно глубокая, местами красиво поросшая водяными лилиями, кувшинками и незабудками. Дорога к реке шла Березовой рощей, которой так любовался Архип Иванович Куинджи, когда был у нас в Боблове».

Боблово ассоциировалось у Менделеева с родными сибирскими краями. Он писал: «Эти места напоминают мне Сибирь. Они мне дороги».

Направляясь в имение по тракту Клин — Рогачево, повернув направо у села Покровского, Менделеев въезжал в усадьбу со стороны вязовой аллеи, поредевшей, но сохранившейся до настоящего времени. На почти лысом тогда Бобловском холме, изрезанном тремя оврагами, с южной стороны расположился один только Старый парк, окруженный пахотными полями. Несмотря на ухоженность Старого парка, скрывавшего в зарослях столетних лип особняк, принадлежавший князю Дадиани, он все же выглядел немасштабно по отношению ко всему холму. Продолжением вязовой была березовая аллея, которая ограничивала парк с востока и тянулась к флигелям для слуг. Такая же аллея вела к Оазису — небольшому пруду, окруженному молодым леском — Заповедником. А на восточном склоне холма приютилась деревенька Боблово.

С высоты Бобловского холма открывались необъятные дали одного из красивейших мест Подмосковья — Клинско-Дмитровской гряды, всхолмленной, пересеченной оврагами, промоинами, руслами многочисленных речек и ручьев.

Однако желание любоваться «синеющими далями» возникло у помещиков, ранее населявших Боблово, лишь в XVIII веке. Историки братья Смирновы, долгое время проживавшие в Боблове, пришли к интересному выводу: прежние помещичьи постройки возводились не на самом холме, а ниже — в северной части, около Оазиса. Это подтверждается находками остатков фундаментов, выложенных из старинного крупногабаритного кирпича. Кроме того, в зарослях Заповедника и сейчас можно найти множество одичавших садовых цветов и кустарников и даже совершенно несвойственную Подмосковью тую.

Сразу после приобретения Боблова Менделеев приступил к серьезному ремонту княжеского дома. Многие исследователи, основываясь на воспоминаниях дочери ученого Ольги Дмитриевны и его племянницы Надежды Яковлевны Капустиной-Губкиной, говорят о постройке нового дома на месте прежнего. Однако Дмитрий Иванович производил именно ремонт строения. Это подтверждается тем, что уже в восьмидесятых годах перед Менделеевым встал вопрос о необходимости постройки нового дома, так как старый совсем обветшал, на что указывают дошедшие до нашего времени фотографии старого — со сломанными дверями и окнами. По воспоминаниям современников, Дмитрий Иванович тогда не только запретил жить в этом доме, но даже заходить в него. А между тем он простоял в таком виде еще более тридцати лет, и только в 1919 году по указанию отдела народного образования при Соголевском Совете депутатов был разобран за ветхостью.

Новый дом выстроили по проекту Дмитрия Ивановича несколько ниже по склону, около Сторожевого дуба.

Что же представляло собой имение в 1865 году, каким увидел его впервые Дмитрий Иванович Менделеев? Ответ на эти вопросы дает семейный архив, по крупицам собранный костромским архитектором, правнучатым племянником ученого Арсением Владимировичем Максимовым, который жил здесь, любил и изучал эти места. «Дом в Боблове, — пишет А.И.Менделеева о новом особняке, — архитектуры особенной: строил Дмитрий Иванович его сам, по своему плану, сделав из картона маленькую модель. <...> Он двухэтажный, с большим подвалом и обширным чердаком. Нижний этаж каменный, верх деревянный, с террасой в длину всего дома. Лестница, ведущая из передней нижнего этажа, из какого-то желтоватого камня, похожего на мрамор. Ставни везде внутренние, железные, обшитые дубом.

Все производило впечатление внушительное и крепкое. Соседка наша по имению говорила, что дом наш напоминает ей замок Рюдольштадт из романа Жорж Санд “Консуэло”».

Сам Дмитрий Иванович со своей библиотекой и лабораторией расположился наверху, а в нижних комнатах — семья, прислуга и многочисленные гости ученого.

В Боблове Менделеев, всерьез увлекшись вопросами строительства, ставил опыты по возведению саманных и опилко-бетонных строений, призванных противостоять вечным российским пожарам. Но с особой страстностью Менделеев в Боблове занялся научными опытами по сельскому хозяйству, лесоводству, обработке и производству сельскохозяйственной продукции. И не только наукой занимался Менделеев в Боблове. Здесь он много читал, устраивал выезды на природу — пикники, экскурсии. Не оставалась в стороне и просветительская деятельность. Иногда Дмитрий Иванович записывал тексты народных песен и пословиц. Сетовал на то, что не умел обозначить нотами мелодии песен и подарить Бородину или кому-нибудь из друзей-музыкантов. В его петербургской библиотеке со временем накопились целые сборники крестьянских песен, пословиц, поговорок.

 

* * *

При покупке и разделе имения Дмитрию Ивановичу по жребию достался особняк, а профессору Ильину — флигели.

Но Николай Павлович был недоволен разделом имения, ведь его половина, более компактная и капитальная, не имела уюта, жить, по сути, было негде. Тогда он решил соединить оба флигеля каменным зданием. На первом этаже рядом с кухней разместился большой зал-столовая, комната и лестница на второй этаж, где вышло еще четыре комнаты с балконом на юг. Только стены второго этажа были срублены из дерева, так все здание больше походило на деревенское.

