Владислав Матусевич

 

Библиофильские метаморфозы

 

Из воспоминаний московского книголюба

 

...97 процентов советских семей имеют свои домашние библиотеки, свыше 70% населения СССР ежедневно посвящают чтению книг один, два и более часов.

В книжной галактике Гуттенберга Советский Союз является звездой, излучающей более яркий свет.

Газета "Известия" 28 IX 1979 г.

 

Москва, февраль, конец 1970-х годов. Пять часов вечера. За два часа до закрытия букинистического магазина "Антиквар", расположенного в нижнем этаже гостиницы "Метрополь", слева от входа выстроилась и напряглась в ожидании большая толпа книголюбов, в основном - книжных спекулянтов, ожидавших выноса книг, принятых за день товароведами. За первой шеренгой у прилавка, дыша ей в затылок, стоит второй ряд, а зачастую и третий... беспокойных молодых мужчин. Головы многих повернуты вправо, к лестнице, ведущей на второй этаж.

Наконец оттуда, сверху, появляются две девушки со стопками книг в руках. Наступает кульминационный момент. Девушки-продавщицы для своих быстро откладывают под прилавок книжные раритеты и только потом не спеша начинают расставлять оставшиеся книги на прилавке или вдоль стеллажей. По их резким движениям видно, что их раздражает эта неуемная толпа покупателей. "Если не прекратится шум, мы не будем торговать!" - медленно скандируя слова, говорит одна из них, и в зале сразу на какое-то мгновение наступает странная тишина, а через минуту гул вновь нарастает.

В те времена (семидесятые - начало восьмидесятых годов) книга для многих из нас была кормилицей и поилицей, особенно в период книжных бумов, которые время от времени, как цунами проносились над нашей родиной и приводили в неистовый раж простого советского труженика. В тот период книги буквально сметались с прилавка, и в условиях книжного дефицита мы неплохо зарабатывали, перепродавая их. А заработанное тратили на нужные нам книги.

И в то же время книжный бизнес был хорошей интеллектуальной отдушиной. Ведь в букинистических магазинах, или, как мы их в обиходе называли, в буках, практически можно было найти любую книгу, которую иной раз не всегда выдавали в спецхране. Буки были как бы маленьким свободным оазисом в тоталитарном государстве, и, что удивительно: власти спокойно взирали на это - ну что там какая-то кучка жалких интеллигентов возится с никому не нужным старьем, платит последние деньги за неизданный роман Лескова "На ножах" или роман Достоевского "Бесы". В буках можно было достать и книги В.Розанова, и сочинения Владимира Соловьева (изд. Товарищества "Общественная польза"). Удалось мне в те годы достать и двухтомник воспоминаний и статей такого "ретрограда", как Н.Страхов ("Борьба с Западом", 1890 г. изд. бр. Пантелеевых), и "Письма и записки" К.Победоносцева (в двух томах, изд. 1923 г.), и К.Леонтьева (СПб., 1881 г., с предисловием протоиерея Фуделя) и др. Все эти книги я купил совершенно свободно в московских буках или рядом с ними. Правда, они не всегда попадали в торговый зал, но опытные товароведы брали их для своих знакомых, спекулянтов, а те, в свою очередь, продавали с рук нам. В то время я сравнительно легко собрал шеститомник И.Бунина (изд. "Знание", 1904-1910 гг) - бесплатное приложение к журналу "Нива". Смешно сказать, но нам, студентам педагогического вуза это имя в конце 1950-х годов было еще почти неизвестно, как были неизвестны имена Ремизова, Пильняка, Платонова, Зайцева и многих других замечательных русских писателей. А вот томики с их произведениями в букинистических магазинах или рядом с ними не так часто, но попадались.

Иногда в руки плыл такой раритет, что голова кружилась. Но порой наслаждаешься им недолго: скорее прочитаешь, а потом - где какие изъяны: подклеишь, подбелишь, закрасишь... Иногда удавалось скопировать где-нибудь недостающий лист. И когда книга обретала товарный вид, скорее несешь ее в бук, туда, где поболе платят - на Кузнецкий мост в Лавку писателя или - в Академкнигу на улицу Горького. Там и поторговаться можно, ведь деньги раньше платили сразу, без комиссий... Глядишь, рублей 15-20 в день заработаешь. Порой в один и тот же день совершаешь такой оборот: утром с открытием магазина "Пушкинская лавка" покупаешь там 3-4 книги по дешевой цене и несешь их в другую лавку на Кузнецком мосту, а по дороге ластиком или, послюнявив палец, стираешь на оборотной стороне задней обложки цену. В крайнем случае, отпросишься на работе, хотя я всегда успевал до 12 часов, после совершения этой книжной операции, попасть в редакцию журнала "Наш современник". А потом выбираешь свободное время и крутишься вокруг буков, дежуришь у окошечка товароведов. Ведь те браковали чуть ли не половину приносимых книг. У них был особый список литературы, брать которую не рекомендовалось. В первую очередь это были писатели эмигранты, потом философы-идеалисты послемарксовского периода (домарксовского - можно), ну и, конечно, писатели диссиденты - Солженицын, Синявский, Копелев, В.Максимов и др.

К 1970-м годам на место старых опытных букинистов, книжных зубров, таких как Фадеев в "Книжной находке", В.Алексеев в Столешниках, Малакошин - на Арбате, пришли молодые бойкие женщины с большим самомнением и ничтожными знаниями в области книг. Осторожные и боявшиеся всего на свете, а пуще всего идеологической крамолы, они придирчиво осматривали титульный лист, 17-ю страницу, где обычно ставилась печать государственного учреждения... Конечно, разные бывали случаи - и крали из библиотек, а потом стирали печати, пользуясь перекисью водорода и другими средствами, вклеивали титульный лист из книг Понсона дю Терраля или Берроуза в пособие по технике безопасности...

"Книжные жучки" водились всегда, и только в нынешних условиях массового книгопечатания они несколько поугомонились. Но мне хорошо известно, что в тот период многие государственные библиотеки списывали "устаревшие" книги, руководствуясь исключительно личными вкусами и соображениями. Не раз и не два я находил в макулатурных кучах книги из государственных хранилищ. Однажды даже мне попались маленькие книжечки в полукожаном старинном переплете с печатью библиотеки МГУ. Это были отдельные выпуски суворинского издания "Сравнительных жизнеописаний" Плутарха (т. 2, 4, 7 с сохранившимися штампами Бесплатной городской читальни в память М.Ю.Лермонтова и Петербургской шестой гимназии). Я не поленился, поехал на Ленинские горы в здание университета, отыскал там библиотеку и спросил заведующую об этом курьезном факте. "А! - равнодушно махнула она рукой, - у нас этих книг навалом, по 2-3 экземпляра, так что четвертый мы выбрасываем". Я поинтересовался, а сколько же студентов и аспирантов учится в этом огромном здании. Но она, видимо, сочла мой вопрос некорректным и резко оборвала разговор.

Был я также невольным свидетелем вывоза старинных книг из Дома Союзов. Поинтересовался у шофера грузовика, - куда, мол, везут эти книги. "Как куда! - удивился он моей глупости, - в макулатуру конечно".

Иногда товароведы в буках во время приемки обнюхивали книги и, брезгливо взяв ее двумя пальцами, говорили сдающему: "Опять из макулатуры приволок". Но бывали и другие казусы. Раз как-то я принес в "Академкнигу" (она уже тогда переехала за Пушкинскую площадь) одно старинное издание с печатью города Белграда. Видимо, книга какими-то неведомыми путями возвратилась на родину из Югославии (там, как известно, тоже было немало русских эмигрантов). Увидев печать, товаровед - пожилая женщина с неизменно кислым выражением - отказалась ее брать. "Тут печать государственного учреждения, - процедила она, подозрительно глядя на меня. "Но позвольте, - пытался убедить я ее, - это же другая страна". "Ну, вы мне будете рассказывать, - отрезала она, - что, по-вашему, я не знаю города Белгорода. Следующий!" А в отделе искусств магазина "Антиквар" я к великой радости купил воспоминания А.Смирновой-Россет в издании "Федерация" за 1руб. 50коп. Ее приняли за артистку Смирнову. Стоит ли говорить, как трудно было тогда достать мемуары приятельницы Гоголя и Пушкина, не издававшиеся с 1920-х годов. Там же, в отделе открыток, я купил за 1 руб. подлинную фотографию А.П.Чехова, это была так называемая кабинетка фотографа Чеховского. Видимо, товаровед просто не узнала на фотографии сидящего за столом с книгой в руке великого русского писателя. Конечно, такое невежество товароведов нам было выгодно, и мы задешево - по 20-30 копеек - покупали открытки с автографами Собинова, Фигнера, Савиной... А один мой приятель купил на Арбате бюст Комиссарова, того, кто спас императора Александра II от выстрела Каракозова в 1866 году. Наверное, фамилия Комиссаров усыпила бдительность опытного товароведа.

