Женщины par excellence

Систематическое обращение исследователей к материалам личного архивного фонда поэтессы и журналистки Марии Михайловны Шкапской (урожд. Андреевской; 1891–1952), хранящегося в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ. Ф.2182), началось сравнительно недавно. В 1993–1995 гг. сотрудниками архива были опубликованы (правда, лишь выборочно) письма к Шкапской поэтов Адалис (Аделины Ефимовны Ефрон; 1900–1969)¹ и Георгия Аркадьевича Шенгели (1894–1956)², а также внучки Льва Толстого Софьи Андреевны Толстой (1900–1957)³, которая впоследствии стала известным музейным работником. Эти письма написаны очень разными людьми. Но есть в них одна несомненная общая черта — они носят по-настоящему исповедальный характер. Почему же корреспондентам Шкапской было просто необходимо (хотя бы иногда) поделиться с нею своими — зачастую глубоко личными — проблемами? Ответить на этот вопрос, наверное, помогли бы письма самой Шкапской... Однако ни от Адалис, ни от Г.А.Шенгели, ни от их правопреемников эти письма в российские архивы не поступали.

К счастью, С.А.Толстая (ниже она повсеместно именуется своей девичьей фамилией, хотя следует иметь в виду, что в дни начала переписки со Шкапской она носила фамилию своего тогдашнего мужа С.М.Сухотина, а после регистрации брака с Есениным 18 сентября 1925 г. стала С.А.Есениной) сохранила почти все письма Шкапской к ней. Они находятся в Отделе рукописей Государственного музея Л.Н.Толстого в Москве (далее — ГМТ). Дошло до нас также и большинство писем С.А.Толстой к Шкапской (РГАЛИ). Теперь эпистолярный диалог этих двух женщин незаурядного человеческого и литературного дарования предлагается вниманию читателей. Но прежде — некоторые предварительные пояснения.

Шкапская и Толстая познакомились летом 1923 г. в Коктебеле, в доме Максимилиана Александровича Волошина, куда они приехали на отдых. Между ними была заметная разница в возрасте и жизненном опыте. Вот некоторые эпизоды, отмеченные Шкапской в автобиографии: «Выросла в большой нищете в <…> петербургских трущобах… <…> С 11-ти лет я уже на своих ногах. Отец сошел с ума, мать параличная, надо кормить семь человек. <…> я — статистка в украинской труппе по 1 рублю за выход, составительница прошений и писем на почте, в промежутках случайная переписка, стирка, поденщина. И наряду с этим <…> трудное и беспорядочное прохождение гимназии. <…> После гимназии — два года медицинского факультета. <…> Еще в гимназические годы мы с мужем (в 1910-м вышла замуж за студента Г.Шкапского) участвовали в революционных марксистских кружках. Впервые я была арестована в 1912 году, вторично в 1913 году была взята вместе с мужем <…>. Муж был выслан административно в Повенецкий уезд, высылка была заменена нам выездом за границу. <…> была московским филантропом Шаховым предоставлена заграничная стипендия, и мы с мужем имели возможность закончить образование во Франции, в Тулузе. Он инженер-электрик, у меня — право преподавания языка и литературы <…>. Кроме того, я прослушала один курс китайского языка в Школе восточных языков в Париже. <…> В 1916 году срок высылки истек, мы вернулись в Россию. Еще с 1910 года я начала печатать отдельные стихотворения в периодической прессе… <…> В 1920 же году осенью в Петрограде возник Союз поэтов <…>. Меня приняли в Союз поэтов еще до выхода первой книги стихов, я представила ее черновик комиссии под председательством Блока, была принята единогласно и введена в состав правления»⁴.

Вскоре после этого имя Шкапской приобретает краткую по времени, но весомую поэтическую известность — до 1923 г. вышли сборники ее стихов «Mater Dolorosa» (1921), «Час вечерний» (1922), «Барабан строгого Господина» (1922), «Кровь-руда» (1922). Они привлекли заметное внимание; скажем, Максим Горький, прочитав «Mater Dolorosa» и восхитившись новизной содержания этой книги, восторженно писал поэтессе в январе 1923 г.: «…Вы же сами стихия, и притом стихия, в недрах которой зародилось сознание сложности бытия и ощущение своей биологической значительности.<…> Вы на новом и очень широком пути, до Вас женщина еще не говорила так громко и верно о своей значительности. И если Вы укрепитесь на нем — Вы сделаете что-то великолепное…»⁵

Вторая участница публикуемой переписки — С.А.Толстая — к своим 23-м годам получила хорошее домашнее образование (она прекрасно знала английский и французский языки), закончила в 1918 году гимназию, недолго прослужила в канцелярии одного из московских кооперативных обществ, переболела туберкулезом и в 1920 году поступила на факультет общественных наук Московского университета⁶. Вскоре она была вынуждена оставить учебу как по состоянию здоровья, так и из-за недостатка средств, а в 1921 г. вышла замуж за С.М.Сухотина, одного из отпрысков семейства Сухотиных, которое много десятилетий находилось в близком знакомстве с Толстыми. Словом, биография С.А.Толстой была тогда совсем небогата какими-то заметными событиями.

Но это никак не сказалось на взаимоотношениях Шкапской и Толстой: обоюдная дружеская приязнь возникла сразу же после знакомства… Это явствует уже из самого начала их переписки.

Короткая фраза Шкапской в ее первом письме («У ме-ня дома как будто все наладилось») и эмоциональный отклик Толстой на эти слова («Есть какая-то хорошая пословица, что битая посуда — дольше живет, что-то в этом роде. А Вы такие оба хорошие <речь идет о супругах Шкапских>, что не может быть, чтобы Вы в конце концов не нашли бы выхода») показывают, что за полтора месяца «коктебельского» общения со Шкапской Толстая стала не просто ее приятельницей, но и поверенной личных и семейных тайн. Думается, основой для такого быстрого сближения стало то общее в натурах этих женщин, о чем (уже в более позднем письме от 5 января 1924 г.; п. 5) скажет Шкапская, охарактеризовав Толстую «как женщину — раньше всего, прежде всего, par excellence — женщину». Это свойство было не просто близко самой Шкапской, но в высшей степени органично для ее сокровенной сущности, что прямо-таки вопиет из стихов поэтессы: «Быть только женщиной — и милой / Не одному, а сразу всем, / Но чтобы вместо крови в жилах / Биение тугих поэм…» Читатели публикуемой ниже переписки найдут в ней немало свидетельств тому, что обе ее участницы и в самом деле были подлинными «женщинами par excellence»…

Второе письмо Шкапской к Толстой (п. 3; от 29 ноября 1923 г.) дает возможность прояснить основную причину исповедальности известных нам писем корреспондентов поэтессы. В этом письме отчетливо проявлены не только способность Шкапской глубоко проникать во внутренний мир своего собеседника, но и тот ее «Божий дар», который позволял ей выразить это проникновение несколькими словами необычайной точности, объясняющими человеку самую суть (притом непременно позитивную суть) его личности. Письма Адалис, Шенгели и С.А.Толстой к Шкапской явственно показывают, насколько притягательной стала для каждого из их авторов возможность, наконец, не «молчать, скрываться и таить и чувства и мечты свои», но дать «сердцу высказать себя», совершенно не опасаясь быть при этом неверно понятыми⁷.

Впрочем, переписку Шкапской и Толстой конца 1923 — начала 1924 г. (см. ниже пп. 1-5) можно считать своего рода прелюдией к их интенсивному личному и эпистолярному общению, пик которого пришелся на первое полугодие 1925 г.

В первой половине января 1925 г. С.А.Толстая побывала в Ленинграде. В недавно введенном в научный оборот «Малом передвижном календаре на 1925 г.», где она вела подневные календарные записи⁸, зафиксированы даты ее отъезда в Ленинград (3 января) и возвращения в Москву (15 января). Среди тех людей, кого она повидала в те дни в Питере, была и Шкап-ская, которая сделала 9 января в одном из своих альбомов такую запись: «Объявление в московских “Известиях”: “Даю уроки Октября. В отъезд не согласен”. (Привезла Соня Толстая — очередной анекдот из Москвы)»⁹. А 10 января Толстая пометила в Календаре ГМТ: «Днем у М.М.Шкапской».