В восьмидесятые годы у Ильина возникли неприятности в Технологическом институте, которые подорвали здоровье профессора, осложнились семейные отношения, и Николай Павлович начал подумывать о продаже имения. А Менделеев к тому времени сильно привязался к Боблову, и сложности, возникшие у Ильина, подвели Дмитрия Ивановича к идее приобрести половину ильинской усадьбы. Его планы предполагали переселить огромную сибирскую семью генерал-полковника Александра Кузьмича Смирнова, состоявшего в родстве с Менделеевыми, в Боблово.

Летом 1881 года в усадьбу из Омска приехала Юлия Яковлевна Капустина-Смирнова, племянница Дмитрия Ивановича и жена А. К. Смирнова. Менделеев срочно отправил ее в Петербург, чтобы она через знакомых уговорила Ильина продать свою часть имения.

Купчая состоялась зимой того же года, после чего: «...все Боблово стало своим», как говорил довольный Дмитрий Иванович. Разрушив пограничные заборы, ученый с удвоенной энергией взялся за реконструкцию Старого парка, выявляя прежнюю планировку, расчищая забытые дорожки.

«Теперь, — говорил Менделеев, — еще предстоит одна забота: перетащить в наши Бобловские края из Томска Федора Яковлевича с Августой Степановной. Тогда вся моя сибирская родня будет летом жить в Боблове. Это моя давняя заветная мечта. Только бы успеть мне ее осуществить».

Художница Августа Степановна Попова, сестра А.С.Попова — изобретателя радио, была замужем за профессором физики Федором Яковлевичем Капустиным — сыном старшей сестры Дмитрия Ивановича. Они действительно поселились в Покровском в четырех верстах от Боблова, но лишь в 1910 году, когда Дмитрия Ивановича уже не стало.

Еще во времена раздельного владения усадьбой Менделеев приглашал свою многочисленную родню, племянников и внучатых племянников, учившихся в Петербурге, на лето в Боблово. Для этого Дмитрий Иванович снимал у Ильина пятиоконную угловую комнату на первом этаже его дома, как говорилось, «для мальчиков». Вот с той далекой поры в этом доме и появилось название «комната мальчиков».

Убранство комнаты было весьма простое: в ряд одна за другой стояли железные кровати, между ними — столик и стул, а на внутренней, без окон и дверей стене — полки с тысячами книг.

В этой комнате одно время жил профессор механики, соратник Д.И.Менделеева и адмирала С. О. Макарова по научным исследованиям в области кораблестроения, один из конструкторов ледокола «Ермак», Николай Александрович Смирнов. Из всех его трудов мне удалось обнаружить лишь исследования по стрельбе торпедами: видимо, остальные работы этого ученого, одного из основоположников минного дела в России и конструктора отечественных подводных лодок, были строго засекречены.

Его брат, Нестор Александрович Смирнов — профессор-зоолог, вместе со знаменитым норвежским путешественником Фритьофом Нансеном участвовал в полярной экспедиции. Именем «Профессор Нестор Смирнов» назван был советский научно-исследовательский корабль, приписанный к Мурманскому порту.

Их двоюродный брат, академик Яков Иванович Смирнов — археолог-востоковед, первый европеец, занявшийся исследованием Монголии. Неоднократно встречался с Дж. Неру, Л.Толстым, Н.Рерихом, И.Грабарем. Яков Иванович вел отдел средних веков в петербургском Эрмитаже. В первые годы Советской власти работал с В.Лениным и выполнял его деликатные поручения.

Эти и многие другие «мальчики» выросли здесь «под крылом» Дмитрия Ивановича Менделеева.

В этой комнате останавливались приезжавшие к Менделееву его друзья-художники: И.Е.Репин, А.И.Куинджи, Н.А.Кравченко. Подолгу жили сотрудник Менделеева по Главной палате мер и весов профессор И.Н.Младенцев и А.С.Попов.

Часто здесь бывал Александр Блок, приезжавший верхом из Шахматова. Неподалеку от границы березовой рощи, посаженной Дмитрием Ивановичем, на поляне был сенной сарай, в котором, как полагалось в небольших усадьбах, устраивались летние любительские спектакли. Руководила этими спектаклями Н.Я.Капустина-Губкина, «Надька-егоза», как называл ее Дмитрий Иванович.

С появлением Блока полудетские, наивные спектакли сменились серьезным репертуаром. «Мы разыгрывали, — вспоминал поэт, — в сарае «Горящие письма», «Букет», сцены из «Горя от ума» и «Гамлета».

Любовь Дмитриевна Менделеева — дочь ученого и впоследствии жена поэта —  рассказала о знакомстве и первых встречах с ним в Боблове в своих воспоминаниях «И быль и небылицы о Блоке и о себе…»:

«О, день, роковой для Блока и для меня! Как был он прост и ясен! Жаркий, солнечный июньский день, расцвет московской флоры. До Петрова-дня еще далеко, травы стоят некошенные, благоухают. Благоухает душица, легкими, серыми от цвета колосиками обильно порошащая траву вдоль всей “липовой дорожки”, где Блок увидал впервые ту, которая так неотделима от него, от жизни родных им обоим холмов и лугов, которая так умела сливаться со своим цветущим окружением <…>.