Никогда не забуду зимний вечер, уже надвигались сумерки, под ногами - жидкое месиво из дождя и снега. Около входа в букинистический магазин в Столешниковом переулке сидит на корточках явно спившийся мужчина и предлагает всем входящим свой товар, разложенный тут же, под грязной полиэтиленовой пленкой. Мой приятель, Юрий Калинин, приподнимает пленку и берет какую-то большую книгу. Я чувствую на расстоянии, как он напрягается и с трудом сдерживает волнение. "Сколько?" - наконец спрашивает он, и голос его предательски дрожит. "Четвертной", - хриплым голосом отвечает продающий. Это немалые деньги, но Юра лихорадочно вынимает кошелек и быстро расплачивается. Только в магазине он показывает мне свою покупку. Это была знаменитая "Большая Маркиза" с иллюстрациями Константина Сомова в достаточно хорошей сохранности. По всей вероятности, товароведы не взяли ее из-за "непристойных" с точки зрения советской морали рисунков. (Спустя два года Калинин сдал ее в "Академкнигу" и получил солидную сумму, равную нашему трехмесячному окладу редактора.)

Среди продавцов и товароведов московских буков и центральных книжных магазинов было немало и ярких личностей. Библиофилы моего возраста и постарше наверняка хорошо запомнили Анну Федоровну Мосину из магазина "Антиквар". Небольшого роста, с южным цветом лица и короной темных волос, она, пожалуй, была единственным работником этого магазина, с которым можно было по-свойски поговорить о книгах. Она не делала различий между своими и чужими, для нее любой потенциальный покупатель был ценен, и она старательно рекомендовала всем книги по искусству, гравюры, позволяла смотреть альбомы, умела уговорить колеблющегося, но иногда сердилась, когда книгу или альбом долго рассматривали. "Это вам не библиотека!" - безапелляционно заявляла она и отбирала товар. Мне было известно, что Анна Федоровна росла сиротой и калекой (у нее был искривлен позвоночник, и она всю жизнь проходила в корсете). Поэтому она никогда не садилась, лишь иногда позволяла себе облокотиться о прилавок. Думаю, что она лет тридцать простояла за прилавком на втором этаже "Антиквара" до ликвидации этого магазина, а потом перешла в букинистический магазин в Столешниковом переулке, а после закрытия и этого магазина наша Аннушка, как мы все ее называли за глаза, тихо и незаметно скончалась в конце 1990-х годов.

Другой яркой личностью того периода был продавец Андрей из "Книжной находки". Высокий, энергичный, хорошо владеющий словом и обладающий зычным голосом, он буквально царствовал за прилавком, собирая вокруг себя толпы любителей книги. На него специально ходили смотреть покупатели, как на известного артиста. Кульминационный момент начинался сразу же после выноса книг из комнаты товароведа. Андрей тут же оживлялся, клал стопку рядом с собой и поочередно поднимал вверх ту или иную книгу, как на аукционе объявляя автора, название и цену. Потом легко перемещался за прилавком от одного покупателя к другому, не переставая любезно улыбаться, как добросовестный приказчик из дореволюционного магазина, часто шутил:

- Что? Булгакова? Вам какого, позвольте узнать, Сергея или Михаила? Нет, это не ко мне, - разводил он руками, и в глазах его вспыхивал озорной огонек. - Советую вам по поводу "Мастера и Маргариты" обратиться напротив, в здание, расположенное за памятником Дзержинскому. - Широкий жест в сторону памятника. - Там наверняка знают, почему его не издают. - Ах, вы, мадам, хотите читать Марину Цветаеву. Советую вам подождать лет десять, будут издавать миллионными тиражами. (И ведь не ошибся!)

Завертывая мне два тома Валишевского, участливо заметил:

- Сейчас придете домой, сядете в вольтеровское кресло, зажжете настольную лампу с зеленым абажуром и будете наслаждаться...

Он был почти всегда навеселе, а может быть, под кайфом (злые языки утверждали, что Андрей употребляет наркотики). Но как я потом узнал, он промышлял валютой, и директор магазина Фадеев не раз выручал его. Вероятно, поэтому после смерти Фадеева или, может быть, раньше, но к середине 1980-х годов Андрей исчез и до меня дошли глухие слухи, что ему дали срок.

А в Доме книги на Новом Арбате в 1970-е и в начале 1980-х годов работала продавцом удивительная женщина - Инна Даниловна Гусева. Небольшого росточка, со скромной прической на прямой пробор она тем не менее была очень популярна среди московских серьезных библиофилов, литературоведов, диссидентов... Оставляла для всех редкие книги, поступавшие в ее Отдел литературоведения. Через нее мы распространяли самиздат, обменивались запрещенной литературой. А неподалеку, на Калининском проспекте, в одном из министерств, расположенном в небоскребе-книжечке, я в то время ухитрялся ксерокопировать с помощью своей старой знакомой Светланы антисоветские книги Солженицына, Авторханова, "Окаянные дни" И.Бунина, "1984 год" Оруэлла... Стараясь не "засветиться", через Инну Гусеву распространял их. Она сама много читала, с ней было интересно поговорить обо всем, поспорить... Я бывал у нее в доме, в Подлипках, где она жила у приемных родителей. Но, видимо, трудное детство и вечные материальные проблемы (она никогда не брала у нас никаких подарков или денег, мы даже боялись ей что-то предложить), а также излишняя эмоциональность и психическая неустойчивость сказались на ее характере. Неожиданно появилась какая-то неадекватность в общении, излишняя гордость и даже капризность... В конце концов дирекции магазина, видимо, надоели ее капризы, и, когда она попросила перевести ее в букинистический отдел, ей отказали. Она обиделась и в середине 1980-х годов уволилась из магазина. К тому времени умер ее пожилой муж, литератор Дмитрий Павлович Муравьев, она стала получать пенсию по инвалидности и перестала где-либо работать.

Но наиболее яркими звездами в книжной торговле были Мария Яковлевна Батасова, в замужестве Чапкина, и Карл Карлович Драффен (Мария Яковлевна значительно моложе Карла Карловича). Батасова-Чапкина начала работать в букинистической торговле с конца 1970-х годов, а Драффен - с конца 1980-х. Причем если Мария Яковлевна, или, как многие ее называют, Маша закончила Полиграфический институт, то Карл Карлович ничего серьезного не кончал в силу определенных жизненных обстоятельств. Дело в том, что отец его был латышом и в конце 1930-х годов, когда маленькому Карлу было всего 3 года, подвергся репрессиям и сгинул в ГУЛАГе. Его воспитал дед-железнодорожник и энергичная мать. Он с трудом закончил школу, где к нему относились как к сыну врага народа, да еще с такой нерусской фамилией. Однажды учительница прямо в классе заявила ему, что Карлу как немцу и фашисту делать нечего в советской школе. В 13 лет он поступил в ФЗО и стал учиться на слесаря. Попутно много читал, покупал книги, интересовался русским освободительным движением. Читал и диссидентскую литературу, за что не раз вызывался в КГБ и в его квартире производили обыски. Работать в букинистическом магазине его пригласил друг Михаил Елизарович. Вначале Драффен работал у Никитских ворот только по вечерам, а днем продолжал налаживать автоматические линии в одном из НИИ - боялся совсем бросить прежнюю работу. Но потом увлекся книгой и полностью перешел в букинистическую торговлю. Карл Карлович проявил на этой, новой для себя работеы настоящий талант букиниста-товароведа. Он обладал особым умением привлекать к себе людей, создавать вокруг себя атмосферу, где по-настоящему хорошо и уютно было истинным любителям, настоящим библиофилам. Он привечал всех, в ком чувствовал этот огонек книголюба, давал дельные советы, подбирал библиографию, пользовался различными способами реализации книг - обменом, торговлей с лотков, аукционами... Но вот случился дефолт 1998 года, и платить большую аренду за престижное помещение в центре Москвы стало трудно. Карлу Карловичу и его жене Надежде Ивановне пришлось переехать в "Летний сад" на Большой Никитской. Видимо, в тот период и обострилась у него роковая болезнь. Он проработал на новом месте всего две недели и потом окончательно слег. Через несколько недель его не стало. Продолжить его дело на новом месте с тем же блеском, на который был способен знаменитый для всех библиофилов Карл Иванович, ни его жена, ни сын Карл Карлович-младший, ни помощник Андрей уже не смогли. Может быть, приход в этот магазин молодого энтузиаста-книжника Евгения Бреева как-то оживит торговлю. Будем надеяться.

Судьба Марии Яковлевны, которая до сих пор продолжает работать в букинистической торговле, сложилась удачнее. После окончания института она попала в магазин "Военная книга" и сразу же развернула там такую бурную деятельность, что вскоре туда стали ходить почти все московские любители редкой книги, филокартисты, собиратели гравюр и экслибрисов... И, смешно сказать, военный магазин, где раньше продавались в основном предметы военной атрибутики и патриотические брошюры, вдруг в один прекрасный день стал чуть ли не центром букинистической торговли Москвы. Более умелого организатора букинистической торговли трудно было себе представить. Маша прекрасно разбиралась в любой печатной продукции и даже издала впоследствии альбом "Художественная открытка" (М., изд. Галарт, 1993 г. К столетию открытки в России). Сдержанная, внимательная, остроумная, привлекательная, всегда умело и со вкусом одетая, Мария Яковлевна легко находила общий язык с капризными антикварами и библиофилами, привечала диссидентов (к ней ходили Сергей Григорьянц, Вадим Козовой, Михаил Мейлах), дружески ворковала со своими начальниками в мундирах, но однажды категорически отказалась давать какие-то показания в КГБ и ушла из магазина. Некоторое время она работала консультантом у известного кинорежиссера Элема Климова. Потом, уже после перестройки, организовала букинистически-антикварную торговлю в Центральном доме литераторов, оттуда на короткое время переехала в район переулков Страстной площади и, наконец, к началу нового века образовала свой магазин-салон на Арбате, возле театра Вахтангова в Большом Спасопесковском переулке, где и работает по сей день. Для московской книжной антикварной торговли Мария Яковлевна Чапкина - явление, не имеющее ни аналогов, ни, к сожалению, последователей. В ней привлекают не только обширные знания, тактичность и честность, но и отсутствие того грубовато-торгашеского налета, которым, увы, грешат многие букинисты.