Их беседы во время этих встреч, очевидно, получили развитие в «зимних» письмах друг другу (пп. 7-9). В то время Шкапская вела активную литературно-организационную деятельность. В январе она была избрана в правление Ленинградского отдела Всероссийского союза писателей¹⁰, а 23 апреля — членом правления Ленинградского отдела Всероссийского союза поэтов¹¹, где с 1924 г. состояла членом ревизионной комиссии¹². Скорее всего, по делам одного из (или обоих) этих Союзов 3 марта она приехала в Москву, где с 4 по 14 марта почти ежедневно встречалась с Толстой и не раз ночевала у нее на квартире (Календарь ГМТ). Общее впечатление от тогдашней жизни и быта московской литературной (и не только литературной) интеллигенции было вскоре емко изложено Шкапской в письме от 10 апреля к П.Н.Зайцеву (1889–1970), одному из ее знакомых антропософов, близких к Андрею Белому:

«Москва очаровательна для приезжающих, но жить в ней, вероятно, очень мучительно. Я вынесла из Москвы очень много теплого и радостного, но думаю, что если бы я осталась еще неделю — ничего не вышло бы хорошего, не ушла бы живой, — невероятная напряженность, — я не знаю, откуда она — в Москве, сдобном и рыхлом славянском городе — почти испанские страсти и невероятное внутреннее горение, — и это во всех областях, — один пьянствует, другой молится, третий открывает химические газы, четвертый развратничает, пятый пишет — но каждый делает это с предельным напряжением»¹³.

А почти сразу же по возвращении в Ленинград, 19 мар-та, Шкапская сделала в альбоме¹⁴ конспективную запись о московской поездке, содержащую конкретные сведения о лицах, встречах, событиях:

«Москва — Гамлет (3 акт)¹⁵. — Адалис — опаленные, как у Блока, глаза. К.Н. — и оправдание всякого пути¹⁶. “Перевал” — у Светлова новая поэма “Ленин” — Медный всадник разговаривает с Зиновье<вы>м о смерти Ленина¹⁷. “Кузница” — ночь у них — вино и стихи. И вино и стихи всюду, где Есенин¹⁸ — “Шаганэ ты моя, Шаганэ”. И сестра есенинская¹⁹ — белокурый звереныш. Шкловский: “Мне напостовцы²⁰ по темпераменту ближе”. А Каверина и Федина бранит. Ключарев перед Ионовым отстаивает сценарий “Конец хазы”²¹. Организация пьянства. Пильняк в маститых — и неожиданное новое лицо его²². Всеволод Иванов — на Алдан, на золотые прииски за матерьялом. Воронский²³: “Не показывайте сусальной деревни, а то наживем новый Кронштадт”. Вересаев — “Сценка у фининспектора”²⁴. Утопилась Чеботарев-ская²⁵. Родова убрали из партии — из-за разоблачений Ходасевича²⁶. Виделась с Герасимовым после 11-ти лет²⁷ (Дорогойченко, Полетаев и Кириллов²⁸ — романтики без романтизма). Мавзолей и “сердце России” — какой огромный лоб и как потрясает это зрелище²⁹. Столяров³⁰. Белый кончает роман “Современная Москва”³¹. Пастернак пишет новую поэму “Спекторский” — много глав — первая около 300 <строк>³² — сюжет, любовная интрига и две строчки:

Барашки пауков (?), как крашеные ложки,

Крутясь, плывут в вареной синеве³³.

Воронский нянчит “Перевал”. В Союзе писателей неустойчиво — донос на Воронского в двух частях³⁴. “Ночь поэтесс”³⁵. Грушенька наяву³⁶. “Улялаевцы” Сельвинского³⁷. В.Инбер в конструктивистах (Леф 3 декларация)³⁸. В союзе поэтов — председатель Шенгели».

Днем раньше (18 марта) Шкапская написала Толстой письмо высокого эмоционального накала (п. 10), которое как бы задало тон всей их весенней переписке 1925 г. — эти письма (пп. 11-17) говорят сами за себя.

В мае Шкапская хотела вновь приехать в Москву для встречи с Толстой. Однако драматические события ее личной жизни, о которых она лишь намеками упоминала в письмах к Толстой (об этих событиях мы ничего не знаем и сейчас), заставили ее сделать то, что (по ее собственному признанию в п. 5) она обычно делала в подобных случаях, — сократить до предела любое общение с людьми. Об этом — ее письмо к Толстой конца мая — начала июня 1925 г. (п. 18).

Софья Андреевна, можно сказать, осталась без духовника в трудное для нее время («Я очень серьезно и страшно живу», — читаем мы в одном из ее тогдашних писем к Шкапской), и делать жизненный выбор ей пришлось, полагаясь только на себя. Летом 1925 г. она приняла решение выйти замуж за Есенина, и 25 июля они вместе выехали из Москвы на отдых³⁹.

О замужестве Толстой Шкапская узнала лишь осенью — об этом ее сожалеющее письмо от 22 сентября (п. 19). А спустя несколько дней самовольно ушел из жизни один из давних близких друзей Шкапской — И.М.Басс, инженер по профессии: он покончил с собой в Ленинграде 28 сентября⁴⁰.

Ровно через три месяца (и в той же форме) несчастье обрушилось и на С.А.Толстую — 28 декабря в ленинградской гостинице «Англетер» был обнаружен в петле ее муж Сергей Есенин... Узнав об этом, Толстая немедленно выехала в Ленинград.

В письме Л.В.Горнунгу П.Н.Лукницкий так описывал 29-30 декабря 1925 г.:

«...Утром приехала Софья Андреевна Толстая-Есенина на автомобиле с М.Шкапской... — приехали в Гос-издат, а затем в Обуховскую <больницу>. Шкапская неотлучно была с С.А. весь день: они вдвоем хлопотали у тела. С.А. получила разрешение взять чистое белье из запечатанной комнаты — из чемодана Есенина. Купила легкие туфли. Омывали, одевали тело... В 5 часов вечера в помещении Союза писателей (Фонтанка, 50) была назначена гражданская панихида... Около 6 часов привезли из Обуховской тело... В течение часа длилось молчание. Никто не произносил речей. Толпились, ходили тихо... Софья Андреевна стояла со Шкапской у стены — отдельно от всех... Около 7 часов вечера явился скульптор (Золотарев-ский)... Низенький, коренастый, безволосый мастер в переднике засучил рукава и занялся своим делом... Софья Андреевна со Шкапской сидели в креслах в углу, у печки. С.А. с виду — спокойная (Шкапская потом говорила, что она — оцепенела). Когда энергичным движением руки мастер бросил на лицо Есенина мягкую, расползающуюся массу гипса, С.А. заплакала. На несколько секунд, может быть... Колесница стояла внизу. Стали собираться в путь... Товарный вагон... был уже подан. Поставили гроб в вагон — пустой, темный... Софья Андреевна и М.Шкапская вышли из вагона и стали бродить по платформе... Около 11 вечера... поезд был уже подан, и вагон с гробом прицеплен к хвосту. В 11.15 поезд отошел»⁴¹.

Вслед уходящему поезду Шкапская отправила Софье Андреевне полное подлинного сострадания письмо (п. 21): «Сухие сердцем ведь не почувствуют, надо, чтоб сердце стало надрезано...»

1925 г. стал переломным в судьбах обеих участниц публикуемой переписки. После самоубийства И.М.Бас-са Шкапская резко меняет и круг своего общения, и образ жизни. Она покидает писательскую среду, становится разъездным корреспондентом «Красной газеты» и большую часть времени проводит в поездках по стране — что называется, «от Москвы до самых до окраин», вплоть до Дальнего Востока.

Иной путь был избран С.А.Толстой. Через два с половиной месяца после похорон Есенина, в середине марта 1926 г., ею были написаны такие слова: «Я сейчас занята исключительно Музеем Сергея. Собираю туда все, что могу. Говорю себе, что это для него, и убиваю время и мысли. Само музейное дело мне органически чуждо, но здесь все очень уж дорого. <...> Странная судьба — что любимо, что жизнь, и... Музей!» (ГМТ).

Именно сохранение наследия Есенина и неустанное преодоление мощного противодействия изданию произведений поэта⁴², предпринимаемого его недругами, вскоре стали едва ли не главными делами жизни Софьи Андреевны.

В 1926 г. Шкапская еще продолжает помогать Толстой в делах, связанных с именем Есенина (см. пп. 22-27). Затем переписка их прерывается более чем на полтора года с тем, чтобы, возобновившись на короткое время во второй половине 1928 г. (пп. 28-33), затем практически «сойти на нет», по крайней мере, со стороны С.А.Толстой⁴³.

В 1937 г. Шкапская переехала на жительство в Москву. Но последующие ее московские встречи с Толстой вряд ли носили такой же дружеский характер, как двенадцатью годами ранее. Свидетельство этому — письмо Шкапской к Толстой от 11 августа 1938 г., по тону которого можно понять, насколько в то время стали далеки друг от друга эти когда-то столь близкие люди:

«Ехала сейчас в трамвае, и стояла женщина рядом, разительно похожая на Вас. Тот же деловитый лоб, русский нос, крепкий волевой подбородок и тонкие умные губы, которые, вероятно, и целуются-то только для того, чтобы что-то узнать — от интеллектуальной жадности, а не от физической страстности.