После обеда, который в деревне кончался у нас около двух часов, поднялась я в свою комнатку во втором этаже, и только что собралась сесть за письмо, — слышу: рысь верховой лошади, кто-то остановился у ворот, открыл калитку, вводит лошадь и спрашивает у кухни, дома ли Анна Ивановна? Из моего окна ворот и этой части двора не видно; прямо под окном — пологая зеленая железная крыша нижней террасы, справа — разросшийся куст сирени загораживает и ворота и двор. Меж листьев и ветвей только мелькает. Уже зная, подсознательно, что это “Саша Бекетов”, как говорила мама, рассказывая о своих визитах в Шахматово, я подхожу к окну. Меж листьев сирени мелькает белый конь, которого уводят на конюшню, да невидимо внизу звенят по каменному полу террасы быстрые, твердые, решительные шаги. Сердце бьется тяжело и глухо. Предчувствие? Или что? Но эти удары сердца я слышу и сейчас, и слышу звонкий шаг входившего в мою жизнь <…>»

Пройдет несколько лет и А.А.Блок и Л.Д.Менделеева в 1903 году обвенчаются в стоящей точно на полпути между Бобловом и Шахматовом церкви Михаила Архангела в селе Тараканове. «Настал день свадьбы, — вспоминала об этом событии мать невесты А.И.Менделеева. — Александр Александрович и Любовь Дмитриевна вечнались в старинной церкви близ Шахматова. Стоит она одиноко, белая, с отдельной звонницей. Кругом несколько старых могил с покосившимися крестами, у входа два больших дерева. Внутри — мрачная, на окнах железные решетки; очень старые густые иконы, а на самом верху иконостаса деревянные фигуры ангелов. Церковь построена далеко от деревни. Богослужение в ней совершалось крайне редко; таинственное и мистическое впечатление производила она».

 

* * *

История недалекого от Боблова и Шахматова села Тараканова, как и многих мест Клинско-Дмитровской гряды, очень древняя. С начала XVII века рядом с деревней Высокое Лутосненского стана Дмитровского уезда появилось «сельцо с господским строением», которым с небольшими перерывами владели на первых порах Таракановы. В 1681 году одному из потомков этого рода, стольнику «Миките Ксенофонтову сыну Тараканову в поместье со всеми угодьи <видимо, передано в наследство>… от вотчинной земли стольника Микиты Тараканова сельца ево Высокова промеж врага а от реки Лутосни прямо до большой дороги».

Некоторое время село Высокое носило два названия: «Высокое, Тараканово тож»; позже сохранилось последнее. Стольник же интересен нам тем, что построил в 1695 году у себя в имении новую деревянную церковь во имя Архистратига Михаила.

Через шестьдесят лет, 9 февраля 1755 года, внук стольника, капитан Иван Васильевич Тарканов получил «Храмозданную грамоту» и приступил к строительству каменной церкви.

Хоть дата окончания постройки неизвестна, скорее всего, это произошло еще во времена Таракановых, за которым вотчина числилась до 1789 года. Следовавшие за ними помещики часто менялись, впрочем, они нам не так интересны.

В «Исторической справке о Боблове», написанной одним из упоминавшихся родственнков Менделеева, А.И. Смирновым, о селе говорится так: «Вдали на горе Аладьино, Тараканово с двумя церквами: красной на высоком берегу Лутосни и против нее — белая (где венчали в 1903 году поэта А.Блока)».

Сторожилы вспоминали, что они так и назывались: Белая и Красная. В Белой, церкви Михаила Архангела, соединилась архитектура русского барокко с ранневизантийской схемой — «равноконечный греческий крест», — завершенной центральным куполом на световом барабане со светлым фонарем. А Красная, на месте деревянной «Николы-на-Лутосне» (или у «Николы-на-погосте»), названа, по всей видимости, как некая антитеза, по цвету кирпичных небеленых стен.

Так сложилось, что Никола-на-Лутосне находился на той стороне реки, где располагались наиболее населенные деревни. Посещать Таракановскую церковь большинству прихожан было неудобно. Старый деревянный храм Николы сделался в XIX веке центральным, а с двадцатых годов столетия Таракановская церковь стала «приписной» к Никольскому храму часовней.

Впрочем, и церковь Михаила Архангела окончательно не закрыли. По воспоминаниям современников, служба в ней производилась два-три раза в год. Рассказывали, что внутри были старые образа и лепные украшения, несвойственные православным храмам, но характерные для архитектуры барокко.

Специалисты считают, что церковь Архангела Михаила — редкий и оригинальный для Подмосковья тип храма Подмосковья середины XVIII века. Научное исследование барочных церквей, проведенное в наше время под руководством архитектора-реставратора В.И.Якубени, показало, у Таракановской церкви есть архитектурный аналог — Спасский храм в селе Борзыни Кувшиновского района Тверской области.

Прежде церковь Михаила Архангела имела колокольню, но фундаменты, видно, сделаны были непрочно, она стала наклоняться, в 1874 году ее пришлось сломать, и по проекту архитектора Груздина в 15 метрах от храма построили на каменном основании временную деревянную звонницу, которая простояла до 1930 года (по другим данным — до последней войны).

В 1921 году в крест церкви попала молния, пробила купол, и храм внутри загорелся. Пожар был потушен, а повреждения исправлены.

Но в 1928 году большевики закрыли церковь и сделали из нее клуб. Настенную живопись забелили, хотя, как вспоминают местные жители, она еще долгое время просвечивала сквозь многочисленные известковые слои. Так что пришлось штукатурку вовсе сбить. В бывшем храме пробили дверные проемы, построили тамбур у южного притвора, разобрали хоры, сделали дощатые полы и потолок.