 

* * *

Отличить библиофила от книжного спекулянта в 1970-1980 годы было практически невозможно. Все всё продавали и все всё покупали, естественно, проявляя при этом неистребимое желание купить подешевле, а продать подороже. Наибольшую активность в этих операциях проявляли "книжные жучки", так сказать, профессионалы книжного рынка. Они отправлялись в книжный магазин каждый день как на работу. В основном дежурили у дверей магазина по двое, по трое, кучками перехватывали людей, идущих сдавать книги. Наиболее ценными клиентами для них являлись пожилые люди, стремящиеся продажей старых книг пополнить свой скудный бюджет. "Жучки" умели уговорить их, пользуясь различными приемами, отработанными годами стояния у дверей магазинов. Могли они при случае и украсть книгу из сумки доверчивого клиента, и порой нужно было обладать известной долей мужества, чтобы отвязаться от них. Товароведы и дежурные милиционеры, как правило, хорошо знали их в лицо, но я ни разу не видел, чтобы они разгоняли их. Видимо "жучки" что-то "отстегивали" им, для того, чтобы беспрепятственно обрабатывать простаков. Книг они, как правило, не читали, а если уж брались за чтение, то в основном обращались к приключенческой литературе или историческим романам. Но несмотря на это, они хорошо владели конъюнктурой книжного рынка.

У меня был только один раз небольшой, но достаточно печальный опыт общения с ними. В конце 1960-х годов мне очень хотелось иметь последний прижизненный сборник стихов Ахматовой 1965 года издания. И тут среди "жучков" я увидел своего однокашника по институту Леню Хлебникова. В свое время он с трудом закончил третий курс, а потом, видимо, понял, что деньги на тряпки и выпивку можно легко заработать с помощью книжной спекуляции, и перестал ходить на лекции. Мне казалось, что он со мной будет честен, как со старым товарищем, и я решился с его помощью обменять имеющуюся у меня книгу, достаточно редкую - "Материализация духа" (о спиритических сеансах - я боялся держать эту книгу в шкафу: там, в качестве иллюстрации была помещена фотография привидения!) на томик Ахматовой.

Хлебников явился ко мне домой вместе с приятелем, и все они разыграли как по нотам. Несмотря на мои слабые протесты, они переворошили все книги в книжном шкафу, откладывая в сторону понравившиеся экземпляры. А я, как загипнотизированный, молча наблюдал за их манипуляциями. И когда книги неряшливыми стопками были разбросаны по полу и письменному столу, неожиданно зазвонил телефон. Я всего лишь на несколько секунд отлучился в прихожую - потому что звонок оказался ложным, - но этого времени было достаточно, чтобы потом недосчитаться нескольких ценных книг. Одну из них, "Петербург" А.Белого, спустя неделю я увидел в витрине букинистического магазина на улице Чернышевского (на книге была характерная владельческая надпись).

 

* * *

В 1930-е и 1940-е годы многие книги из библиотек арестованных конфисковывались и часть из них направлялась в школьные библиотеки. Я хорошо это знаю, так как моя мама в 1930-1960-е годы заведовала школьной библиотекой в Сталинском районе Москвы. В школе № 431, где работала моя мама, создалась уникальная библиотека: была там и знаменитая "двадцатка" Брокгауза и Ефрона, их же 86-томный экциклопедический словарь, 90-томник Л.Н.Толстого, "Детская энциклопедия" И.Сытина, словарь Южакова и многое другое. А когда мама в конце 1960-х годов собралась уходить на пенсию, я, уже зная, как с такими книгами обращаются молодые библиотекари, решил уговорить ее часть из этих книг списать и перенести домой, тем более что ни учителя, ни дети их никогда не брали читать. "Новая заведующая, - уговаривал я маму, - непременно спишет их или разрежет на картинки". Но мама категорически отвергла все мои поползновения. Тогда я тайком перенес часть книг домой и спрятал их в диване, но мама тут же их нашла и вернула в школу. Лишь одну книгу - "Историю Москвы" И.Забелина она не смогла разыскать: я спрятал ее за книжным шкафом. А все остальное, как я и предполагал, бесследно исчезло. Когда мы с мамой через год пришли в библиотеку, то ничего ценного там уже не было. А новая заведующая - симпатичная молодая женщина равнодушно сообщила нам, что "все старье сдала в макулатуру".

Похожая история повторялась во всех школах, где мне самому приходилось работать. В школе № 320 Баумановского района на Новой Басманной я несколько дней уговаривал библиотекаря, на этот раз пожилую и достаточно культурную женщину, не выбрасывать старые издания, но она ссылаясь на какой-то идиотский приказ и лишь позволила мне побыстрее из уже приготовленных к сдаче книг отобрать для себя несколько изданий, но обязательно заменить их другими книгами. С каким наслаждением я отнес ей валящуюся у меня дома книжную "муру" и взял тогда "Энеиду" Вергилия в переводе Брюсова, томик Эсхила (изд. "Аcаdеmia") и прижизненный том стихотворений Фета...

А какая чудная библиотека была в Доме пионеров Сталинского района на площади Журавлева, в особняке фабриканта Носова, за сына которого вышла замуж дочь Рябушинского Евфимия Павловна. Она была известной московской меценаткой и собрала у себя большую коллекцию картин русских художников. Я занимался там в начале 1950-х годов в драматическом кружке и хорошо запомнил старинную мебель, картины Айвазовского и Клевера, расписанный М.Добужинским центральный вход. Все это исчезло в 1960-е годы, кроме работы Добужинского - слава Богу, ее не записали, не соскребли. Исчезла и библиотека с многотомной "Историей живописи всех времен и народов", с редкой книгой-альбомом П.В.Синицына "Преображенское и окружающие его места. Их прошлое" (изд. 1895 г.). Пропала и собранная историком-краеведом Михаилом Михайловичем Шмелевым коллекция старинных книг, монет, утвари... Он многие годы собирал вместе со своими учениками исторический материал о Немецкой слободе и создал в начале 1960-х годов краеведческий музей в этом Доме пионеров. Сколько сил, энергии и собственных средств он отдал этому музею, которым долгое время гордился Первомайский район. А потом Шмелев чем-то не угодил начальству. Поговаривали, что районные партийные власти где-то прознали, что Шмелев был когда-то левым эсером, и, вероятно, решили, что ему не место в детском учреждении. И случилась удивительная история: Михаил Михайлович как-то ночью "обокрал" собственный музей. На него подали в суд, но, по-моему, дело так ничем и не кончилось, да и трудно было предположить, чтобы осудили человека, который выкрал принадлежащие ему вещи.

 

Позволить себе заниматься библиофильскими изысканиями без спекулятивного оттенка могли в те годы лишь люди состоятельные: крупные ученые, народные артисты - М.Жаров собирал миниатюрные книги, И.Ильинский - сатирическую литературу, Б.Тенин - редкие книги, или писатели - В.Лидин, К.Паустовский, С.Дурылин, И.Розанов, Н.Смирнов-Сокольский и многие другие известные "рыцари книги". Никогда не забуду того волнения, которое я ощутил в библиотеке Владимира Лидина, бережно сохраняемой после его смерти дочерью Еленой Владимировной. Она сохраняет библиотеку в неприкосновенности с 1979 года, и каждая вещь, каждая книга стоит на том месте, где она находилась в день смерти отца. Мне даже показалось, что сама Елена Владимировна редко заходит в эту комнату, только чтобы смахнуть пыль. У нее нет семьи, лишь близкие друзья и эта библиотека, которой она, можно сказать, посвятила свою жизнь. И сейчас она мало кого впускает в свой дом в Большом Кисловском переулке. Для меня же она сделала исключение: я был редактором книги ее отца в издательстве "Советский писатель", да к тому же у нас оказались общие знакомые - краеведы и библиофилы Житницкие. (Это были замечательные люди, умершие совсем недавно в девяностолетнем возрасте. Вначале умер Илья Львович, а потом, не выдержав разлуки с мужем, покончила с собой Анна Николаевна. Перед смертью она подарила Московскому гуманитарному университету 15 тысяч негативов с уникальными снимками Москвы и других старинных русских городов. Мне же "по наследству" досталась часть их библиотеки с адресной и справочной книгой "Вся Москва" на 1917 год).