И подумала о том, что вот скоро поеду в Коктебель, где мы с Вами встретились. Какая Вы тогда были юная, Соня. Но — как странно — <и> даже тогда, в 22 года, в самом расцвете красоты, в пору женского цветения — никогда не были Вы счастливы.

Несчастливые недобры. Но Вас это как-то не коснулось. Вы так добры по природе, что превозмогали эту злую традицию. Доброта лучилась из Вас и делала Вас всегда такой прекрасной.

Но вот последнее время я вдруг с грустью раза два заметила, что лучистость эта иногда погасает! Вернее, она становится — я б сказала — автоматической. Даже складочки у губ уже привыкли быть добрыми, но душа вдруг ушла из этого сияния.

Как жизнь все-таки ломает людей. Ну я, ну другие — мы были слишком жадны, слишком своевольны, мы, может быть, наказаны за дело. А вы? Девочка-Сонечка, такая русская — для меня всегда олицетворение всего, что я люблю в русском человеке, — такая простая, нетребовательная, настоящая, такая умница — почему эта девочка не нашла свой судьбы, своего счастья? Сколько бы Вы дали людям, если б были счастливы, если даже от такой Вас и то тепло? МШ» (ГМТ).

О встречах или переписке Шкапской и Толстой в конце 30 — начале 50-х гг. сведений пока не обнаружено. На похоронах Шкапской Толстая не присутствовала.

В публикуемых письмах М.М.Шкап-ской (ГМТ, без шифра) и С.А.Толстой (РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.497) все общепонятные сокращения слов восстановлены без оговорок; остальные, неавторские изменения в текстах обозначены угловыми скобками.

Публикатор благодарен Светлане Глебовне Шкапской за неизменное внимание к работе и сотрудникам Отдела рукописей ГМТ О.А.Голиненко, Н.А.Калининой и Т.Г.Никифоровой за всестороннюю помощь при подготовке комментария.

¹ Письма А.Е.Адалис к М.М.Шкапской / Публ. А.Л.Евстигнеевой и Н.К.Пушкаревой // Минувшее: Исторический альманах. М.; СПб., 1993. Т.13. С. 316-351.

² Рудин из Брюсовского института: Письма Г.А.Шен-гели М.М.Шкапской. 1923–1932) / Публ. С.Шумихи-на // Минувшее: Исторический альманах. М.; СПб., 1994. Т.15. С. 248-282.

³ Последняя жена Есенина: Письма С.А.Толстой-Есениной к М.М.Шкапской, Б.М.Эйхенбауму и Е.К.Николаевой / Предисл., публ. и прим. С.В.Шумихина // Новый мир. 1995. № 9. С. 196—208. См. его же предварительную публ. фрагмента из письма от 20 апреля 1925 г.: «Entre nous: С.А.Толстая — М.М.Шкапской» / Предисл., публ. и прим. С.В.Шумихина // Общая газета. 1993. № 21. Пять писем С.А.Толстой-Есениной к М.М.Шкап-ской, представленные в «Новом мире», являются лишь той частью корпуса этих писем в РГАЛИ, которая связана с именем Есенина. Остальные письма корпуса до сих пор не печатались. В нашу публикацию входят все одиннадцать сохранившихся писем Толстой к Шкапской 1923–1928 гг., — как ненапечатанные, так и вышедшие из печати (последние идут здесь под номерами 12, 14, 22, 25, 29 и снабжены новым расширенным и допол-ненным комментарием).

⁴ Минувшее. Т.13. С. 323-324.

⁵ Горький Максим. Два письма / Публ. Архива А.М.Горького; Подг. текста и коммент. К.Накоряковой // Работница. 1968. № 3. С. 1-2. См. также: Филиппов Б. О замолчанной: Несколько слов о поэзии Марии Шкапской // Вестник РСХД. Париж, 1971. № 100. С. 273-280. Эта статья (наряду с эссе Е.Жиглевич «Две беспредельности были во мне...») открывает кн.: Шкапская М. Стихи. London: Overseas Publications Interchange Ltd., 1979. На родине же первое отдельное посмертное издание стихов поэтессы было осуществлено лишь через двадцать с лишним лет (Шкапская М. Час вечерний: Стихи. СПб.: Лимбус Пресс, 2000).

⁶ Подробнее о С.А.Толстой см.: «“...Горько видеть жизни край”: Сергей Есенин и Софья Толстая» / Публ. и прим. Т.Г.Никифоровой // Наше наследие. 1995. № 34. С. 59-60.

⁷ Правда, для самой Шкапской переписка была, кроме всего прочего, еще и осознанным литературным делом... Однажды она проговорилась об этом в письме своему старшему другу Федору Андреевичу Липкину-Череванину (1869–1938; см. о нем в словаре «Политические деятели России: 1917» (М., 1993); сохранилось несколько его писем к Шкапской начала 1930-х гг., отправленных из ссылки (РГАЛИ. Ф.2182. Оп.2. Ед.хр.3). Адресат Шкапской был сильно задет ее откровением: «...Зачем Вы написали эти строчки насчет развития стиля путем переписки? Как-то больно кольнули они меня и прозвучали какой-то злой насмешкой над старой нашей перепиской...» (РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.140. Л.95а). Занеся эти строки в альбом (само письмо неизвестно), Шкапская тут же сделала такое характерное напутствие себе самой: «Никогда и никому нельзя выдавать этого секрета — но для нас, пишущих (это <неск. слов нрзб. — С.С.>), все только средство. От этого — звуки стихов» (Там же; запись от 6 декабря <1924 г.>).

⁸ Публикацию их (в части, содержащей упоминания о Есенине), сделанную Т.Г.Никифоровой, см. в указ. номере журнала «Наше наследие». Отсылки к неопубликованным записям С.А.Толстой в этом настольном календаре ниже будут делаться по ходу изложения с помощью внутритекстовой пометы: Календарь ГМТ.

⁹ РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.140. Л.396. Анекдот, без сомнения, был вызван к жизни книгой Л.Троцкого «Уроки Октября» (1924) и полемикой вокруг нее, развернувшейся тогда в печати Советской России. Скорее всего, именно эта завезенная С.А.Толстой в Ленинград байка вскоре (21 января) побудила Ф.Сологуба написать язвительную басню «Конь, лошаки и шалун» — ее концовка (т.е. «мораль») гласит: «Когда даешь уроки Октября, // То будь в отъезд согласен» (Неизданный Федор Сологуб / Под ред. М.М.Павловой и А.В.Лаврова. М., 1997. С. 172; коммент. к произ-ведению отсутствует).

¹⁰ Ленинград. 1925. № 14. С. 13.

¹¹ РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.141. Л.139, 141.

¹² [Б.п.] Союз поэтов // Последние новости. 1924. 7 апреля. № 14. С. 2.

¹³ РГАЛИ. Ф.1610. Оп.1. Ед.хр.37. Л.1об.-2.

¹⁴ РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.141. Л.82 и 92об.

¹⁵ Речь идет о спектакле по трагедии Шекспира «Гамлет». Рядом с его программой, вклеенной в альбом (РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.141. Л.96-99), — помета Шкапской: «“Гам-лет”, пятница 13/III 25 г., 2<-й> МХАТ с Мих. Чеховым в гл<авной> роли». Под двумя фотографиями М.А.Чехова в роли Гамлета (Там же. Л.83-84) Шкапская записала: «Чехов в “Гамлете”. Ложа прав-ления <Союза театральных деятелей?>, третий акт, и хорошо, что никого не бы-ло» (Там же. Л.82). В «Летописи жизни и творчес-тва М.А.Чехова» (сост. М.С.Иванова), помещенной в кн.: Чехов М. Литературное наследие. М., 1995. Т.2: Об искусстве актера (С. 434-560), это выступление М.Чехова не учтено.

¹⁶ Последнее слово этой фразы («путь») наводит на мысль об антропософском смысле его употребления здесь. Если это так, то сокращение «К.Н.» может относиться к Клавдии Николаевне Васильевой (урожд. Алексеевой; 1886–1970), спутнице жизни Андрея Белого (и его жены с 1931 г.). 5 марта 1925 г. Шкапская и Толстая ходили «к Белому и Кл. Ник.» (Календарь ГМТ).