Зимой 1941–1942 годов, когда в районе Тараканова шли тяжелые бои, взрывной волной был разрушен свод и часть восьмерика. Так и стояли руины, разрушаемые временем да людьми, — народу очень был нужен крепкий большемерный кирпич, из которого состоял храм. До сегодняшних дней сохранился лишь объем центральной части здания и южный придел в честь Николая Чудотворца.

И все же, несмотря на значительные утраты, по сохранившимся рисункам,

фотографиям, лежащим в завале деталям, реставраторы сегодня составили достаточно полное представление об архитектурных формах памятника. Готовы уже к работе чертежи реставрации.

Известно, что центр церкви поддерживал мощный восьмигранный столп, к которому примыкали четыре равновеликих двусветных объема: центрального алтаря, боковых приделов и притвора — паперти. Боковые приделы перекрыты были цилиндрическими сводами. Восьмерик заканчивался аттиком, а над центральным восьмериком главенствовал восьмискатный купол с четырьмя люкарнами. На него опирался восьмигранный глухой барабан, увенчанный главкой. Боковые главки были незначительны, по высоте едва лишь достигали окон главного столпа. В нижней части храма господствовал ордер, фасады располагались симметрично и были расчленены пилястрами с коринфскими капителями. Проемы окон обрамляли барочные наличники. Аттик и барабан изобиловали перспективными нишами. Входы в боковые приделы — с юга и севера.

По воспоминаниям старожилов, на церкви был прорезной золоченый крест с полумесяцем, венчавший главку. Преобладал белый цвет стен, а ниши барабана были окрашены розовым.

Жительница Тараканова вспоминала, что в куполе изображен был Бог Саваоф, а в окнах — ангелы. Иконостас отличался причудливой резьбой с золочением, на стенах были запечатлены сюжеты ада и рая. Запомнились железная входная дверь и плиточный пол. Многие старики уверяли, что внутри центрального восьмерика были железные связи — стяжки, устроенные крест-накрест. Сохранились белокаменные консоли, поддерживающие балкон хоры, однако для певчих был сделан чугунный балкончик. На второй ярус вела внутристенная винтовая белокаменная лестница, от которой сохранился выем в угловой части храма.

Дома села Тараканова, выстроенные в четкую линию, словно ведут нас к храму, руины которого открываются в перспективе. Даже в таком виде церковь производит сильное впечатление барочными нишами, плоскостями стен и особой одухотворенностью, подчеркнутой остатками кладбища, старыми липами, кустами акации и шиповники, березовой аллеей, выложенным плитами квадратным копаным прудом…

По мнению архитектора-реставратора В.И.Якубени, восстановление Никольского придела Таракановской церкви может быть осуществлено в короткие сроки. Хотя вопрос о реставрации Таракановской церкви, руины которой регулярно даже обносились лесами, которые столь же регулярно разворовывались местными жителями, поднимался за прошедшие десятилетия не раз.

И только в минувшем году при поддержке министра культуры Московской области Г.К.Ратниковой директор музея-заповедника А.А.Блока С.М.Мисочник сумела наконец приступить к восстановлению церкви Михаила Архангела. Была огорожена принадлежащая заповеднику территория усадьбы Тараканово с прудом, остатками парка, руинами церкви, архитекторы-реставраторы под руководством многоопытного В.Я.Якубени приступили к разработке рабочих чертежей и, наконец, были расчищены подвалы церкви — реальный признак начавшегося возрождения храма. К сожалению, пока все обращения к новым богачам с просьбой о помощи в восстановлении блоковской и менделеевской церкви не нашли отклика, но верится, что есть еще на Руси люди, заботящиеся о духовной истории Родины, и вскоре зазвонят колокола белой церкви над старым прудом и девушка будет петь в церковном хоре.

В Тараканове уже четыре года организована и зарегистрирована церковная община храма Михаила Архангела. Первый молебен у руин отслужен 25 августа 2002 года. Здесь же протоиерей Дмитрий (Пташинский), благочинный церквей Солнечногорского округа, огласил благословение митрополита Ювеналия на восстановление храма. Молебны и панихиды затем служились внутри разрушенных стен, а зимние службы проходили в сельской библиотеке и клубе.

В январе 2003 года сельский совет передал на правах дарения храм Михаила Архангела музею-заповеднику А.А.Блока. Сотрудниками музея найдены две подлинные иконы Таракановской церкви. Есть надежда, что через 2-3 года церковь Михаила Архангела станет духовным центром окружающих мест.

Хотелось бы верить, что недалеко время, и оживет площадь у храма, где в праздники проходили гулянья, традиционные ярмарки товаров и ремесел. А почитателям, пришедшим поклониться таланту Блока в Шахматово и Менделееву в Боблово, Вифлеемской звездой сиять будет Белая церковь.

 

* * *

Но вернемся в Боблово, расположившееся на самой высокой в окрестности горе, так же хорошо видной от руин церкви, как и во времена Д.И.Менделеева.

На стрелке между оврагами, на западном склоне Бобловского холма Менделеев в 1867 году выстроил хутор «Стрелица» для семьи своей старшей сестры Марии Ивановны. Когда-то, еще в Тобольске, ее муж, Михаил Логинович Попов, был учителем Дмитрия Ивановича. В 1884 году Мария Ивановна продала «Стрелицу» Ивану Кузьмичу Смирнову, женатому на племяннице Дмитрия Ивановича — Анне Яковлевне Капустиной. А их сын, уже упомянутый академик-археолог Яков Иванович Смирнов, занявшись раскопками усадьбы, раскрыл многие тайны истории Боблова.

