Сергей Городецкий

 

Canti d'Italia

 

Италия всегда притягивала русских художников и литераторов. На рубеже XIX и ХХ веков здесь побывали едва ли не все крупные поэты - И.Анненский, В.Брюсов, А.Блок, А.Ахматова, Н.Гумилев, В.Иванов, О.Мандельштам, который однажды определил акмеизм как "тоску по мировой культуре". Постичь воочию эту культуру стремился в Италии С.Городецкий, но итальянские стихи его в конечном счете - о России. "В 1912 и 1913 гг. я ездил в Италию, - писал в неопубликованном варианте автобиографии Городецкий, - ... памятники античности и Ренессанса помогли мне закончить свое художественное образование. Отголоском этих впечатлений оказалась 7-я книга стихов "Cаnti d'Italia", в которой я, так сказать, измерял Россию масштабами Европы и находил их, например, у Микель-Анджело и только". Книга "Песни Италии" С.Городецкого не была напечатана - началась Первая мировая война. Он успел полностью подготовить цикл из 20 итальянских стихов, написанных во время поездки 1912 года. Некоторые из них мы впервые публикуем в изначальной авторской редакции. Кстати, в этом же году Италию посетили А.Ахматова и Н.Гумилев, его соратники-акмеисты. А стихотворение Городецкого "Фра Беато Анжелико" - прямая полемика с Н.Гумилевым, автором стихотворения того же названия.

Итальянские стихи Городецкого записаны автором в небольшом изящном блокноте мелким четким почерком. Позже он переделал некоторые "итальянские стихи", что, к сожалению, не улучшило их. В качестве иллюстраций использованы открытки начала ХХ века, привезенные поэтом из итальянского путешествия, а также современная фотография фрески Джотто "Страшный суд".

 

Вечер на чужбине

От моря к пиниям - в них все невероятно:

И густохвойный взлет торжественных увей,

И мхов ползучих на стволах седые пятна,

И немота глухих клубящихся ветвей;

И смена ароматных ветра дуновений,

И у корней кусты колючие; цветы,

Горящие, как искры жертвоприношений,

И вьюн невиданной, могучей высоты;

Полеты птиц каких-то легких, пестрокрылых

И крики их в смятении любви. Стремглав

Бросающихся ящериц, мне древле милых,

Таинственная жизнь под кровом мхов и трав.

От моря синего, как в сказках незабвенных,

Последнюю волну прибоя на песок

Лениво бросившего и в узорах пенных

Застывшего на новый, долгий лунный срок;

От моря к пиниям пришел я, путник. Посох

Сложил и в созерцанье странной красоты

Поник под вскрикиванья птиц многоголосых,

Под оком солнца, мчащегося с высоты, -

Земли рождающей причуды и затеи,

Стараясь разгадать и каждый малый цвет,

И каждый ствол огромный взорами лелея,

И о тебе ликуя, предвечерний свет.

Но только в тишине неведомого лета

Я духом вечным всезабвенно потонул,

На небо потянулась темная завеса,

И ночи я услышал над собою гул.

Увы! Без вечера, без зарнего сиянья

Упало солнце в густоту окрайных хвой,

И тотчас канул лес из тишины в молчанье.

Я на земле лежал, как в келье гробовой.

Я тосковал о вечере томительно-счастливом,

О ласковой, по девьи трепетной заре,

О лучиках, скользящих по росистым нивам,

По лесу дальнему, по небольшой горе.

Не назову тебя, страна зари багряной,

Но о тебе я тосковал. И чуждый лес, -

Как порожденье полночного тумана, -

Меня скрывал, сгибаясь от бремени небес.

VII 1912 Марина-ди-Пиза

 

День

На знойный мох прилечь лениво,

В лазурь прозрачную взглянуть,

Где облак за лесною гривой

Полдневный начинает путь,

Послушать ветер с моря, хвое

Нашептывающий про то,

Что все земное, все живое

В воздушной келье заперто.

Чуть опечалясь, покориться

И медленно поцеловать

Цветок, которому не снится,

Что можно бегать и летать.

Иголки длинной хрупкий циркуль

Поднять и начертить кружок,

Чтоб муравей дивился цирку,

Я муравью дивиться мог.

Забыть про все, про все пределы,

Про все круги. Тихонько взять

Иголкой каплю смолки белой

И дикий фимиам вдыхать.

И в полудрему, в полунегу

Уйти без времени, без дней,

Едва приглядываясь к бегу

В лесу затейливых теней.

12-VII 1912

 

Джинестри

Джинестри, джинестри,

Невестин иль сестрин,

Но дивный цветок,

У пиний огромных,

На веточках скромных,

Свой жжет огонек.