¹⁷ Михаил Аркадьевич Светлов (Шейнкман; 1903–1964) — поэт, входивший в то время в группу «Перевал», вскоре опубликовал эту свою поэму под заглавием «Медный интеллигент» (Красная новь. 1925. № 4. С. 122-126). Прямого упоминания имени Г.Е.Зиновьева (1883–1936) в поэме нет.

¹⁸ Эта запись связана прежде всего с впечатлением от встречи с Есениным на квартире Г.А.Бениславской (1897–1926), где Шкапская побывала вместе с С.А.Толстой. Последняя сделала 10 мар-та такую помету в своем настольном календаре: «*) К Есен.». Звездочка здесь отсылает к примечанию, которое и было дано С.А.Толстой по соседству, а именно, на обороте лист-ка от 9 марта. В оригинале это примечание (снабженное более поздней пометой Толстой: «Первая встреча с Есен.») имеет следующий вид:

«Мар. Мих.

П-к

2 Ес.

Галя

Вс. Иванов

Бугульминск.

Ключарев

Ионов

Лордкипидзе <так!>

Казин».

Адекватная интерпрета-ция этих календарных записей не оставляет сомнений в том, что С.А.Толстая впервые встретилась с Есениным 10 марта 1925 г. (а не 9-го и не 5-го, как указывалось ранее — см. указ. публ. в «Нашем наследии», с.60 и кн.: Белоусов В. Сергей Есенин: Лит. хроника. М., 1970. Ч.2. С. 337-338).

Мар. Мих., П-к, 2 Ес. и Галя — это М.М.Шкап-ская, Есенин и его сестра Екатерина, Г.А.Бенислав-ская. П-к — это Борис Андреевич Пильняк (наст. фам. Вогау; 1894–1938), прозаик, к тому времени автор многочисленных книг, в т. ч. «С последним пароходом и другие рассказы» (1918), «Быльё» (1921), «Голый год» (роман, 1921), «Смертельное манит» (1922), «Иван-да-Марья: Повесть» (1923), «Никола-на-Посадьях» (1923), «Простые рассказы» (1923), «Повести о черном хлебе» (1923), «Машины и волки» (1925). Является одним из героев публикуемой переписки, где именуется не только по фамилии, но и под инициалом «Б.», а также под шутливыми прозвищами «медведь, медвежонок» и т. п. (см. ниже пп. 10, 13, 14, 15 и др.). Далее упомянуты прозаик В.В.Иванов (1895–1963), издатель-ский работник Давид Кириллович Богомильский (1887–1967; его фамилия, очевидно, была воспринята С.А.Толстой по слуху как «Бугульминский»), актер 2-го МХАТ Виктор Павлович Ключарев (1898–1957), руководитель Ленинградского отделения Госиздата РСФСР Илья Ионович Ионов (Бернштейн; 1887–1942). Кто такой Лордкипидзе, установить не удалось. Фамилия поэта Василия Васильевича Казина (1898–1981), думается, попала в этот перечень потому, что С.А.Толстая приняла за него другого поэта — его тезку из окружения Есенина Василия Федоровича Наседкина (1895–1938). Последний действительно был на встрече 10 марта и оставил о ней несколько строк в своих воспоминаниях «Последний год Есенина» (см., напр., сб.: С.А.Есенин: Материалы к биографии. М.: Историческое наследие, 1993. С. 213-214).

¹⁹ Екатерина Александровна Есенина (1905–1977).

²⁰ Группа журналистов и литераторов (Л.Авербах, Б.Волин, И.Вардин, Г.Лелевич, С.Родов, Л.Сосновский и др.), организовавших журнал «На посту», где декларировался примат марксистской идеологии над художественной литературой.

²¹ О Ключареве и Ионове см. прим. 18. «Конец хазы» — повесть В.А.Каверина, тогда только что опубликованная (Литературно-художественный альманах «Ковш». Л., 1925. Кн.1. С. 161-236), действительно напоминала по своему построению сценарий. Возможно, впрочем, речь шла уже о некой переделке повести Каверина для сцены.

²² Вот как нарисовал со слов Есенина это «новое лицо» Пильняка А.И.Тарасов-Родионов: «...как-то в пьяной компании зашла речь о его творчестве. Это было, когда он еще бряцал славой. И он встал, понимаешь ли ты, в этакую позу, задрал ногу на стул и заявил: искусство у меня вот где, в кулаке зажато. Все дам, что нужно и что угодно. Лишь гоните монеты. Хотите, полфунта Кремля отпущу» (в сб.: С.А.Есенин: Материалы к биографии. С. 247).

²³ Александр Константинович Воронский (1884–1937) — критик, публицист, редактор журнала «Красная новь».

²⁴ Скорее всего, речь идет о неком устном рассказе В.В.Вересаева.

²⁵ Александра Николаевна Чеботаревская (1869–1925) — переводчица, свояченица поэта Ф.Сологуба, близкий друг семьи Вяч. Иванова.

²⁶ Семен Абрамович Родов (1893–1968) — ответственный секретарь Всероссийской ассоциации пролетарских писателей (ВАПП), соредактор журнала «На посту» и редактор журнала «Октябрь» — в своих тогдашних статьях (вскоре собранных в книгу «В литературных боях». М., 1926) регулярно раздавал доноситель-ские политические ярлыки писателям и поэтам Советской России. Возмущенный этим В.Ф.Ходасевич напечатал статью «Господин Родов» (Дни. Берлин, 1925. 22 февр. № 698. С. 2-3), где, в част-ности, писал о Родове: «Вскоре после октябрьского переворота он принес на мой суд новую поэму. <...> Ненавистничество автора к большевикам было до неприятности резко, я бы сказал — кровожадно. Заканчивалась поэма в том смысле, что, дескать, вы нас победили, но мы еще отом-стим. <...> мне стоило труда сдержаться, когда, на одном из воскресных исполнительных собраний <московского Пролеткульта> г. Родов при мне, не смущаясь, начал читать поэму “Октябрь”. Это была та самая поэма, которую год назад он читал мне, — но перелицованная, как старая шуба, и положенная на красную подкладку. Родов переделал поэму так, что из противобольшевицкой она сделалась столь же яростно большевицкой. Но — вся описательная, пейзажная часть была сохранена в неприкосновенности, как и сюжетное построение, как и носящийся по Садовым автомобиль, и знакомый припев:

Кругом, кругом, кругом, кругом.

Впоследствии Родов ее напечатал. Она стала краеугольным камнем его карьеры, ныне увенчанной доносами на бывших товарищей по Пролеткульту, настоящих, не поддельных пролетариев, — и на нас грешных, подражать коим г. Родов еще недавно считал за честь».

Родовская строка, запомнившаяся Ходасевичу, звучала в поэме «Октябрь» в таком контексте:

Кругом, кругом, кругом, кругом — / Окровавленной Москвой — / На коне я мчусь упругом, / Смерть — мой быстрый вестовой… и т.д. (Родов С. В урагане: Поэмы. Пг.: Пролеткульт, 1921. С.14).

11 марта 1925 г. (когда Шкапская еще была в Москве) С.Родов написал письмо «В отдел печати ЦК РКП (б). Копия ЦКК РКП (б); Правлению ВАПП; ЦБ СРП» и опубликовал его в «Октябре» (1925. № 2. С. 166-169) в специальной рубрике «По поводу статьи Ходасевича в “Днях”». В этом сочинении он старался опровергнуть факт его писательской биографии, преданный гласности Ходасевичем.

Документальными сведениями о тогдашнем исключении Родова из РКП(б) мы не располагаем.

²⁷ Михаил Прокофьевич Герасимов (1889–1937) — поэт, в 1920 г. возглавил группу «Кузница» в Москве; встречался со Шкапской во Франции, где он находился в эмиграции по 1915 г.

²⁸ А.Я.Дорогойченко (1894–1947), Н.Г.Полетаев (1889–1935) и В.Т.Кириллов (1890–1937) — поэты, так же, как и М.П.Герасимов, входившие в 1925 г. в литературную группу «Кузница».

²⁹ Дата этого посещения Шкапской мавзолея В.И.Ленина не установлена.

³⁰ Михаил Павлович Столяров (1888–1937) — философ, литератор круга Андрея Белого, член совета московского Антропософского общества. Шкапская могла видеться с ним на одном из собраний Общества, упомянутом ею в письме к П.Н.Зайцеву от 10 апреля 1925 г. (см. прим. 13): «Очень рада, что кружок Ваш процветает, у меня такое хорошее впечатление осталось от посещения его» (Новый мир. 1995. № 9. С. 205). Кроме того, около автографа тезисов статьи Столярова, вклеенных в альбом Шкапской (РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.141. Л.91 и 92), ею 18 марта 1925 г. помечено: « ...у не-го — вечер Форш». Возможно, поэтесса была в тот вечер на московской квартире Столярова.