Племянник Дмитрия Ивановича — Михаил Яковлевич Капустин, профессор гигиены, приобрел в 1885 году невдалеке от Боблова дом в деревне Бабайки. В этот дом часто приезжал друг Капустина, выдающийся русский ученый, изобретатель радио Александр Степанович Попов.

Правнучатый племянник Дмитрия Ивановича, Арсений Максимов, рассказывал, что, проживая в первые годы советской власти в Боблове, обнаружил около нового дома Менделеевых в ветвях Сторожевого дуба странный шест. Он спросил о его назначении у сына Менделеева — Ивана Дмитриевича, который рассказал, что на дубе находилась антенна аппарата, с помощью которого впервые в Подмосковье Дмитрий Иванович услышал звуки морзянки.

Всякий раз, когда приближается очередная годовщина великого научного прорыва — «День радио» (седьмое мая), вновь и вновь муссируется дряхлая тема «первородства» изобретения радио. Обычно в этот спор неизбежно вступает и другая тема: а как сами мы сохраняем память о великом изобретении. Вот об этом поговорим на примере трагической судьбы усадьбы Бабайки, что на тракте Клин — Рогачево, откуда А.С.Попов посылал Д.И.Менделееву в Боблово первые в истории Подмосковья радиосигналы.

Вначале поясню, кто приписал итальянскому инженеру Гульельмо Маркони изобретение Попова. В двух словах суть состоит в том, что Александр Попов вовремя не зарегистрировал по международным правилам свой беспроволочный телеграф, а Маркони позднее запатентовал некоторые усовершенствования аппарата. Почти через год после публичной демонстрации Поповым своей системы радиосвязи Маркони, проявив незаурядную хватку, подал в Лондонское патентное ведомство заявку на изобретение. 3 марта 1896 года ему выдана была приоритетная справка и предложено в течение девяти месяцев подать полное описание изобретения. И поскольку его патент оказался первым, выданным по поводу такого устройства, в ряде стран изобретателем радио признают Маркони.

Замечу, что при жизни обоих ученых заслуга Попова в приоритетном применении радиоволн для передачи информации не подвергалась сомнению. Но биографы Маркони (более других — Луиджи Солари) сумели создать легенду, которую подхватила печать, будто именно и только Маркони является «отцом радио».

В действиях же Попова мне видятся мотивы застенчивой славянской души: в газете «Новое время» 22 июля 1897 года он писал: «Г.Маркони первый имел смелость стать на практическую почву и достиг в своих опытах больших расстояний связи усовершенствованием действующих приборов...» Правда, он все же робко настаивает на приоритете: «Приемник Г.Маркони по своим составным частям одинаков с моим прибором, построенным в 1895 г.». Многие известные достижения Маркони, как, например, рекордный радиосеанс через Атлантический океан, проводились на аппаратах, созданных Поповым, о чем итальянец, не страдавший комплексами славянской души, благоразумно умалчивал.

Тогда же немецкий журнал «Elektronische Zeitschrift» писал, что «схема устройства Г. Маркони 1897 г. точно совпадает со схемой устройства А.С.Попова 1895 г.»; Маркони на основании приоритета Попова было отказано в выдаче патента в Германии, во Франции и России.

«Мой Путевой дворец» — так называл дом в придорожных Бабайках Д.И.Менделеев, небольшую усадьбу на полпути из Клина в Боблово.

Хозяин дома, друг Попова, профессор гигиены Михаил Яковлевич Капустин поселился здесь еще в 1885 году. За свои убеждения Капустину нередко приходилось скрываться от полиции, здесь же в Бабайках удавалось проводить конфиденциальные встречи с Сеченовым, Мечниковым, Потаниным, академиком Кондаковым...

Летом 1899 года в Бабайках состоялся первый в Московской губернии сеанс. Впервые в России приемный и передающий аппараты надежно работали в условиях всхолмленной, пересеченной местности — Клинско-Дмитровской гряды.

В архиве Арсения Максимова сохранились записи о тех событиях, сделанные со слов Дмитрия Ивановича Менделеева:

«Помню, сидели мы в Боблове, в моем кабинете был установлен приемный аппарат, антенну смастерил Ваня (сын Д.И. Менделеева. — В.П). Залез на большой дуб возле дома и привязал ее к ветвям. А Попов в Бабайках установил передающее устройство. Заранее сверили часы и в назначенное время были у приборов. Как и сговорились — в двенадцать часов дня слышу: затрещало, и азбука Морзе поздравила нас с хорошей погодой.

Страсть было досадно, что мы не могли ничего ему ответить и поздравить с крупнейшей научной победой! Наскоро заложили лошадей и по условленной заранее дороге скорее в Бабайки галопом. Только доехали до Фабричного моста, а Александр Степанович к нам мчится на рысях, не терпелось ему узнать, как мы его слышали. Лошади остановились, мы соскочили с сидений, от радости такой обнялись и трижды по-русски расцеловались.

Поспешили ко мне в Боблово, здесь Александр Степанович осмотрел свой приемный аппарат, убедился, что все в исправности, а сам все волнуется. Вижу — душа у него не на месте: то присядет, то по кабинету ходит. Наконец говорит: “Дмитрий Иванович, хочу еще раз себя проверить — поеду прямо из Бабаек вместе с электрической машиной верст на тридцать по большаку, а вы ждите мои сигналы...”