Страстным библиофилом в 1920-1930-е годы был великий русский актер, один из корифеев МХАТа Леонид Миронович Леонидов. Мне, родившемуся в 1937 году, не пришлось видеть его на сцене, я видел его только в кино (он умер во время первых бомбежек Москвы осенью 1941 года). Но зато посчастливилось рыться в его огромной библиотеке, которой владела тогда его вдова Анна Васильевна. До революции она работала швеей в костюмерной МХАТа, и ею увлекся Леонид Миронович. К.С.Станиславский, не терпевший "блуд" в театре, вызвал его к себе и посоветовал жениться. Леонидов не посмел ослушаться, вскоре они повенчались, и создалась прочная семья. Анна Васильевна в то время, как я с ней познакомился, была полной добродушной бабушкой, вечно озабоченной семейными проблемами. Она не интересовалась библиотекой покойного мужа, и книги направо и налево раздаривались знакомым, друзьям, многочисленным приятелям Ани Рожнятовской - ее внучки. Нужно сказать, что вообще все женщины в семье Леонидовых были Аннами: жена Анна Васильевна, дочь Анна Леонидовна (актриса театра имени Станиславского) и внучка, с которой я вместе учился в Педагогическом институте имени Потемкина. Рассказывают, что Леонидов любил шутить: вот у чеховского героя была одна Анна на шее, а у меня их целых три. Как-то раз, летом, когда мы вместе с Аней проходили педагогическую практику в пионерлагере, она попросила меня, уезжавшего в отпуск в Москву, отвезти своим домашним письмо. Ни о чем не подозревая, я отправился в Брюсовский переулок, нашел там знаменитый дом, увешанный мемориальными досками. Квартира Леонидовых находилась на первом этаже, сразу напротив входной двери. Открыла мне дверь седая любезная старушка и пригласила пройти в комнату. А там на стене висел портрет Леонидова работы Корина, а вся правая сторона была занята полками с книгами. И только тут меня осенило, что моя приятельница Аня Рожнятовская - внучка Леонидова. С тех пор я стал часто бывать в этом доме. Мне позволяли рыться в книгах, брать их читать, иногда Аня просила продать некоторые из книг в "Лавку писателя". В основном Леонидов собирал книги издания "Academia" (все в суперобложках!), Пушкиниану и мемуарную литературу. Все "крамольные" имена в этих книгах не были зачеркнуты, и я тогда с большим удивлением узнал, что редакторами и авторами предисловий некоторых книг были Бухарин и Каменев. Потом я не раз встречал подобные книги в буках, но всегда бдительные книголюбы или товароведы густо замазывали эти имена чернилами. Одну из книг, которую не взяли в "Лавке писателя" (у нее был оторван корешок), Аня отдала мне. Это была книга А.Островского "Тургенев. В записях современников" (изд. писателей в Ленинграде, 1929 г. со странным тиражом в 3150 экземпляров. Но как же я был приятно удивлен, когда нашел в этой книге несколько блокнотных листочков, исписанных рукой Леонидова. Видимо, когда-то он карандашом начертал тематический перечень имеющихся у него книг. Под буквой "А" стоял перечень мировой классической литературы от Эсхила и Софокла до Чехова и Куприна. Под буквой "Б" - критика, библиография, "В" - театр, "Г" - мемуары, "Д" - Пушкиниана, "Е" - фольклор, "Ж" - любимые книги, Одесса (из которой он был родом)... Аня разрешила мне оставить эти листочки у себя, и я их бережно храню, как вещественное доказательство любви к книгам великого русского актера.

 

* * *

В конце 1970-х годов культурный слой нашего общества все более и более мельчал, скукоживался, как шагреневая кожа. А новые библиофилы такого ранга, как Н.П.Смирнов-Сокольский или И.Н.Розанов, получившие образование еще в дореволюционной России и вышедшие из "недр" Серебряного века, что-то не появлялись. Правда, еще жили М.И.Чуванов, Л.А.Озеров, Ю.М.Шмаров, А.П.Линьков... Радовались каждой редкой книге и К.Паустовский, Арсений Тарковский, С.Вавилов, П.Корин... Не говоря уж о таких знатоках книги, как А.Сидоров, М.Куфаев, А.Маркушевич, А.Тарасенков, Ю.Масанов, Л.Глезер, Я.Велецкий, И.Зильберштейн и многие другие. Им на смену пришли О.Ласунский, Е.Осетров, Ю.Вальтер, Евграф Кончин...Писали много о книгах В.Лазарев, В.Алексеев, Ю.Ковалев, Ф.Медведев... Но это уже был явно упадок. Энергии у этих молодых библиофилов был непочатый край, желания печататься - еще больше, а вот той культуры, тех знаний, которыми обладали библиофилы 1920-1950-х годов, у них не было.

Я был очень удивлен, когда, будучи в Воронеже (в годы борьбы за бунинский дом), услышал нелестные отзывы об Олеге Ласунском - признанном авторитете в области книг. Создавалось впечатление, что он буквально подмял под себя всех воронежских книголюбов и властвовал там, как маленький царек. А ведь я с таким пиететом читал его сборник "Власть книги".

С неменьшим пиететом относился я и к создателю "Альманаха библиофила", а также основателю Клуба книголюбов при Союзе писателей Евгению Ивановичу Осетрову. Мой очерк о Пушкине-читателе и библиофиле для "Альманаха библиофила" он отдавал на рецензию Н.Эйдельману и Л.Озерову. И хотя Лев Адольфович Озеров дал моей работе высокую оценку, Осетров тем не менее продолжал относиться ко мне долгое время подозрительно и не включил мой материал в очередной альманах. Помню, рассказывал он мне, как его обманул литератор Гессен: воспользовавшись своей известной пушкинистам фамилией, он предложил Осетрову напечатать рукопись его книги "Все волновало нежный ум", сказав при этом, что ему около 90 лет. "Вы представляете, - горячился Евгений Иванович и при этом подозрительно поглядывал на меня, - этот Гессен, как потом выяснилось, прибавил себе лет 20, чтобы вызвать во мне сострадательное чувство!" В моей работе оказалось к тому же много мелких фактических неточностей, да и фамилию Эйдельман, который написал мне предисловие, я ухитрился от волнения начертать без "й". "Вы что, - справедливо возмущался Евгений Иванович, - не знаете, как пишется его фамилия?" Но в целом отзывы Озерова и Эйдельмана были настолько благожелательны, что я все же стал автором № 12 "Альманаха библиофила".

К Натану Яковлевичу Эйдельману я специально ездил домой за рецензией. Был месяц май, Эйдельман с женой собирались на дачу, и я застал их уже перед самым выходом: они укладывали чемоданы. Мы немного поговорили, и мне запомнились его наставления: "Нельзя писать о Пушкине занимательно, - убеждал он меня, - пушкинская тема требует большей простоты и суровости. Да и вообще, советую вам бросить все посторонние литературные дела и заняться только Пушкиным. Этого хватит вам на всю жизнь". Но я его не послушался. Мне казалось, что писать о Пушкине надо легко и весело, не так, как это делали некоторые "засушенные" пушкинисты (Натана Яковлевича я не отношу к ним, он сам умел писать легко и занимательно, поэтому и остался одним из самых читаемых авторов).

 

* * *

В начале 1980-х годов меня самого избрали членом Московской секции книголюбов. По рекомендации редактора издательства "Книга" Т.Громовой я вошел в Общественный совет по работе с владельцами личных библиотек при Правлении Всероссийского общества книголюбов.

На заседании Общества книголюбов в Гендриковом переулке, в доме Маяковского и Бриков, я впервые увидел и познакомился с "патриархом" московских библиофилов Михаилом Ивановичем Чувановым. А в 1985 году вместе с известным краеведом и фотографом Михаилом Золотаревым поехал к нему в гости, на подмосковную станцию Ухтомская, где Чуванов жил в собственном доме, спроектированном еще самим Виктором Васнецовым. Михаил Иванович являлся тогда председателем старообрядческой Преображенской общины. С большой седой бородой и такими же усами он вызывал невольное почтение и своим старомосковским радушием и сохранившимися несмотря на солидный возраст (ему шел тогда 91-й год) огромными знаниями в области книг. В тот день он показывал нам находившиеся в специальном шкафу книги с автографами известных писателей - Л.Н.Толстого, А.Чехова, В.Брюсова, М.Цветаевой, С.Есенина... Полюбовались мы и на редкую коллекцию старопечатных и рукописных книг (более пятисот!). Разговорились о Есенине, который, к нашему большому удивлению, оказался моложе Михаила Ивановича на год. Чуванов неоднократно видел Есенина, но, как он выразился, "сознательно не шел на сближение с ним, так как был старообрядцем, а Есенин вел тогда весьма разгульную жизнь. Я потом локти кусал, - сознался нам Михаил Иванович, - что не взял у него автографа. Увы, этот автограф Есенин подписал не мне". В конце нашей встречи Чуванов пригласил нас с Мишей на свой столетний юбилей. Меня поразила его абсолютная уверенность в том, что он состоится. Но, увы, жизнь распорядилась иначе: Чуванов умер, не дожив шести лет до своего столетия. Его рукописные и редкие книги о старообрядчестве и собрание книг по истории Москвы в количестве 1200 экземпляров еще при жизни Михаила Ивановича были переданы им в Российскую Государственную библиотеку (бывшую Ленинку), туда же он подарил и около 3,5 тысячи книг с автографами. А в музей Личных коллекций, созданный И.С.Зильберштейном, он подарил 75 икон XVI-XIX веков. Другая часть коллекции была после смерти Чуванова продана его родственниками.