³¹ Первая и вторая главы первой части романа Андрея Белого «Москва» вскоре были опубликованы в 4-й и 5-й книгах Альманаха артели писателей «Круг» (1925). Годом позже издательство «Круг» выпустило роман Белого в двух книгах — «Московский чудак» (первая часть) и «Москва под ударом» (вторая часть).

³² Неточность: около 300 строк составляли тогда первая и вторая главы «Спекторского» суммарно (см. их первую публикацию: Альманах артели писателей «Круг». М.; Л., 1925. [Кн.]V. С. 7-18).

³³ Вопрос в скобках в первой строке двустишия поставлен Шкапской; при этом слово «пауков» написано ею поверх первоначального слова «облаков». Заметим, что в первой публикации эти строки имели вид:

И облака, как крашеные ложки,

Крутясь, плывут в вареной синеве.

(Альманах... «Круг». Кн.V. С. 16).

³⁴ Возможно, этот «двухчастный донос» на Воронского, исходящий из писательской среды (сведениями о нем мы не располагаем), был приурочен к заседанию (или заседаниям) литературной комиссии ЦК РКП(б), прошедшему в конце февра-ля — начале марта 1925 г. Одно из таких заседаний состоялось, например, 3 марта 1925 г. (опубликовано выступление на нем М.В.Фрунзе: На ли-тературном посту. 1926. № 5-6. С. 65-67).

³⁵ Так поименовано здесь событие, о котором в Календаре ГМТ 5 марта С.А.Толстая записала: «Вечер*)», а в соответствующем примечании (на обороте листка 4 марта) перечислила его участников:

«*) М.М.Шкапская

Женя Ник<олаева>

Стазя Сол<овово>

Адалис

Нина Тиц

Шенгели

Пильняк

Приблудный

NN».

Кроме Шкапской и Адалис, в этом перечне поэтесс — имена мало или совсем не известные. Евгения Константиновна Николаева (1902, по другим данным 1898–1946), выпустившая позже сборник стихов «Разговор с читателем» (М., [1927]), была тогда одной из ближайших подруг С.А.Толстой (ее письмо к Николаевой от 30 июля 1926 г. приведено С.В.Шумихиным в указ. публ. в журнале «Новый мир». С. 201-203). Анастасия Васильевна Петрово-Соловово (в замужестве Горнунг; 1897–1956) — автор детских книжек стихов «Кто как ест» и «Лето», выпущенных в 1928 г. московским частным издателем Г.Ф.Миримановым (другое название издательства — «На помощь деревне и школе»); она также была приятельницей Толстой — встречи с ней отмечены в Календаре ГМТ (записи 18 и 28 февраля). Нина Николаевна Тиц (1894–после 1944) — литератор, приятельница М.М.Шкапской, тоже писала стихи: в альбоме Шкапской есть автограф ее стихотворения «В сумерек терпком дыме...» (РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.140. Л.291); рядом — помета Шкапской: «Автограф Нины Нико-лаевны Тиц прислан в письме в 1923 году»; сохранились письма Тиц к Шкапской 1921–1944 гг. (РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.494). Среди мужчин — участников этой встречи — поэт Иван Приблудный (Яков Петрович Овчаренко; 1905–1937), записавший в ту ночь в альбом С.А.Толстой (ГМТ) отрывок из своего стихотворения «Иван да Тамара» («Спят ущелья, непробудны горы...»). Неизвестного ей человека Толстая пометила в Календаре ГМТ криптонимом «NN». Кто это был, мы узнаём из пояснения в альбоме Шкапской, сделанного ею 18 марта 1925 г. возле листков со списками стихов Адалис: «Новые стихи Адалис, переписанные Ив<аном> Владимировичем во время нашей “ночи поэтесс” у Сонюшки Толстой» (РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед. хр.141. Л.92об.). Речь идет здесь, без сомнения, об Иване Владимировиче Сергееве (1903–1964), тогда начинающем литераторе, поклоннике Адалис, впоследствии ее муже (о нем см. письма Адалис Шкапской 1929 г.: Минувшее. Т.13. С. 337-342).

³⁶ Это замечание, скорее всего, возникло по ассоциации с предыдущей записью. У нас нет данных, которые помогли бы прояснить, какая из участниц «ночи поэтесс» напомнила Шкапской героиню «Братьев Карамазовых» Достоевского.

³⁷ В альбоме Шкапской имеется машинописная копия третьей главы «романа» И.Л.Сельвинского (1899–1968) «Улялаевщина» (РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед. хр.141. Л.129-132). Ее источником, по-видимому, был корректурный оттиск этого сочинения, о котором идет речь в п. 13 от 10 апреля 1925 г.

³⁸ Под фотографиями В.М.Инбер (1890–1972), вклеенными в альбом Шкапской, — ее помета: «В.М. сейчас в группе конструктивистов. Уверяет, что скоро больше ни о ком, кроме них, говорить не будут. В группе Сельвинский, Зелинский, Лапин, Габрилович, Агапов, Дир Туманный. Декларация — в 3-м Лефе» (РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед. хр.141. Л.89). Декларацию конструктивистов, подписанную перечисленными Шкапской лицами, см.: ЛЕФ: Журнал Левого фронта искусств. 1925. № 3 (7). С. 142-143.

³⁹ Календарная запись Толстой 25 июля: «Уехали на Кавказ в Баку» (Наше наследие. С.63).

⁴⁰ Дата установлена по открытке Шкапской Волошиным (почтовый штемпель — 3.10.25): «Макс и Марусенька, Илюша застрелился 28-го сентября. Вы любили оба его — вспомните его добрым словом. М.Шкапская» (ИРЛИ. Ф.562. Оп.3. Ед. хр.1303. Л.42).

⁴¹ Русский курьер. 1992. № 5. С. 10-11 (в извлечениях).

⁴² Некоторые подробнос-ти этой деятельности Толстой нашли отраже-ние в ее дневниковых записях конца 1920–начала 1930-х гг., опубликованных Т.Г.Никифоровой (Наше наследие. С.66-69).

⁴³ На девять открыток и писем Шкапской 1929–1931 гг. приходится лишь одна ответная открытка Толстой (от 25 июля 1930 г.). Их письма 1932–1936 гг. друг другу неизвестны (скорее всего, их и не было). Что касается писем 1937–1938 гг., то сохранилось 5 писем и открыток Шкапской того времени и только одна открытка Толстой (от 12 января 1937 г.).

Переписка М.М.Шкапской и С.А.Толстой. 1923–1928

1. М.М.Шкапская — С.А.Толстой

Петроград. 10/X <19>23

Софочка, милая,

где Вы? Неужели все в Коктебеле¹? Я уже была раз в Москве, но Вас все еще там не было. Неужели Вы навсегда останетесь у Макса²? Это ужасно!

Черкните мне, когда приедете, хочу хоть письменно связаться с Вами. У меня дома как будто все наладилось. Говорят, что битая посуда 2 века живет, — хотя я этому плохо верю. Мне тревожно и тоскливо. Кругом шум, суета, много людей, друзей, стихов, музыки, но в душе холодно. А как Вы?

Приедете зимой в Питер? Я очень жду Вас к себе.

Целую крепко-крепко.

М.Шкапская.

Адрес мой: СПб., Матвеевская, 11, кв. 67, тел. 1-41-41.

¹ С.А.Толстая вернулась в Москву в первых числах октября.

² Здесь и ниже — М.А.Волошин.

2. С.А.Толстая — М.М.Шкапской

Москва. 27 окт<ября 19>23 г.

Дорогая, милая Мария Михайловна,

не могу сказать, как Вы меня тронули и обрадовали своим письмом. Я все боялась, что Вы меня уже совсем забыли. Коктебель остался в памяти какой-то сказкой, и на фоне московской жизни не верится, что все это было. Ах, как страшно Москва забирает, засасывает и отнимает все, что было накоплено, собрано за лето. У меня такое чувство, что я изо всех сил цепляюсь сохранить все летние физические и духовные силы, и все это уходит, уходит. У меня много, очень много огорчений и неприятностей, которые ежеминутно, постоянно мучают, нервируют. Между прочим, ищу службу, тоже мало веселого, как в искании, так и в самой службе.