Помню, еще монахам в Пешношский монастырь письмо написал, просил разрешения провести опыты из подвалов с толстыми стенами. А через пару дней опять затрещал приемный аппарат, и версты и стены помехой не были. И опять мы радовались вместе с изобретателем».

Более двадцати лет назад в журнале «Огонек» (№20 за 1981 год) была опубликована статья «Дом у дороги», где в частности говорилось о трагическом запустении, в котором находится усадьба Капустина в Бабайках. Редакция получила ряд откликов, авторы которых писали о недопустимости подобного отношения к памятникам истории отечественной науки. С поддержкой идей восстановления дома Капустина, превращения его в музей выступил Центральный музей связи имени А.С.Попова, Мемориальный музей А.С.Попова при Ленинградском электротехническом институте.

Тогда редакция получила справку от Клинского горкома КПСС, в которой сообщалось: «В настоящее время совхоз, на территории которого находится д. Бабайки, решает вопрос передачи дома на баланс ВИСХМ с обязательным ремонтом дома».

С тех пор прошло почти четверть века, и «путевой дворец» разрушился окончательно. То есть, судьба памятника решилась сама собой.

И вот в связи с этим хочется вспомнить об одном событии, произошедшем близ Красноярска на Караульной горе. Место это было выбрано для наблюдения солнечного затмения 1887 года. Для синхронизации действий ученых, находящихся в различных точках России, использовалась телеграфная связь. Сюда, на Караульную гору, в старинную часовню тянул линию связи молодой, не известный никому инженер Александр Попов. В 1972 году на Караульной горе были произведены реставрационные работы, а на стене часовни установлена мемориальная доска в память о событии. Во время последней денежной реформы государство выпустило самый популярный в стране зеленый десятирублевый билет Банка России, на котором изображена памятная часовня под Красноярском.

Невольно задаешься вопросом: почему же был обойден вниманием мемориальный дом в Бабайках, где долгое время жил ученый, где проводились уникальные опыты?

Почему до этого достопамятного места нет никакого дела ни властям Клинского района, ни гигантам мобильной связи, которые так или иначе эксплуатируют в своих интересах изобретение А.Попова? Для начала хотя бы мемориальный знак в Бабайках и памятную доску на стене Николо-Пешношского монастыря установили. Или для этого тоже нужна «политическая воля», которая ткнет носом безграмотных олигархов и местную, клинскую в частности, власть в очередную, легко решаемую проблему. Да и сами Бабайки в том виде, в каком они были, когда понеслись отсюда первые в Подмосковье радиосигналы, совсем несложно восстанавливать по сохранившимся у автора этих строк фотографиям, сделанным, к слову, самим Д.И.Менделеевым. Это была бы и дань памяти замечательному изобретателю и стало бы притягательным туристическим объектом в этом удивительном районе Подмосковья.

 

Чудо Николы на Пешноше

 

Из находящегося неподалеку от Шахматова и Боблова большого купеческого села Рогачева с его огромным собором расходятся в разные стороны семь дорог. Остановившись на соборной площади, мы спросили у прохожих: «Как проехать к Николо-Пешношскому монастырю?» Первый, второй, третий и т.д. и т.д. встреченный нами человек смотрел на нас в лучшем случае недоумевающе, что-то нечленораздельное мычал в ответ — было уже 3 часа пополудни и почти все встреченные нами рогачевские аборигены были в состоянии легкого подпития. Наконец нас осенило. «Где здесь психбольница?» — спросили мы, помня, что где-то в 1960-х годах в древнем Николо-Пешношском монастыре был этот дом скорби. Но в первое десятилетие XXI века, в России, где все — от Президента до последнего парламентария истово бьют поклоны на все церковные праздники — возможно ли такое? «Психинтернат?» — первый же человек, к которому мы обратились с этим вопросом, тут же указал дорогу к монастырю, который все тут и воспринимали лишь как больницу для сирых и убогих. Так мы отправились к одной из самых древних в нашей средней полосе Николо-Пешношской обители. Поразительно, но люди, живущие всего лишь в 10 км от него, обозначали эти места не иначе, как «Психинтернат».

Едем в точно указанном направлении и неожиданно попадаем на обсаженную вековыми плакучими ивами дорогу, пересекающую геометрически совершенное, четко прочерченное русло когда-то спрямленной здесь реки Яхромы, напоминающее и сейчас четкое инженерное сооружение. А вдали, как легендарный Китеж, встает перед глазами сказочный городок в окружении зубчатых, изрезанных щелями бойниц стен, увенчанных высокими шатрами башен, из-за которых тянутся ввысь маковки многочисленных церквей, читается на фоне сурового неба освещенный солнцем шелом главного монастырского собора. Основал этот забытый ныне Богом и Московской патриархией удивительный монастырь в XIV (!) веке Мефодий Пешношский, по призыву Сергия Радонежского, в тяжелую для России пору татаро-монгольского ига. В то время наряду с крупными монастырями — Киево-Печерским, Юрьевым вблизи Новгорода и другими — возникали и небольшие обители, объединявшие нескольких монахов-отшельников. Дальновидный митрополит Алексий и Сергий Радонежский с учениками во второй половине XIV века провели реформу: дали монахам общежительный устав и таким образом повысили оборонное значение монастырей, влиявших на политическую жизнь страны, способствовавших освобождению ее от иноземного ига, преодолению междуусобной разобщенности.