Большой знаток антикварной книги Я.И.Бердичевский рассказал мне, что где-то в начале 1970-х годов к Чуванову в дом пришли сотрудники КГБ и поинтересовались, какие церковные книги хранятся у него. Михаил Иванович разговаривал с ними через дверную цепочку и попросил подождать у дверей минуты две. А сам собрал всех своих домашних, дал каждому по иконе, и они, подойдя к дверям, стали петь антисатанинские псалмы, которые заканчивались характерным припевом: "Изыди, сатана!" И так в продолжение получаса, выставив вперед иконы, они пели в полуоткрытую дверь. Пока, наконец, доблестные чекисты не выдержали и ретировались.

В электричке, по дороге в Москву, мы с Золотаревым вспомнили другого известного московского библиофила Юрия Михайловича Вальтера. Я встречал его не раз в клубе филокартистов, где он покупал и продавал старые открытки. Помню, как он буквально вытягивал у коллекционера Володи Алексеева открытки-литографии Александра Крученых. Сам Володя купил их когда-то в магазине "Антиквар" по 10 копеек за штуку, но со временем, когда интерес иностранцев к русскому авангарду повысился, они стали стоить несколько рублей. Вальтер же умел заставить продать нужную ему вещь почти за бесценок. Его жена в 1970-1980-е годы работала директором "Пушкинской лавки", и Вальтер мог беспрепятственно отбирать там любые книги. Часто бывал он и в доме Чуванова (они даже составили каталог старопечатных книг).

Кража книг у некоторых библиофилов не считалась преступным деянием. Интересную и редкую книгу они могли также "зачитать" (слово не переводимое на другие языки). Как-то раз я попросил одного своего приятеля почитать имеющуюся у него в библиотеке книгу, но тот сказал мне, что пока дать эту книгу мне не может, так как она находится в "стадии присвоения". А уж обмануть, перехитрить другого библиофила - было обычным делом. Страстные библиофилы, как наркоманы, при виде нужной им книги порой забывали о всех нормах приличия и использовали любые средства, чтобы приобрести ее. Не раз я слышал, как библиофилов называли сухими алкоголиками. Жены у наиболее страстных библиофилов бывали редко. Помню один экслибрис, где был изображен библиофил с книгой в одной руке, и отгоняющий другой обнаженную женщину. А на другом экслибрисе был изображен черт с книгой в руке, а внизу была надпись: "Продаю души за книги!"

А сколько различных приемов используют опытные библиофилы, чтобы понизить стоимость покупаемой книги. Самое главное для них - это не показать, что книга, на которую они положили глаз, их заинтересовала. Они с равнодушным видом откладывают ее в сторону как неинтересную, а проявляют внимание к другим, менее ценным изданиям. И уж потом, в конце торговли, уступив немного хозяину и создав у него видимость честного и доброжелательного покупателя, они как бы невзначай, в нагрузку, берут и ту, отложенную книгу, стоимость которой порой в несколько раз превышает стоимость всех ранее купленных книг.

В конце 1970-х годов в Москве состоялась встреча двух библиофильских китов - Ильи Самойловича Зильберштейна и Якова Исааковича Бердичевского, известного киевского библиофила (кстати сказать, у обоих был полный комплект прижизненных изданий Пушкина). Илья Самойлович, показывая свои раритеты Якову Исааковичу, ни на шаг не отходил от него, а под конец встречи - три часа пролетели незаметно - стал даже приплясывать. Бердичевский, который рассказывал мне эту историю, долго не мог понять, что такое с ним случилось... и наконец, когда Зильберштейн, оставив его одеваться в прихожей, бросился в туалет, он все понял.

Многие известные в Москве библиофилы ограничивают свои интересы конкретной тематикой: я знал одного книголюба, который собирал старинные издания только с золотым обрезом. Его все так и звали "золотой обрез". А Женя Бреев держит все книги в своей библиотеке только в папках, которые специально заказывает у переплетчиков. Известный журналист и большой любитель игры в казино Феликс Медведев долгое время, до появления в Москве игорных домов, собирал первые сборники стихов всех русских поэтов, в числе которых были и многочисленные издания известных советских поэтов (некоторые поэты сами дарили ему свои сборники с автографом), пока вконец не проигрался. Рассказывают, что Феликсу удалось убедить своих кредиторов, что эти маленькие стихотворные сборнички представляют огромную ценность (собственно, так оно и было, с той только разницей, что конкретной материальной ценности они на тот период уже не имели). И когда кредиторы понесли их в букинистические магазины, то за них не только не дали больших денег, но отдельные книжечки с именами малоизвестных поэтов там вообще отказались брать на реализацию. С большим трудом и почти за бесценок они распихали уникальную Феликсову коллекцию по периферийным магазинам. Года два тому назад я купил за 1 руб. 50 коп. три такие книжечки (М.Луконина "Сердцебиение" 1947 г., М.Львова "Мои товарищи" 1945 г. и А.Чивилихина "Стихи", на которой был автограф Е.Рейна: "Из библ. Е.Рейна в коллекцию Феликса Медведева"). Как-то я предложил Феликсу взять эти книги у меня, но он отказался.

Достаточно оригинальный способ "приобретения" книг изобрел краевед и архитектор, к сожалению, ныне покойный, Владимир Ларин, интересы которого простирались чуть ли на все области искусства, науки, промышленности. Он "пристраивал" книгу. Имея массу друзей и знакомых он тут же, отложив книгу у продавца букинистического магазина, начинал думать, кому эта книга может пригодиться, и, найдя такого человека, бросался ему звонить. Уговорив знакомого купить эту книгу, он, спустя некоторое время, брал у него ее почитать, выписывал оттуда все необходимые ему сведения и аккуратно возвращал книгу. Тут уж - и он хорошо понимал это - процесс "зачитывания" был неуместен.

Хочется вспомнить еще одного библиофила, у которого страсть к приобретению книг была всепоглощающей. Обычно таких людей называют библиоманами или библиотафами. Зачастую они покупают книги ради самих книг, и порой у них дома скапливаются горы различной литературы, иногда по несколько экземпляров одного и того же издания. Вот таким библиотафом был один мой старинный приятель Александр Владимирович Соболевский. Наверное, сама библиофильская фамилия подтолкнула его к собиранию книг: этим изысканным увлечением он начал заниматься чуть ли не с детского возраста, проявляя при этом незаурядные способности в поисках редких экземпляров и большую осведомленность. Он имел много знакомых в книжных магазинах Москвы и поэтому всегда знал, какая книга и в каком конкретно магазине появится в ближайшее время. В отличие от других библиотафов он много читал и мог процитировать наизусть какое-нибудь четверостишие из Мандельштама или Гумилева. Высокого роста, импозантный, с красивыми седыми волосами и густыми бровями, он, как известный литературный персонаж Корейко, избегал разговоров о своей библиотеке и никому ее не показывал. Было только известно, что основную часть коллекции он держит в квартире своих умерших родителей. Ходили слухи, что там, прямо на полу, столах и стульях лежат связки книг, которых хватило бы на десять серьезных библиофилов. Другие же его знакомые уверяли меня, что там в основном находятся книги выпуска 1950-1990-х годов в двух или даже трех экземплярах, а редких книг не больше сотни. Не знаю, каким слухам верить, но таинственный характер библиотеки Соболевского долго интриговал меня, и я каждый раз при встрече с ним старался коснуться этой темы. Он сердился и переводил разговор на другое. Вскоре я заметил, что он стал все реже и реже мне звонить, видимо, я допек его своими вопросами и про таинственную библиотеку, и про квартиру в Медведкове, где никто не живет, и про возможного наследника (у них с женой не было детей, а возраст близился уже к восьмому десятку). И в то же время он очень тяжело пережил не столько саму перестройку и падение коммунистического режима, сколько связанную с этими историческими событиями свободную продажу книг, на приобретение которых он отдавал многие годы своей жизни. Книги, добытые им с таким трудом, перестали кого-либо интересовать и свободно стояли на полках московских магазинов. Пережить это он никак не мог и обиделся на всех.

 

* * *

Любопытная деталь: в отдельные периоды жизни советского общества - во второй половине 1950-х и в начале 1960-х годов, а также в середине 1970-х и первой половине 1980-х - книга из предмета интеллектуального (ддля мыслящего человека) или явления масскультуры (для потребителя детективов и приключенческих романов) вдруг становилась предметом всеобщего вожделения. Причем совершенно безразлично в каком варианте: от Гомера и Сервантеса до Анатолия Иванова и Александра Чаковского, от Пушкина до Юлиана Семенова... За ней стали гоняться, как за самым дефицитным товаром - копченой колбасой или бананами. Люди простаивали сутками в очередях за подписками, иногда прихватывая и ночи, часто без ожидаемого результата. Газетой "Вечерняя Москва" в тот период был зафиксирован случай, когда один отчаянный книголюб приковал себя цепями к дверям книжного магазина (кстати сказать, это ему не помогло: к моменту открытия магазина подписка была уже закончена, видимо, ее хватило только на сотрудников магазина, их родных и знакомых). А на двери книжного магазина в Измайлове какие-то шутники вывесили объявление об ожидаемой подписке на полное собрание сочинений Сократа в 10 томах. И что же: ранним утром у дверей этого магазина собралась большая толпа возбужденных книголюбов. При слове "подписка" сердце каждого советского человека в те годы начинало отчаянно биться, а ноги сами собой несли его в ближайший книжный магазин.