О Вас, милая, хорошая, часто думаю и хочу, чтобы Вы мне написали длинное письмо, чтобы я все по-няла, что Вы думаете и что чувствуете сейчас. Я рада, что сейчас все обстоит лучше, чем можно было ожидать. Есть какая-то хорошая пословица, что битая посуда — дольше живет, что-то в этом роде. А Вы такие оба хорошие, что не может быть, чтобы Вы в конце концов не нашли бы выхода. А главное, я по вашим словам поняла, что между Вами обоими существуют, несмотря ни на что, какие<-то> настоящие прочные отношения, очень глубокие. Ведь правда? Простите, если Вам неприятно, что я осмеливаюсь говорить с Вами об этом. Заходил к нам Илья Марк<ович>¹. Ужасно было приятно его видеть.

Пока кончаю. Очень жду Вашего длинного хорошего письма. А потом, Вы помните свое обещанье насчет книги²?!.. Привет мужу³ и целую детей⁴. Вам шлю много любви и нежности и крепко целую. Пишите.

С.Сухотина⁵

¹ Илья Маркович Басс (1891?–1925) — инженер, в то время начальник московской телефонной станции (помета Шкапской в альбоме — РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.140. Л.41), один из близких друзей Шкапской.

² Книги М.М.Шкапской, подаренные ею С.А.Толстой, не выявлены.

³ Глеб Орестович Шкапский (1891–1962) — инженер-электрик; сын народовольца О.А.Шкапского, высланного за противоправительственную деятельность в Туркестанский край и ставшего там известным общественным, а затем и политическим деятелем; его краткую биографию см. в словаре «Политические деятели России: 1917» (М., 1993. С.360-361).

⁴ Валерий (Лелик) Глебович (1916/1917–1979) и Артем (Атик) Глебович (1918–1996) Шкапские.

⁵ Тогдашний муж С.А.Толстой Сергей Михайлович Сухотин (1887–1926) до февраля 1917 г. был гвардейским офицером; принимал участие в убийстве Г.Е.Распутина (1869–1916). Выехал за границу на лечение 13 марта 1925 г. (установлено по записи Толстой на соответствующем листке Календаря ГМТ: «Уехал Сережа»). На родину не вернулся и вскоре умер.

3. М.М.Шкапская — С.А.Толстой

СПб. 29/XI <19>23, четверг

Милая Софочка,

сейчас я еще раз перечла Ваше письмецо ко мне¹, и мне стало так радостно от него и захотелось написать Вам от всего сердца. Вы знаете — Вы гораздо более близки мне, чем Вы предполагаете и чем я сначала думала при первой нашей встрече. Может быть, правда, я ошибаюсь в оценке Вас, но я как-то привыкла доверяться своему внутреннему чутью, и оно меня редко обманывает. Попробую рассказать Вам, в чем эта близость и что я в Вас определенно чувствую себе родным. Из всего Вашего существа определенно исходит одна очень яркая и звучная нота — и эта нота ревность. Вы бесконечно ревнивы — ко всему — в дружбе, в любви, в знании, ревнуете всех ко всем и всё ко всему. Обычно это чувство в человеческом обществе не считается достоинством — оно слишком неудобно и для носителя его и для тех, кто является его жертвой. Но у меня путем б<ольшого?> жизненного опыта и наблюдений выработалось особое понимание ревности. По-моему, она есть лишь одна из наиболее яростных форм человеческого стремления к бессмертию; лишь жажда еще и еще, и здесь и там — укрепить, отпечатлеть себя. Чаще всего она находит удовлетворение и выход в страстном материнстве, если только носителю ее не дано какого-нибудь крупного таланта, чтобы оставить по себе личный след. Тогда неудовлетворенность вся вливается в дитя, которое должно или само, или через своих детей и внуков — так или иначе, но чем-то запечатлеть себя. Понятно ли Вам, Софочка, это?

У Вас эта активная напряженность ревности особо понятна — в Вашей семье был гений и естественно, что в поколениях Вашей семьи будут и еще таковые. Вопрос только в том, чтобы именно Вам себя лично укрепить в жизни. И пока не найден естественный выход в материнстве — эта активность огнем пепелит Вашу душу и сочится из всех пор Вашего духовного я. Если Вы знакомы с Фрейдом — то Вам должно быть очень понятно такое «подставление»² в нашей психике.

Есть и у меня эта злосчастная черта. Для нас с Вами лично она мучительна, но можно утешаться все-таки хоть тем, что все же это черта творческая. Вот что хотелось мне сказать Вам, дорогая. А что о личном? Семья восстановлена, все уже в прошлом, стараюсь не вспоминать. Может быть, Вы и правы, что битая посуда 2 века живет. Пишите мне, родная, о себе — как сложилась Ваша жизнь.

Я ведь не уехала тогда из Москвы³, а перенесла еще тяжелую операцию и лишь в эту субботу вернулась домой. Письмо и молоко Ирине передала⁴. Сегодня она у меня рассказывает сказки. Привет Вам от мужа Фримы⁵ и Мар<ии> Павл<овны>⁶. Крепко-крепко целую Вас.

МШ.

¹ Предыдущее письмо.

² То, о чем пишет здесь Шкапская, в русской психоаналитической терминологии именуется «вытеснение» (ср.: Психология: Словарь / Сост. Л.А.Карпенко. М., 1990. С. 72).

³ Очевидно, в начале ноября.

⁴ Из письма И.Карнауховой к С.А.Толстой от 26 ноября 1923 г.: «Дорогая моя Софинеточка, я только сегодня получила твое письмо и банку молока. Обоим очень обрадовалась» (ГМТ). Ирина Валериановна Карнаухова (1901–1959) в то время училась на Высших Государственных курсах при петроградском Институте истории искусств. Ее знакомство с Толстой, почти сразу же перешедшее в тесную дружбу, произошло в Коктебеле на даче Волошина в середине июля 1923 г. 7 сентября 1923 г. (в оригинале ошибочно не IX, а VIII) С.А.Толстая сообщала матери: «Больше всех я здесь дружу с той Ириной Карнауховой, с которой я в Ялту ездила <в конце августа 1923 г.>. Ей 22 года, из хорошей украинской помещичьей семьи, умная, добрая, учится на курсах и очень талантливая сказочница» (ГМТ). По возвращении из Коктебеля И.Карнаухова задержалась на три недели в Москве, где жила у С.А.Толстой (ИРЛИ. Ф.562. Оп.3. Ед.хр.1185. Л.5об.) почти весь октябрь 1923 г.

⁵ Фрима Ильинична Бунимович (сценический псевдоним — Ирина Бунина; с 30-х гг. жила под именем Ирина Александровна Бунина; 1897–1963) — актриса, в то время — жена Антона Исааковича Шварца (1896–1954), адвоката, впоследствии мастера художественного слова.

⁶ Возможно, Мария Павловна Ивашкевич, петроградская знакомая М.М.Шкапской.

4. С.А.Толстая — М.М.Шкапской

Москва. 21 дек<абря 19>23 г.

Дорогая Марья Михайловна,

простите, что так долго не отвечала на Ваше письмо, и спасибо, что пишете. Меня очень обидело и огорчило, когда я узнала, что Вы еще долго пробыли в Москве и не дали мне знать об этом. Странная Вы женщина — говорите, что хорошо ко мне относитесь, даже любите, пишете мне письма, а когда привелось две недели прожить со мною в одном городе, то Вы расщедрились по моему адресу на получасовой визит. Я этого не понимаю, и потому мне как-то колко и неприятно, когда я вспоминаю об этом. Помните ли Вы свое последнее письмо ко мне? Я много и различно думала над ним. К сожалению, я его не могу сейчас найти и потому не могу ответить Вам на него так, как бы хотела. Безусловно, Вы правы, что в моей натуре есть огромная ревность. Но только Вы ее преувеличиваете и идеализируете. Никаких положительных результатов в смысле творческой силы она не дает и не давала. А главное, что она с годами умирает. И Бог с ней. Моей душе гораздо ближе и дороже то состоянье тихого созерцанья окружающей жизни, которое все чаще и чаще находит на меня. И тут уж нет места ни ревности, ни какому-либо другому чувству, заставляющему носиться с собой. Чувствую, что я иногда сама себя вывожу из строя жизни и становлюсь в сторонку — посмотреть. Вероятно, к этому меня приводят постепенно горе, страданья и неприятности, которых было и есть много. Не знаю, понятно ли я написала. Ведь для меня самой все это еще в зародыше. Хорошо, но странно. Очень мне жалко, что не придется приехать на Рождество в Петроград. Надеюсь, что Вы и вся Ваша семья будете здоровы и повеселитесь на праздниках. Я не могу приехать из-за отсутствия денег и целого ряда задерживающих причин. С нетерпением жду Макса, а он все не едет¹. А что Вы о нем знаете? Неделю тому назад проводила в Америку своего брата. Для меня это непередаваемо тяжело. Он уехал на 4 года учиться². И я после его отъезда хожу совсем придавленной. Когда же Вы пришлете мне свою книгу с надписью? Пишите мне, пожалуйста, очень жду. Целую Вас и детей.