Преподобный Мефодий оставил уединенный образ жизни, собрал вокруг себя местных отшельников и с благословения Сергия заложил на месте впадения в Яхрому небольшой речушки Пешноши деревянный монастырь.

Река Яхрома с незапамятных времен являлась основой «Яхромского водного пути», одного из вариантов соединения Москва-реки с Волгой. Крупные волжские корабли с грузами, конечно, не могли пройти по неглубокой, узкой Яхроме. Они поднимались в Дубну, затем по Сестре до села Усть-Пристань. Здесь товары перегружались на более легкие суда, которые уже устремлялись к Москве.

Монастырь стал крупным духовным центром русского монашества, его монахи участвовали в строительстве Оптиной пустыни. Здесь, в Николо-Пешношском монастыре, хранились чтимые святыни — частица Ризы Господней, чудотворный образ Иоанна Предтечи, написанный Андреем Рублевым.

В средние века монастыри, играя роль крепостей, вообще нередко строились на торговых путях, запирая дорогу иноземцам и просто лихим людям — ведь торговая дорога в любую минуту могла стать тропой войны. В то же время, находясь, говоря современным языком, вблизи транспортных магистралей, сообщества монахов, не отвлекаясь от служения Богу, активно включались в коммерческую деятельность. Но, как и все, что связано с древними водными путями между столицами, в XIX веке Николо-Пешношский монастырь утратил свой престиж — даже «чугунка пролегла от него в значительном расстоянии.

Многое тогда потеряло самобытность — Никольский собор буквально утонул в поздних пристройках. «Раскрыли» его реставраторы лишь в шестидесятые годы ХХ века. Обшарпанные рушащиеся стены, покосившиеся шатры башен, зияющие проломы в вековой кирпичной кладке — вот современный облик монастыря. И это в XXI веке в России, когда церковь получила все возможности для возвращения в свое лоно, спасение и возрождение всех своих владений. А тут в десяти километрах друг от друга истинные реликвии православия — церковь Менделеева — Блока в Тараканове и Николо-Пешношский монастырь XIV века. Неужели благие деяния Московского патриархата распространяются показно лишь на столицы, а в нескольких десятках километрах от них может царить мерзость и запустение? Недавно верующие обратились к руководству страны с просьбой вернуть монастырь православной церкви. «Несмотря на общероссийское значение и многовековую историю, монастырь до сих пор не возвращен Русской Православной церкви, — говорится в письме. — Верующие лишены права свободного доступа к одной из величайших святынь Православия».

В письме содержится настоятельная просьба придать планам возрождения монастыря, требующим вывода из него психиатрического интерната, статус общенационального культурно-исторического проекта и объединить усилия «общества, государства и Церкви во имя возрождения русской православной святыни».

В болотистой низине Яхромы, под самыми стенами древней обители, частоколами и колючей проволокой пестрят наделы приусадебных участков, раскинулись дремучие заросли огромных лопухов и бурьяна, в которых блестят пустые водочные поллитровки и использованные одноразовые шприцы, выброшенные современными обитателями монастырских келий (насельниками-заключенными) за ненадобностью.

Поразительно, но у въездной в монастырь Спасской башни в стене вмурована и до сих пор существует памятная доска, сообщающая, что Николо-Пешношский монастырь — комплекс охраняемых государством памятников отечественного зодчества, основан в 1361 году. Как же умеем мы все испакостить и опошлить. Ни в одной европейской стране такое отношение к своему прошлому невозможно. А ведь слава Николо-Пешношского монастыря была в России велика, ладьи с его монахами еще в XV веке появлялись в Белозерье. Дмитровские князья дарили обитель селами, в руках монахов оказалось и известное нам Рогачево.

В монастыре, как раз рядом с охранной доской в стене, прорублена обыкновенная современная дверь с филенками, а над ней до недавних лет реял выцветший кумач «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!», а скульптура Ленина с простертой рукой до сих пор украшает сквер перед монастырской стеной.

Посетитель наивно думал, что его приглашают посетить памятник древнерусской архитектуры, — не тут-то было! Это приглашение для «избранных»: бывший Николо-Пешношский монастырь еще в 1929 году попал в систему социального обеспечения, в монастыре и теперь располагается московский психоневрологический интернат №3. Сырые сводчатые палаты. В больничной столовой, расположившейся в центральном Никольском соборе, стены в серо-зеленой плесени с палец толщиной…

И как тут не вспомнить, что лет двадцать назад, в давнишнем интервью журналу «Огонек» председатель Советского фонда культуры Дмитрий Сергеевич Лихачев назвал создание в Николо-Пешношском монастыре туристского центра одним из тех дел, «свершение которых достойно может завершить второе тысячелетие нашей эры».

Только ведь давно, за всякими прочими бедами, свалившимися на страну, об этом и думать забыли.

 

Памяти нужно пристанище

 

Описанными памятниками отнюдь не исчерпывается перечень исторических мест, расположенных на небольшой территории Клинско-Дмитровской гряды между Дмитровским шоссе и питерской трассой. Многие были уничтожены войной, другие погибли от времени и нашего полного равнодушия. Не радует и нынешняя ситуация: окрестности Клина и Солнечногорска так интенсивно и бессистемно застраиваются, что вскоре, возможно, и все те места, где когда-то располагались памятники, окажутся в чьем-то хозяйственном владении, погибнут навсегда, если государство не остановит этот вандализм. А пока за разговорами об историческом прошлом и светлом будущем России явственно торчат уши чьего-то коммерческого интереса и чьего — очень легко обозначить.