В книжном магазине на Преображенской площади (его, к сожалению, потом снесли) ко мне подошла какая-то солидная дама и спросила: "Вот ожидается подписка на Брема, а он что писал... э-э-э... романы или рассказы?" Я хотел было ответить, но тут в наш разговор встрял какой-то весельчак: "Романы, романы, - сказал он даме и подмигнул мне, - только все больше про зверей!" "Романы про зверей? - удивилась дама. - Это, пожалуй, любопытно". И, не уловив в его словах иронии, пошла занимать очередь. А другой книголюб в том же магазине пожаловался мне, что никак не может достать Ермолову и Михаила Чехова из серии "Жизнь в искусстве". Почувствовав родную душу - я всегда был заядлым театралом, - я завел с ним разговор о театре. Но он перебил меня: "Причем здесь театр, я собираю серию, а не театр!" Серийный выпуск книг способствовал книжному ажиотажу. Наиболее популярными у книголюбов были серии - ЖЗЛ, "Жизнь в искусстве", БАЛ (Библиотека античной литературы). Но вообще в тот незабвенный период хватали любую книгу в твердой обложке, часто и не подозревая, что за автор притаился там. Недаром же тогда был популярен такой стишок: "Ведь не сечет ни бэ ни мэ, а читает Мериме". Гоголя от Гегеля по известной шутке-шкале книголюбы еще отличали, а вот Гегеля от Бебеля - едва ли. Вспоминается мне еще и другое четверостишие:

Пристрастье к чтению имея,

Купил он том Хемингуэйя.

Но, дочитавши до конца,

Не понял ни хеминг...я.

В начале 1980-х годов я как-то увидел ясным летним днем огромную очередь на улице Горького, около магазина "Москва". Спросил молодую женщину, что дают?

- Книгу.

- Какую?

- Не знаю.

- Так что же вы стоите?

- А все стоят. Видите, очередь какая. Значит, книга хорошая.

Что это была за книга, узнать действительно было не так-то просто - продавца на тротуаре окружили плотным кольцом. Наконец оттуда выбралась пожилая женщина с растрепанной прической. В руках она держала новенькую книжку и на ходу пыталась прочесть ее название:

- Михаил Пс...Псе... нет, пес какой-то, - удивленно проговорила она, оглядывая стоящих вокруг людей.

- Это Михаил Пселл - византийский историк XI века, - пояснил пожилой мужчина с зонтиком. - Хронография эпохи расцвета Восточной Римской империи.

Услышав ряд малопонятных слов, женщина растерянно посмотрела на мужчину с зонтиком, затем решительно засунула книгу в хозяйственную сумку и устремилась по направлению к Елисеевскому магазину. Некоторые из покупателей, разочарованные услышанным, последовали за ней. Но вот мимо меня с деловым видом прошел молодой человек в нейлоновой куртке. Под мышкой он держал аж четыре "Пселла". Этот уж знает, что купил и для чего. В субботу или в воскресенье его можно увидеть в районе Сокольников или Метрогородка, где, как цыганский табор, кочуя с места на место, шумит, переливается книжный базар. С некоторых пор там сложилась определенная игровая ситуация, где каждая из сторон - книголюбы и милиция - четко следует своей роли; милиция, естественно, свистит и гоняет, а книжники мелкой трусцой убегают, садятся на трамвай, проезжают одну-две остановки и открывают новый торг.

А вот еще одна жанровая сцена из жизни книжной Москвы того же периода. Крупнейший в Москве магазин - Дом книги на проспекте Калинина (Новый Арбат). Уже за час до открытия заветных дверей около него толпится немало "рыцарей книги". Есть тут знакомые мне по Сокольникам молодые люди в неизменных нейлоновых куртках с не менее примелькавшимися огромными портфелями. Все стараются занять выгодную позицию поближе к дверям. Но вот открываются двери магазина. Как по удару гонга или судейскому выстрелу все бегут, толкая друг друга, на второй этаж, в отделы художественной литературы, искусства, литературоведения... На женщин, детей и стариков смотрят зло или, в лучшем случае, с досадой: мол, чего лезешь не в свое дело, путаешься под ногами. Любовь к книге - удел сильных и смелых, как, к примеру, игра в хоккей.

Подобные картинки в то время можно было наблюдать и в областных и районных городах и даже в поселках. Стихия всеобщего книжного безумия охватывала всю страну. А потом, спустя три-четыре года, наступал еще более удивительный период: после ряда свободных подписок поток книголюбов начинал постепенно убывать и на какое-то время исчезал совсем. Книга стала затовариваться на складах и свободно продаваться по удивительно низким ценам. В конце 1960-х годов русская и зарубежная классика уценялась до 30-50 коп. за том, иногда даже до 10-20 коп. Отдельные тома Бальзака, Диккенса, Гюго шли по 50 коп., Лескова - по 40 коп. Находясь в командировке в Калининграде в 1969 году, я в местном книжном магазине купил полное собрание И.С.Тургенева по 40 коп. за том, а когда судьба занесла меня в Свердловск, я, чтобы скоротать длинные вечера в полупустой гостинице, купил в ближайшем книжном магазине редчайшие тома из 90-томника Л.Н.Толстого с "Кругом чтения" по 80 коп.

В начале 1980-х годов книжный бум начал было спадать, но тут появилось дьявольское изобретение - книжные талоны на макулатуру, к тому же пошла мода на мебельные стенки, которые надо было чем-то заполнять. Конечно, помимо моды нельзя не видеть во всех этих книжных метаморфозах изобретательной руки ответственных партийных руководителей, которые всегда удачно манипулировали проблемами дефицита в стране, а заодно и "загадочной русской душой", склонной к массовому психозу, конформизму и любовью к крайностям. К концу 1970-х годов сформировался новый тип советского человека, которым так гордились коммунисты и который Солженицын метко назвал образованщиной. Люди со средним и высшим образованием, лишенные по большей части, духовных ориентиров (старые убежденные коммунисты вымерли или были уничтожены в годы репрессий, в коммунизм уже никто не верил, а демократические ценности продолжали считаться буржуазными пережитками). Поэтому в массе своей люди метались в поисках полноценного использования своих творческих сил и досуга. А приобретение книг, стояние в очередях за подписками - все это в какой-то степени создавало видимость духовной жизни и немного отодвигало "вечные" проблемы советского человека - добывание продуктов, одежды, квартирный вопрос. Неиспользованная энергия умело направлялась в безобидное русло. Проблема - "почему мы так бедно живем?" заменялась отчасти проблемой - "где достать очередную подписку?" А власти то увеличивали, то снижали тиражи книг, вводя советского человека то в ажиотаж, то в апатию, зорко следили за самиздатом и тамиздатом, распределяли по макулатурным талонам вожделенную приключенческую литературу и надувались от гордости за самую читающую страну в мире. В то же время гомеопатическими дозами выпускались сборники А.Ахматовой, Б.Пастернака, М.Цветаевой, но до широкого читателя эти книги не доходили или же стоили баснословных денег на черном рынке.

Макулатурные игры с народом - умелая, хорошо разработанная в недрах ответственных партийных работников (говорят, что инициаторами были боссы из ЦК ВЛКСМ) компания. Во всеуслышание власти объявили, что для выпуска необходимых населению дефицитных книг остро не хватает бумажного сырья (для партийных брошюр с их многомиллионными тиражами его хватало!). Поэтому, чтобы стимулировать интересы книголюбов, стали выпускать талоны, по которым можно было приобрести "Королеву Марго" Дюма, "Женщину в белом" У.Коллинза и рассказы о комиссаре Мегре Ж.Сименона... И тут началось нечто невообразимое: люди потащили в ближайшие пункты вторсырья вместе со старыми газетами, журналами и учебниками оставшиеся от родителей и дедов библиотеки, порой с очень редкими и ценными изданиями.

Под нож шли дореволюционные издания русской и зарубежной классики, журналы "Нива", "Пробуждение", "Солнце России" (я встречал в макулатурной куче, которая в тот период могла бы посоперничать с самым престижным букинистическим магазином, журналы "Родина", "Семья", "Зодчий", дореволюционный "Огонек"; газеты - "Русские ведомости", "Варшавский вестник", "Московский листок" и др.) И такая "вакханалия" продолжалась почти до перестройки. Только после открытия всех "книжных шлюзов", приблизительно к 1988 году она стала потихоньку затихать и переходить в нормальный процесс книжного потребления, когда число читающих серьезную литературу сократилось до 7-10%, а все остальные, когда-то страстные библиофилы как по команде плавно перешли на чтение детективов, дамских романов, бестселлеров мировой масскультуры.