С.Сухотина.

¹ М.А.Волошин приехал в Москву лишь в марте 1924 г.

² Илья Андреевич Толстой (1903–1970) на родину не вернулся.

5. М.М.Шкапская — С.А.Толстой

СПб. 5/I<19>24

Софочка милая,

опять больна и лежу. Я очень рада была Вашему письму, но праздничная суета нас вовсе тут завертела. К нам на Рождество приехали Наташа Бах с мужем¹, старый приятель² из Минска, Надя Домрачева³ из Харькова, Илья Маркович, и жила все время Фрима (и сейчас живет), так как ее муж уехал в Екатеринодар. Пили, кутили, дурачились. Я плохо себя чувствовала физически — я ведь две недели лежала перед праздниками подо льдом, — но удалось удержаться на ногах и никому не испортить веселья, вот теперь только придется немного полежать.

Вы напрасно сердитесь на меня, дорогая, за то, что я была так мало у Вас. У меня есть свойство — когда я больна — забиваться в угол, как звереныш, и страдать молча, стиснув зубы, и мне тяжело видеть людей, даже близких. И потом почти весь послеоперационный период я лежала у своей врачихи на дому, и туда звать кого бы ни было было очень неудобно, а как только я встала — я сразу уехала. И потом я очень плохо себя чувствовала после хлороформа. Видеть людей, с которыми мне хочется быть в общении, — в состоянии хронической тошноты — очень невесело.

Я все откладываю нашу встречу до тех пор, пока я буду здорова. А Вы, дорогая, не сердитесь.

Все много веселились на Рождество, и знаете — это все коктебельская публика — Фрима, Ирина⁴, Николаевы, Надя, Владимир Ильич⁵ (Фримин брат). Прибавились здесь лишь поэтесса Павлович⁶ да мой приятель пианист Шолпо⁷; забегала на Новый год и Елиз<авета> Лаз<аревна> с мужем⁸.

У меня очень неладно проходит этот год с болезнью и тоскливым состоянием. Хочется уже лета, Коктебеля, тихого лежанья на песке. Мы увидимся там с Вами, не правда ли?

Мне очень грустно стало от тона Вашего письма. Неужели у Вас в 22 года уже такая усталость от жизни, что Вы переходите к созерцанию? Я плохо верю этому, в Вас слишком много пламени внутри и все тихое, печальное — только внешне, не правда ли?

Крепко целую Вас, милая женщина. Почему-то я Вас всегда очень отчетливо ощущаю именно как жен-щину — раньше всего, прежде всего, par excellence — женщину, а быть женщиной par excellence — это почти гениально.

Пишите мне, если не лень. Нам всем очень не хватало Вас на праздниках, и почти ежедневно кто-нибудь Вас вспоминал.

Целую еще и еще.

МШ.

Книжку пришлю, когда встану.

¹ Наталия Алексеевна Бах (1895–1979) и ее первый муж Константин Алексеевич Николаев (1888–1941). Н.А.Бах «была самым близким другом моей матери Марии Михайловны Шкапской» (Шкапская С.Г. // Наталия Алексеевна Бах: Очерки. Воспоминания. Материалы. М., 1995. С. 91).

² Лицо не установлено.

³ Надежда Петровна Домрачева (1901–1993) — в то время студентка, дочь П.Ф. и А.Л. Домрачевых, харьковских друзей Волошиных. О семье Домрачевых см.: Шмелева Т. Навечно в памяти и жизни // Воспоминания о Максимилиане Волошине. М., 1990. С.479.

⁴ И.В.Карнаухова (см. прим. 4 к п. 3).

⁵ Владимир Ильич Бунимович (писал под псевд. Музалевский; 1894–1964) — пианист, впоследствии музыкальный критик и музыковед.

⁶ Надежда Александровна Павлович (1895–1980) — поэтесса, критик, мемуарист, переводчик.

⁷ Евгений Александрович Шолпо (1891–5 января 1951) — музыковед, научный сотрудник Института истории искусств. Дата его смерти, отсутствующая в специальном справочнике, установлена по письму его вдовы О.С.Павлиновой-Шолпо к М.М.Шкапской от 14 января 1952 г. (РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.428. Л.7).

⁸ Речь идет об общих коктебельских знакомых Шкапской и Толстой — переводчице Елизавете Лазаревне Овсянниковой и литераторе, историке, переводчике Александре Александровиче Ольшевском (1878–1951). Впрочем, в письме к Шкапской от 6 июня 1949 г. он указывал: «Моя фамилия пишется правильно так: А.А.Овсянников-Ольшевский» (РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.418. Л.16об.).

6. М.М.Шкапская — С.А.Толстой

Человек идет на Памир,

Но в нем, под ним и вокруг

Мертвый коснеет мир,

Натруженно туп и туг.

Лопатой землю, воду веслом,

Динамитом оскалы скал,

Разнообразнейшим ремеслом

Неподатливый металл,

Жадными ртами шахт

Тугую гулкую землю —

Всегда в человечьих руках

Тысячи приемов и систем —

И пусть отдельный умрет —

Человек всегда идет.

И вечно женщина от своих костей

Дает ему новых детей.

Правда — эти дети уже не мы, как новый лист на дереве — не прошлогодний лист, — но и это все-таки утешение, и Вам, милая Соня, так пламенно любящей жизнь, — вероятно, очень понятное.

И помните всегда, дорогая, что, во-первых, любящие жизнь — всегда уже члены единого большого братства, а во-вторых, что от этого пламени тепло не только самому, а и другим, и, может быть, даже еще больше. И за это тепло и за ласку всегда радостно помню Вас.

М.Шкапская.

19/IX <19>24 г. Коктебель¹.

¹ Данный текст представляет собой запись Шкапской в альбом Толстой (ГМТ), сделанную во время их совместного отдыха в Коктебеле (1924). Стихотворный отрывок — из поэмы Шкапской «Человек идет на Памир» (заключительная, 5-я часть без последней строфы). Печатный текст (с разночтением в строке 7 и опечаткой — «Даст» вместо «Дает» — в строке 13) — в кн.: Шкапская М. Земные ремесла. М., 1925. С. 30.

7. М.М.Шкапская — C.А.Толстой

Ленинград. 31/I 1925

Есть, Сонюшка, кажется, в химии такие вещества и составы, которые иногда даже сами по себе непосредственно ничем не отличаются, но обладают удивительнейшим свойством: при них некоторые металлы начинают соединяться с другими, обнаруживают свои скрытые свойства, реагируют на такие раздражения, которые их раньше не трогали, и так далее. Словом — зовут их катализаторами. Слово не слишком красивое, но это не беда, не в слове дело. И вот среди людей иногда также встречаются вот такие катализаторы. Это необычайно нужные миру люди, и Вы, Сонюшка, име-ете явную честь принадлежать к этому благородному семейству. Сколько раз я замечала, как несколькими, я бы сказала, «расширенными» словами Вы показываете вещи иными, нежели их привык видеть до сих пор. Между прочим, это дар, который обычно бывает у больших талантов, и возможно, что это достался Вам в наследство биологически отъединенный от целого элементик из творчества Льва Николаевича. Но это драгоценнейший из всех даров, каким жизнь умеет и может наделить смертного.

И я знаю даже больше, — что не только показать иными, но и сделать иными умеете Вы людей. По себе знаю — при Вас и лучше и умнее становлюсь¹.

Я мало о ком так грущу в повседневной жизни, как о Вас. Этим я не хочу сказать, что я без Вас жить не могу и что Вы мне всех на свете нужнее, это было бы неверно, — но когда мыслишь себе жизнь как общение с себе подобными — вдруг остро чувствуешь отсутствие вот такого проводника от тебя к людям и наоборот.

Мне жаль еще, что в Питере я Вам не показала Клюева. Это ведь нечто исключительное², и Вам, так умеющей охватить всего человека сразу, было бы на него поглядеть любопытно.

Косте³ трудно писать стихи — он сразу Вам книжку пошлет со стихами⁴.

Очень хочется в Москву — да денег нет. Но все же приеду как-нибудь.

Я Вас, деточка, огорчила тем, что Косте представила Вас как внучку Льва Николаевича? Простите, дорогая, я знаю, что и Вам это неприятно, и сама я этого не люблю и не делаю, но почему-то для Кости захотелось Вас связать с этим именем — и это, конечно, не случайно. Но если огорчила — простите от всего сердца.