Те веточки-иглы,

Как будто погибли

Все листья на них,

Чтоб жарче и жгучей

С иголки колючей

Вдруг цветик возник.

Он солнца желтее,

Огня золотее,

Светлее, чем мед.

И чьей-то забавы

В мгновение славы

Он искры несет.

И томный и тонкий

Он с нежной коронки

Струит аромат.

Так только кадила

Пред горнею силой

В часовнях кадят.

О, сестры, признайтесь,

Невесты, покайтесь,

Ужель не ему

Несли вы зароки,

Мольбы свои, вздохи,

В зеленую тьму?

О, южные девы!

Любовны напевы

Запеть в новый срок

Ужели не дивный

Учил вас призывный

Джинестри - цветок?

3-VII 1912

Марина-ди-Пиза

 

Флорентийский рассвет

На Фьезоланские холмы

Предутренний поник туман.

Из северных далеких стран

С тобой тут одиноки мы.

Зеленомлечную струю

Проносит Арно в берегах

Высоких. В легких небесах

Последнюю звезду ловлю.

Ты спишь по-детски. Простыня

Родное тело облекла,

Как будто в мрамор ты легла,

Чтобы к скульптуре звать меня.

Серебряных колоколов

Донесся с колокольни звон.

В нем слышен неустанный стон

Неотвратимых голосов.

Внезапный луч во мглу упал

И "Верую" кричит заре.

Савонарола на костре

С такой же верою пылал.

Гремит телега под окном, -

Возница щелкает бичом.

Стал сам себе я палачом,

Покинув свой далекий дом.

О, маленькая дева - дочь!

О, замыслов любимых хор!..

За цепи невысоких гор

Бескрылая сбегает ночь.

И бег ее напомнил мне

Твой девичий, скользящий бег,

Ломавший звонко-белый снег

В каком-то невозвратном дне.

4-VII Флоренция

7-VII 1912 Марина-ди-Пиза

 

Флоренция

Бессмертные в тени Уфиций,

В недвижных мраморных телах

Обстали светлой вереницей

Мой движущийся светлый прах,

Когда я с Арно, в вечер темный,

Вошел под арки и взлетел

Палаццо Веккио огромный

Вдали прямей полета стрел.

Вам сердце севера! Что знали

Вы про далекую страну,

Где мы безудержно слагали

Свою глухую старину?

Вам отворилось сердце наше

В начале новой жизни дней,

И мраморный Давид стал краше,

И Боттичелли стал юней.

Мы с голубиными глазами

Паломниками к вам бредем

И пред чужими образами

Заветные лампадки жжем.

В язык певучий и старинный

Бессмертных Дантовых терцин

Вникаем мы душой невинной,

Не подряхлевшей от кручин.

И в битвах с тьмою очумелой

С Боккаччио смеемся мы,

Читая вольные новеллы,

Спасающие от чумы.

Над профилем Савонаролы

Мы поникаем головой,

И слышим вечные глаголы

Из колыбели огневой.

И легче птиц в простор и воздух

Мы с Боттичелли молодым,

Стряхая с крыльев мир, как воду,

Чуть опечаленно летим.

О, Микельанджело! Тобою

Мы, дикари, примирены

С своей гигантскою судьбою:

Безмерным меры найдены.

Как ты, неодолимый мрамор,

Могучим молотом своим,

Мы вдохновенно и упрямо

Все глыбы жизни победим.

Бессмертные! Из дальней дали

Вам светят новые века...

Торжественно они молчали,

Взволнованно текла река.

Марина-ди-Пиза

16-21-VII-1912

 

Микельанджело

Когда Матвей безумным оком

Из глыбы мрамора взглянул,

Я в строе космоса высоком

Заслышал сил дремучих гул.

Мне показалось, что колонны

Не сдержат здания: такой

Был этот взор неутоленный,

Так жил он гневом и тоской.

И показалось мне: трепещут

Несотворенные сердца,

И ангелы крылами плещут

От мук безвыходных творца.

Вокруг Матвея горы, глыбы,

Едва начатые стоят.

Они быть радостью могли бы,

Но затаили вечный яд.

Четыре пленника, четыре

Вдруг взбунтовавшихся раба,

Почуявших, что в дальнем мире

Нечеловечья есть судьба.

Они заламывают руки

И рвутся из земного сна,

Смертельные приемля муки

На мраморные рамена.

Один почти освободился -

И на Зевеса он похож.

Другой спиною в мрамор впился

И в мускулах почуял дрожь.

Ногами третий и руками

Уперся, чтоб свободу взять,

Но неразрывными цепями

Умела жизнь его сковать.

А женщина вся изогнулась

Невероятно - и в локте

Бессильная рука согнулась,

Скривились губы в маете.