Тот удивительный макулатурный период, нанесший огромный вред нашей стране, для серьезного библиофила был в высшей степени плодотворен, особенно если этот библиофил не брезговал копаться в макулатурных кучах. В этом было что-то сродни археологическим раскопкам с той только разницей, что приходилось по несколько часов в день дышать гнилостным запахом и после долго оттирать себя в ванной. Ведь иногда связки старых учебников, газет и книг сдающие обильно поливали водой, чтобы повысить их вес. Хотя деньгами - какие уж там деньги! - мало кто интересовался, а в основном драгоценными талонами, которые, кстати сказать, тоже можно было купить у спекулянтов. У них была своя такса - 3-5 руб. за полный талон, дающий право на приобретение книги. Нужно было также по инструкции отрывать от сдающих в макулатуру книг обложки, и титульные листы надрывать. Но, к нашему счастью, мало кто это делал. Да и сами макулатурщики, заинтересованные в сбыте хорошо сохранившихся книг, этого не одобряли.

В то "золотое" время я работал учителем в школе № 363 Куйбышевского района и регулярно в свободное от уроков время навещал ближайший макулатурный сарайчик на улице Бойцовой. Заведовал им бывший фронтовик Николай Михайлович - солидный неглупый мужчина с большим жизненным опытом и потрясающим умением из всего извлекать для себя выгоду. Со всех нас, занимающихся макулатурными изысканиями, он брал "за вход" по 3 руб. (это были немалые деньги, мой семейный бюджет в день в тот период - 4 руб.). Но с меня он, как правило, денег не брал, особенно, когда был в хорошем настроении или выпимши, хотя и немного ворчал, если я уносил из сарайчика много книг. Вероятно, у него еще оставалось свойственное простому народу уважение к труду учителя. Он знал, что мы зарабатываем мало и жалел нас. И вот как-то раз я со своим приятелем Мишей Брутманом (он числился на работе в каком-то НИИ) решили отблагодарить Николая Михайловича и устроить ему небольшой "столик". Миша договорился заранее в каком-то ресторанчике на окраине Москвы об отдельном кабинете, и мы скинулись по 25 руб. Заказали 2 бутылки водки, скромненькую закусочку и по ромштексу. Наш благодетель снисходительно и, как мне показалось, с усмешкой наблюдал за нашими приготовлениями, а когда мы кончили, подозвал официанта и велел ему все, что мы заказали отменить, а взамен этого принести самого дорогого коньяку, черную икру, осетрину и котлеты по-киевски... Мы остолбенели и в недоумении уставились на него. "Вот так, ребята, надо жить, - сказал он. - Но вы не волнуйтесь, за все плачу я сам". А потом, после задушевных застольных разговоров, разомлев от выпитого коньяка и собственной значительности, он вдруг, услышав звуки оркестра, доносившиеся из зала, стал плясать и выделывал руками и ногами такие кренделя, что мы с Мишей только рот разевали от удивления.

В 1977 году я уходил из школы и в последний раз посетил свою любимую "макулатуру". В очереди, состоящей из пяти человек, я познакомился с одной солидной дамой, по виду не меньше чем кандидатом наук. Рядом с ней стояла девочка лет десяти, а с другой стороны, на полу лежали две аккуратно перевязанные пачечки книг. "Вот, - с гордостью сказала она. - Мы с дочкой уже на третий талон собираем. "Королева Марго" и "Женщина в белом" у нас уже есть, а теперь хотелось бы приобрести "Комиссара Мегре"". Я искренно посочувствовал ей и, проведя взглядом по корешкам ее книг, внутренне ахнул: на одном из них я прочел - С.Булгаков "От материализма к идеализму". "Э-э-э.., пожалуйста, - занервничал я, - отдайте мне эту связку книг, а я вам дам целый талон, да еще деньги в придачу". Она посмотрела на меня; как на сумасшедшего. "Да вы не бойтесь, тут нет ничего плохого, талон настоящий (на всякий случай я всегда имел при себе один-два талона, которые покупал все у того же Николая Михайловича). Эти книги нужны мне для работы". Не без опаски, но все же дама отдала мне связку книг и взяла талон, предварительно посмотрев его на свет.

"Опять у меня клиентов отбиваешь, - усмехнулся Николай Михайлович, когда дама с девочкой отошла и толпа рассеилась. - Вот что, Ануфрич, давай-ка я тебя устрою лучше заведовать такой же макулатурной точкой. Не век же тебе на копейки жить! Так что, не валяй дурака, за такое место люди калым платят - по две-три тысячи рублей. А я тебя так устрою, я все могу!" Я поблагодарил его, но наотрез отказался от такого заманчивого предложения. Больше мы не виделись, но я еще пару раз был по его протекции на центральной макулатурной базе нашего района, около Преображенского рынка. Боже мой, чего там только не было! Огромные горы из газет, картона, тетрадей, книг дразнили воображение, ноги соскальзывали с рассыпающихся пачек, руки порой попадали в какое-то жидкое месиво, голова кружилась от тошнотворного запаха... Но как благодарность за все эти страдания была "Исповедь" Руссо с золотым обрезом, томик посмертного издания Пушкина, "Дневник" Байрона в издании "Литературные памятники". Эту книгу мне потом пришлось сушить дома и разглаживать утюгом каждую страницу.

 

* * *

Букинистические магазины тоже всегда реагировали на книжный бум. В конце 1970-х - начале 1980-х годов они стали принимать даже отдельные тома из дореволюционных собраний сочинений. За 3-5 рублей можно было продать марксовские издания (не путать с сочинениями К.Маркса) Короленко, Гейне, Шеллера-Михайлова, Гарина-Михайловского, которые раньше ни при какой погоде сдать в бук не удавалось. За собрания сочинений 1950-1960-х годов советского периода давали вполне приличные деньги, равные почти полумесячному бюджету моей семьи. И тогда книголюбы придумали себе новое занятие: собирать из разрозненных томов собрания сочинений, а потом продавать их целиком захваченному бумом советскому труженику. "Мы спекулируем не на книгах, - говорил один мой приятель, - а на книжном буме!" Я ухитрялся несколько раз собрать 8-томник Дж.Лондона, 14-томник Ромена Роллана, 5-томник Мериме и даже 30-томник Диккенса... Потом, как это водится у россиян, ситуация резко поменялась и все, что раньше можно было приобрести только на "черном рынке" или по большому знакомству, стало в конце 1980-х и начале 1990-х годов спокойно лежать на прилавке магазинов. Тиражи книг сначала по инерции продолжали оставаться достаточно высокими, а потом все опускались и опускались, пока не пошли на спад, и если раньше тираж в 10 тыс. считался маленьким, то теперь тираж книг в 5 тыс. экземпляров считается большим. Все стало на свое место. Книжник поутих, остепенился, большинство из бывших книголюбов, те, кто был помоложе, переориентировались на коммерцию, спекуляцию другими товарами.

Мне было любопытно проследить, куда теперь настоящие книжники, не изменившие своей страсти, направляют интерес. Конечно, библиофилы высокого ранга, такие как Виктор Киркевич, Валерий Алексеев, Георгий Марков (художник), Леонид Жванецкий (брат сатирика), Игорь Попов, Евгений Витковский, продолжают интересоваться и прижизненными изданиями русских писателей, и автографами, и редкой старинной книгой. А на место многочисленной армии советских книголюбов пришли немногочисленные "новые русские", те, кто догадался вложить деньги в роскошные издания, цены на которые растут каждый день. Автор опять спрятался и притаился до лучших времен за кожаным переплетом с золотым тиснением, и книга для таких людей превратилась просто в дорогой антикварный товар, который всегда можно выгодно сдать или поменять. Отсюда - царствующий сейчас повсюду, если можно так выразиться, книжный снобизм. Такой собиратель (не могу назвать его библиофилом) признает только полные собрания сочинений - будь то антикварная или современная книга, отдельными томами, даже прижизненными изданиями русских писателей трудно заинтересовать товароведа. Пожалуй, только отдельные тома из собраний Пушкина (посмертное издание 1838-1841 гг.), Гоголя (изд. Бородина, 1842 г.) и Достоевского (изд. Лазаревского института вост. яз. 1860 г. и изд. Ф.Стелловского, СПб., 1865-1870 гг.) представляют для них интерес. А вот прижизненные издания Л.Н.Толстого и А.Чехова проходят с трудом. И в то же время однотомники, пускай даже Белинского или Помяловского, которых раньше в буках никогда не брали, сейчас имеют реальные шансы на успешный сбыт, особенно если они в красивых и дорогих переплетах. Купленный мною в Киеве второй том первого собрания сочинений Н.М.Карамзина (М., Типография Селивановского, 1803 г.) отказалась взять для реализации даже Мария Яковлевна Чапкина. И я ее хорошо понимаю: она ориентируется на покупателя, а без умелой конъюнктуры ни один антикварный магазин не устоит.

А было время, когда мы собирали антикварные книги по томам и это была своеобразная и увлекательная охота (найти недостающий том - что может быть приятнее для библиофила!). А теперь страсть библиофила подменяется страстью предпринимателя-накопителя. И до сих пор стоят на моей книжной полке без одного или двух томов сочинения Грановского (М., Типография В.Готье, 1856 г.), Санковского (изд. Смирдина, 1859 г.), В.С.Соловьева (СПб., Товарищество "Общественная польза"), А.Левитова (Изд. Солдатенкова, 1884 г.), М.Лохвицкой (М., Скоропечатня Левенсона, 1898 г.), "Пословицы русского народа" В.Даля (СПб. и М., изд. Вольфа, 1879 г.) и др. Знаменитое, воспетое еще А.Франсом увлекательное и всепоглощающее занятие - рыться на книжных полках ("пусть Бог возьмет меня с моей стремянки, прислоненной к полкам, забитым книгами") или книжных развалах - отходит в прошлое.