Так, в 1983 году начались восстановительные работы в усадьбе Боблово. Из всех строений, существовавших при жизни ученого, сохранился лишь дом А.К.Смирнова. В 1919 году пожар уничтожил новый дом Менделеевых, не уцелели хутор «Стрелица» и баня, где на втором этаже была художественная мастерская А.И.Менделеевой. Стерлась с годами четкая планировка Старого парка, почти высох пруд Оазис. Безжалостно вырублена березовая аллея, да и вязовая аллея в сильном запустении, хотя много могучих деревьев еще держится.

С южной стороны Старый парк катастрофически отступил вглубь от своей первоначальной границы. По воспоминаниям живших шестьдесят лет назад в Боблове Максимовых, граница парка сместилась более чем на двадцать метров. Нет теперь гордого ряда деревьев вдоль границы парка, нет и аллеи акаций. А ведь здесь, у края парка, находилась дубовая скамья, где встречались Любовь Менделеева и Александр Блок. В год столетия приобретения Боблова Менделеевым уже не было ели, у которой стояла эта скамья, а на пне от ели, как ориентир, образовался большой муравейник, указывая, где были границы парка.

В конце восьмидесятых прошлого века несуществующие ныне организации: институт «ГосНИИХлорпроект» Министерства химической промышленности совместно с Министерством культуры СССР объединились для восстановления одного из строений усадьбы — дома А.К.Смирнова и постройки ряда бытовых сооружений.

Большой вклад в восстановление облика усадьбы внес архитектор Арсений Максимов. Опираясь на семейный архив фотоснимков Боблова, личные воспоминания и описания родственников, он создал реконструкции строений в том виде, в котором они были при жизни Менделеева, воссоздал общий вид и внутреннюю планировку старого дома, где ученый жил в Боблове первые двадцать лет, работал над «Основами химии», где родилась мысль о создании Периодической системы элементов.

Максимов по старинным фотографиям и по памяти изобразил отдельные уголки усадьбы: холм, изрезанный оврагами; между елью и березой дубовая скамья, где поэт встречался с дочерью ученого; мост через Лутосню, по которому Менделеев последний раз уезжал из Боблова...

В конце восьмидесятых в доме Смирновых открылся музей, судьба которого, увы, не сильно отличается от судеб многих провинциальных учреждений такого рода, за эти годы, как выяснилось, руководство музея не выполнило (как уверяют, из-за отсутствия средств) даже работы по землеотводу, так что границ памятника как таковых не существует.

Сам же «музей Менделеева» в Боблове являет, к сожалению, пример убогого, захолустного учреждения, несмотря на якобы кураторство фирмы «Петросервис» и даже специально учрежденного фонда. И не вина в этом работников (точнее, работниц) музея. Эти самоотверженные женщины за грошовую зарплату делают все, что могут и что знают. Увы, их профессиональный уровень невысок, музейная наука, да и практика вовсе не их стезя, и музей Д.И.Менделеева явно не соответствует велению времени.

Естестенно напрашивается объединение музея Д.И.Менделеева в Боблове с Государственным музеем-заковедником А.А.Блока «Шахматово», создание на их основе совершенно уникального природного, научного и культурного заповедника Менделеева — Блока под эгидой правительства Московской области. Тому есть все условия: Шахматово и Боблово связывает прекрасное асфальтированное шоссе (уже сейчас необходимо организовать туристический маршрут Шахматово — Тараканово — Боблово). В музее-заповеднике А.А.Блока работает высококвалифицированный штат специалистов, музейщиков, реставраторов, ботаников и т.д., имеющих прекрасные профессиональные связи и богатый опыт восстановления усадьбы. Директор блоковского заповедника С.М.Мисочник, опытный музейный руководитель, безусловно, способна возродить усадьбу Д.И.Менделеева с нуля, как это произошло с усадьбой А.А.Блока.

Необходимо Правительству Московской области проявить власть, решить наконец земельный вопрос в усадьбе Менделеева и утвердить охранные зоны Боблова в рамках Государственного музея-заповедника А.А.Блока, оградив бобловский парк, опытные менделеевские поля и окрестные земли от захвата, попытки которого в усадьбе Менделеева налицо. Этим будет положено начало подлинному возрождению усадьбы великого ученого и пресечены всяческие посягательства на менделеевские владения.

Академик Дмитрий Лихачев отмечал, что создание на Клинско-Дмитровской гряде заповедника будет тем замечательным делом, которое век ХХ оставит следующим поколениям. Это столетие ушло, а воз, хоть есть отдельные сдвиги, и ныне маячит там же. Прав академик именно в том, что редко на нашей земле найдешь место, где так тесно в пространстве переплелись бы природные, видовые памятники с творениями рук человеческих, памятью о замечательных соотечественниках, вошедших в историю мировой культуры, науки, техники.

Можно искать национальную идею миллион лет, а здесь вот она — под носом: память седых времен объединения Руси в образе Пешношской обители; обаяние искусственного (забыли уже об этом!) живописного озера Сенеж; усадебная и храмовая архитектура Шахматова, Тараканова, Боблова; и конечно же великие не только отечественной, но и мировой значимости имена Менделеева, Блока, Бекетова, Попова...

Важно не оборвать связующую нить, не втаптывать в землю и не растворять в злате собственную историю, которая, как выясняется, субстанция достаточно хрупкая.