Из плена рвущуюся силу

Я вижу, вечный вижу спор.

Так Папе римскому могилу

Украсить замышлял скульптор.

1-VIII 1912 Марина-ди-Пиза

 

Фра Беато Анжелико

Ты хочешь знать, кого я ненавижу?

Анжелико. И ненавижу дико.

Я в нем не гения блаженства вижу,

А мертвеца гробницы невеликой.

Нет, он не в рост Адаму - акмеисту,

Он только карлик кукольных комедий,

Составленных из вечной и пречистой

Мистерии, из жертвенных трагедий.

Ужель он рассказал тебе хоть мало

Из пламенной легенды христианской,

Когда в свой сурик и в свое сусало

Все красил с простотою негритянской.

Ты только посмотри на ту фигуру,

Что в Deposizione dellа Croce

Разводит ручками! Ужель натуру

Ты видывал тупее и короче?

Иль в Страшный Суд вглядись.

В картине этой

Постыдней, чем во всех других Беато,

Коль рай - не сценка пошлого балета,

А Вельзевул - не дурень смешноватый.

О, неужель художество такое,

Виденья плотоядного монаха

Ответ на все, к чему рвались с тоскою

Мы, акмеисты, вставшие из праха.

Нет, ты не прав, взалкавший откровенья!

Не от Беато ждать явления Адама.

Мне жалко строгих строф стихотворенья,

В которых славил ты его упрямо.

6-VII 1912

 

Пиза

На Арно каменная риза

Надета вновь. Река дугой

Течет. И призрачная Пиза

Лежит красавицей нагой.

Пускай под лоджией толпятся

Взволнованно биржевики:

Дремучим, давним сном томятся

Седые берега реки.

Там, под стеной, в конце аллеи

Уютный домик тихо спит.

В нем Галилео Галилеи

Родился - мрамор так гласит.

Там в церкви небольшой знамена,

В боях изорванные, спят.

И о свободе немудреной

Усмешку мудрую хранят.

С загадочной стоит улыбкой

Статуя на колонне там,

Как будто милого ошибкой

Все было, данное векам.

Там поросла травою площадь,

Где мраморные чудеса

Глядят доверчивей и проще,

Чем сами Божьи небеса.

Там молчаливый баптистерий,

Девятый начиная век,

Все тем же эхом голос мерил,

Когда поет в нем человек.

И простодушно повествуют

Тому, кто сбоку в Дом войдет,

Историю любви живую

Две створки бронзовых ворот.

Там колокольня наклонилась,

Чтоб поглядеть за край земли

Как будто ей планета снилась,

Где виснуть тяжести могли.

Но видны только Апуаны,

Поляны, взморье, виноград,

Лениво дремлющей Тосканы

Все тот же безмятежный сад.

5-VIII 1912

 

Усть-Арно

В тихих горах медлит Арно

Воду, валкую ко сну,

Влить струей зеленоглазой

В средиземную волну.

Во Флоренции цветущей

Пеной радостных веков,

Светлой, легкой и зовущей,

Чуть вскипает у мостов.

Но за Пизою дремотной,

Наплывая на луга,

Нерадиво, неохотно

Омывает берега.

Будто сказочные клены

Вдоль теченья не растут.

Виноград темно-зеленый

Не завился буйно тут.

И как Северная Дева

К нам выходит на любовь,

Без восторга и без гнева

В море пресную льет кровь.

Далеко еще струится

Зелень в темной синеве,

Будто в поле след ложится

По росистой мураве.

Но в тиши, где красный парус

Распускают рыбаки

Ничего уж не осталось

От растаявшей реки.

Марина-ди-Пиза

8-VII 1912

 

Джотто

Блаженно-мудрый, вечно синий,

О, Джотто, севера дитя,

Под сень твоих певучих линий

Пришел паломник нищий, я.

Ты стены маленькой капеллы

Сам расчертил и разделил,

Иль ангел простодушный, белый

Твоей рукою здесь водил, -

Пусть будет скрыто: мне не надо

Тебя, доверчивый, пытать.

Ведь знаю: верная услада

С тобою небом подышать.

Мне жить не страшно и не скучно,

Когда расцвел твой нежный цвет,

Как в римский домик к Анне тучной

В окошко Ангел прилетел.

Я жестким сердцем изменился,

Прочтя умильный твой рассказ,

О том, как Иисус родился,

Как человечество он спас.

И Страшный Суд твой созерцая

В каком-то дивном забытьи,

Я верил в тихий воздух рая

И всепрощение Судьбы.

Далекий север, север темный,

Веков рассеивая дым,

Тебя неотвратимо вспомнит,

Когда захочет быть живым.

VIII 1912 Падуя

 

Вступление и публикация В.Енишерлова