Книги с автографами продолжают цениться знатоками-библиофилами, но многие современные "книголюбы", мягко говоря, слабо ориентирующиеся в истории русской литературы, знают в основном только хрестоматийные имена писателей, произведения которых стоят сейчас в школьной программе. Но им трудно разобраться с тремя Толстыми и они упорно продолжают считать Льва Николаевича автором "Князя Серебряного". Еще хуже с тремя Соловьевыми - Сергеем, Владимиром, Всеволодом. Поэта Серебряного века Александра Добролюбова они считают критиком некрасовского "Современника" и тому подобное. Недавно я предложил для аукциона несколько книг с автографами русских писателей XIX - начала ХХ века, но все они, к моему удивлению, оказались, если можно так сказать, неаукционоприемлемыми. Товаровед - симпатичный пожилой мужчина из бывших военных - объяснил мне как неофиту, что нынче покупатель пошел капризный и берет автографы только писателей первого и второго ряда: "У нас даже Гиляровский с трудом проходит". В первый ряд он поставил Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Достоевского, Толстого, Чехова и некоторых поэтов Серебряного века - Блока, Ахматову, Цветаеву, Мандельштама, а также Пастернака и Булгакова (можно было подумать, что автографы наших классиков вот так спокойно находятся и продаются). Я же предложил ему автографы на книгах Глеба Успенского (СПб., изд. Павленкова 1899 г. На книге дарственная надпись писателю Н.Н.Златовратскому); Евгения Чирикова (изд. "Знание" СПб., 1907 г.) с дарственной надписью - "Михаилу и Маргарите Григорьевым". У меня раньше были две книги с автографами этого русского писателя-эмигранта, могилу которого я видел на Ольшанском кладбище в Праге. Но вторую книгу я продал Феликсу Медведеву. Там была такая надпись: "Жене моей, Валетке на память о несохраненном гнезде на Кудме". (Что такое Кудма - увы, я не знаю, как, впрочем, не знаю, где теперь находится эта книга, если иметь в виду, что все книги Медведева были конфискованы у него кредиторами); автограф на книге Георгия Чулкова (изд. "Шиповник" "Стихи и драмы". т. 4) прозаика, поэта, друга А.Блока. В издательстве "Советский писатель" в 1990 году мы готовили большой том собрания сочинений Г.Чулкова, и я как составитель написал предисловие к этому сборнику. К сожалению, в 1991 году "Совпис" рухнул и под своими обломками похоронил многие наши интересные начинания. А книгу эту я получил от писателя В.Б.Муравьева, там была такая надпись: "Милому Витольду Францевичу Ахрамовичу с изъявлением дружеским и книжным. Георгий Чулков, 1911 год". Интересен автограф Сергея Глаголя (под этим псевдонимом скрывался известный русский художник и литератор Сергей Голоушев). На книге, написанной им вместе с Джемсом Линчем (псевдоним Леонида Андреева), "Под впечатлением Художественного театра" стоит такая подпись: "Уважаемому Георгию Сергеевичу Бурджалову от Сергея Глаголя" 1902 г. Известно, что Г.Бурджалов был одним из первых актеров Художественного театра.

Через мои руки прошло немало книг с автографами известных писателей, но, к сожалению, трудности бытия нашего в посткоммунистическую эпоху заставили меня продать многие из них другим библиофилам, сумевшим лучше сориентироваться в современной обстановке. Совсем недавно я продал книгу о В.А.Жуковском с автографом Льва Поливанова (хотя на титуле стоит имя Загарина, но всем известно, что под этим псевдонимом скрывался сам Л.Поливанов, который из скромности отвел роль составителя себе. Хорошо помню, как в 1980 году я, используя свой обеденный перерыв для "дежурного пробега по арбатским букам", был остановлен рядом с театром Вахтангова каким-то спившимся книжным спекулянтом, и тот, не задавая мне никаких лишних вопросов, протянул толстый фолиант в марокеновом переплете. "Это для вас!" - только и сказал он, но таким категорическим тоном, что я, не колеблясь и заглянув лишь на титульный лист, молча отдал ему требуемые 10 рублей.

Но еще остались у меня некоторые книги с автографами: Гиляровского ("На родине Гоголя" М., 1902 г.), Д.Н.Ушакова "Краткое введение в науку о языке" (М., Госиздат, 1922 г.) с надписью: "Дорогому М.Н.Петерсону от автора". От революционерки Веры Фигнер в книге "Запечатленный труд" сохранилась только подпись и дата "1924 г. 5 декабря". Все остальное густо замазано чернилами (М., "Задруга", 1921 г.). Известного адвоката и литературоведа В.Д.Спасовича на I томе собрания сочинений имеется надпись: "Борису Борисовичу Дорну, дорогому товарищу от автора 1889 г.". Николая Васильевича Давыдова, юриста, автора воспоминаний "Из прошлого" (М., Типография Сытина, 1913 г.) На книге надпись: "Многоуважаемому Владимиру Федоровичу Лебедеву, на добрую память. 1913 г. Декабрь 20-го Москва". Искусствоведа М.Алпатова (на отдельном оттиске). Литературоведа Н.Бродского на книге "Замыслы И.С.Тургенева" (М., Типография Кушнеров 1917 г.) с надписью "Глубокоуважаемому Алексею Матвеевичу Лебедеву на память о московской встрече в 1916-1917 гг." и др. Я уж не говорю о наших современниках (живых и уже отошедших в мир иной): М.Чуванове, В.Каверине, А.Цветаевой, А.Синявском, А.Битове, Е.Боннэр, Павле Антокольском, Вл.Филиппове, Е.Долматовском... У некоторых из них я был редактором, когда работал в издательстве "Советский писатель". Хочется также рассказать о редких книгах в моей библиотеке. "Воспоминания и другие статьи" Н.А.Белоголового - известного врача, лечившего Н.Некрасова, И.Тургенева, М.Салтыкова-Щедрина (М., типо-лит. К.Ф.Александрова), 1897 г.); "Письма Н.М.Карамзина к И.И.Дмитриеву (СПб., тип. Академии наук, 1866 г.); Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я.Грота (СПб., тип. Академии наук, 1864 г. т.1, 4, 5, 6). Редкое издание книги Алексея Ремизова "Шумы города" (изд. "Библиофил", Ревель, 1921 г.). Любопытная книга К.Чуковского "Две души М.Горького" (изд. "А.Ф.Маркс", 1924 г.). Книга Юлия Айхенвальда "Поэты и поэтессы" (изд. "Северные дни", 1922 г.) со статьями о Блоке, Ахматовой, Гумилеве (уже после расстрела поэта), М.Шагинян. И довольно редкая книга князей Сергея и Александра Волконских "Въ защиту русского языка" (изд. "Медный всадник", Берлин, 1928 г.) Там есть такие слова: "Язык испорчен, засорен, запоганен разными наростами, начиная со словосокращений военного времени и кончая словоблудием большевизма. Его надо лечить, очищать для того, чтобы он вновь стал достойным языком великого Русского народа".

А букинистические магазины, которых в Москве, наверное, осталось меньше десятка (а было больше двадцати!) проявляют все больший интерес к, так сказать, сопутствующим товарам - старинным монетам, иконам, изделиям из фарфора и бронзы... Постепенно эти "сопутствующие товары" поглощают основную торговую площадь магазина, превращая их в антикварные лавки (на Арбате). А некоторые, любимые библиофилами буки - "Книжная находка", "Антиквар" в Метрополе, "Букинист" на Пушечной - вообще исчезли с книжной карты Москвы. Симпатичный бук на Сретенке обосновался теперь в районе Крестьянской заставы, а на его месте зияет, огороженное забором, пустое место. Магазин в Столешниковом переулке уступил свое место магазину модной одежды, а сам переехал на малолюдную Трубную улицу (раньше там были публичные дома, теперь - книжные магазины. Так сказать, прогресс - налицо). "Пушкинская лавка" в Камергерском переулке надолго (если не навсегда!) закрылась на ремонт. Значительно лучше работают частные антикварные магазины, в которых есть букинистические отделы: у Никитских ворот (заменивший Карла Карловича Георгий Евгеньевич ведет оживленную торговлю старыми книгами, гравюрами, открытками, устраивает аукционы). Магазин "Летний сад" на Большой Никитской - это целый блок книжных магазинов, торгующих как современной книгой, так и антикварной. И конечно, антикварный магазин на Арбате (Б.Николопесковский переулок), где с большим знанием дела работает Мария Яковлевна Чапкина. Много старинных книг продается теперь в книжном магазине "Москва" на Тверской (в полуподвальном помещении) и в магазине у Земляного вала, хотя туда порой страшно войти - сверкает позолота старинных томов, блестят витрины, сидит у дверей страж-привратник и ... ни одного посетителя! Все только для иностранцев или бизнесменов с тугими кошельками.