Сонюшка, просьба к Вам — нет ли у Вас каких-нибудь семейных карточек (конечно, не единственных) с Л.Н. и если можно — какой-нибудь записки — для архива⁵? Спрашиваю об этом с робостью, ибо это, конечно, всё достояние музеев, но, может быть, что-нибудь окажется случайно ненужное.

У меня много-много чего прибавилось в архиве.

Целую Вас, дорогая, нежно-нежно.

Ваша сердцем МШ.

Отвечайте скорее, а то опять потеряемся надолго.

МШ.

¹ Ср.: «Среди большинства современных людей, с упраздненною совестью и явным тупосердием, Вы являетесь ярким исключением, и отрадно думать, что Вы существуете» (ГМТ, из письма А.Ф.Кони С.А.Толстой от 16 января 1925 г.).

² Это суждение Шкапской о поэте Н.А.Клюеве (1884–1937) сопоставимо с ее альбомной пометой: «10/II <1925 г.>. Получено от Клюева — у него дома — настоящая моленная. И какой русский язык! “Крещенушки, не плачьте!” Как волнует такая простая фраза» (РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.141. Л.50). Помета сделана около фотографии, подаренной Клюевым поэтессе в январе 1925 г. (первое воспроизведение этого снимка см. в кн.: Сергей Есенин в стихах и жизни: Письма. Документы / Сост. С.П.Митрофановой-Есениной и Т.П.Флор-Есениной; подготовка текстов и указатель имен С.И.Субботина. М.: Республика, 1995. Далее это издание обозначено: Есенин: Письма).

Свой подарок Клюев оформил так. Сложив (по длине) вдвое лист бумаги, изготовленной в XVIII в. (голубовато-зеленого цвета, с водяными знаками — по центру листа: «МиБ»; в левой нижней четверти: «1791»), он наклеил фото на бумагу изнутри, а на наружной (как бы «титульной») части листа сделал следующую дарственную надпись: «Мари<и> Михайловне Шкапской моя карточка, где я в Олонецкой любимой горнице под дионисиевским Спасом со своим поцелуйным братом Николенькой Архиповым в год моей последней любви и последних песен. 1925, январ<ь>. Николай Клюев» (РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.141. Л.51; публикуется впервые).

³ Константин Константинович Вагинов (Вагенгейм; 1899–1934) — поэт и прозаик. Автор сб. стихов «Опыты соединения слов посредством ритма» (1931) и др.; романов «Козлиная песнь» (1928), «Труды и дни Свистонова» (1929) и «Бамбочада» (1931).

⁴ Как раз в эти месяцы Шкапская принимала деятельное участие в организации издания книги стихов К.Вагинова. 19 декабря 1924 г. она записала в альбоме: «Когда Косте Вагинову говоришь “хорошие слова” о его стихах (а не говорить их — невозможно), — он краснеет и смущенно бормочет: “Нет, знаете, ужасно трудно создать характер, ужасно трудно”.

Дали вчера Аннибалову клятву, что в 1925 году должна выйти книга Костиных стихов во что бы то ни стало. Антон <А.И.Шварц> будет искать мецената, а мы через Союз денег. А то я всегда краснею при мысли, что даже у меня несколько книг, а у Кости все еще нет <неточно: первый сборник стихов Вагинова “Путешествие в хаос” вышел в 1921 г.>. Это то же, что и с Адалис. Кто талантливее, тому и труднее. Никогда не забуду, как Вольфсон <Лев Владимирович, владелец издательства “Мысль”> взял “Лампаду” Г.Иванова <(Пг., 1922)> и мой детский и позорный “Час вечерний” <(Пг., 1922)>, а Тихонову отказал. И так же было с Пастернаком. Видно, иначе и быть не может — только посредственное идет просто и без задержек.

Сегодня в Союзе — разговор о Костиной книжке» (РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.140. Л.306об.).

Запись Шкапской от 10 января 1925 г. гласит: «Книжка Вагинова уже на мази — открыта предварительная подписка» (Там же. Л.404). Однако сборник стихов Вагинова (с именем автора на обложке и без заглавия) вышел в свет лишь в 1926 г.

⁵ Так Шкапская называла свою коллекцию автографов и других документов деятелей литературы и искусства, собиравшуюся ею в эти годы (ее часть сохранилась в архиве поэтессы, как в составе уже не раз упоминавшихся альбомов, так и в виде отдельных единиц хранения).

8. М.М.Шкапская — С.А.Толстой

<Ленинград. 26 февраля 1925 г. >¹

Сонюшка,

хоть Вы и свинтус — я все-таки посылаю Вам стихи Кости². Так как у меня их тоже нет — может быть, при случае, если будет оказия, — Вы их перепишете для меня где-нибудь на машинке или так? Но это необязательно.

Очень огорчаюсь молчанием. Думаю во вторник быть в Москве³. Жму лапки.

МШ.

¹ Датировано по почтовому штемпелю на сохранившем-ся конверте.

² Стихи Вагинова, полученные тогда от Шкапской, в архиве С.А.Толстой (ГМТ) не выявлены.

³ То есть 3 марта.

9. С.А.Толстая — М.М.Шкапской

Москва. 25 февр<аля> 1925 г.

Дорогая, милая Марья Михайловна,

простите меня за долгое молчание. Не хотелось отвечать Вам в суете, но времени, чтобы сосредоточиться, — совсем не было. Да и сейчас нет, поэтому простите за «дешевое» письмо.

Вы так добры ко мне и столько хороших вещей мне пишете, что я совсем растаяла и удивилась. Ну, стоит ли Вам так относиться ко мне?! Для меня совсем ново все, что Вы думаете о моей особе, и я не знаю, что Вам ответить. Знаю одно, что люблю Вас и всегда хочу общенья с Вами, и поэтому мне очень дорого, что и Вы этого хотите.

Как вы все живете? Как здоровье милого, милого И<льи> М<аркови>ча? Давно ничего о Питере не знаю, и скучаю.

Автографа Л.Н. не могу прислать при всем желании — у нас здесь только несколько надписей на кни-гах и фотографиях, все остальное хранится в Англии, в несгораемых комнатах (наше личное), а рукописи здесь нам не принадлежат. Фотографию непременно Вам пришлю, только дайте срок найти — это целая история.

За «внучку» я вовсе не обиделась. Меня только всегда смущает, когда меня демонстриру<ю>т. У нас в Институте Слова, где я учусь, специальный семинарий по Толстому, а я тщательно скрываю свое родство — я всегда мучаюсь, когда на меня пялятся.

Еще много, много раз благодарю Вас за Вашу книжку¹. Она мне доставила много хороших минут. Больше всего люблю поэму. Вообще же читаю мало, совсем нет времени. Сейчас одолеваю «Голубые пески» Вс.Иванова. Чувствую, что хорошо, а ду-ша не принимает². Вообще мучительная вещь — эта «непринимающая душа». Вот я сейчас очень много занимаюсь политической экономией, историческим материализмом и т. п. Все эти дни готовила доклад «Дарвинизм и марксизм»³. Интересно, строго, стройно, почти то же восхищенье, что перед математикой. Но мне⁴ почти физически тошнило, с души перло, не могла преодолеть. Знаю, что правильно, а не принимаю. И вот в эти дни пошла на вечер памяти Комиссаржевской⁵. Там Книппер читала Блока «На смерть»⁶. Читала ужасно — понимаете, выразительное чтенье, логические ударенья и пр. И сквозь эту толщу пробивалась настоящая сущность стихотворенья. А мне просто плакать захотелось, точно форточку открыли — вот настоящее, а совсем не производственные отношенья и экономические факторы. Чтоб им!

Не успела кончить своего письма, как получила Ваше со стихами⁷. Ужас до чего Вы меня трогаете. Как весело, что Вы приезжаете!!!!!

На всякий случай посылаю это письмо, чтобы доказать, что я не совсем такая свинья, как Вы это думаете. А приедете — обо всем поговорим. Целую.

Соня.

¹ Очевидно, подаренную во время январского пребывания С.А.Толстой в Ленинграде (9 января Шкапская записала в альбоме: «Вышл<и> “Кровь-руда” и “Земные ремесла”» — РГАЛИ. Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.140. Л.427об.). Поэма («Человек идет на Памир») содержалась лишь во второй из книг. Ср. также прим. 2 к п. 2 и прим. 1 к п. 6.

² Ср. с пометой Толстой на обороте листка 1 марта в Календаре ГМТ: «Всев. Иванов / “Голубые пески” 3» — Софья Андреевна выставила этой книге «тройку».

³ Согласно записи в Календаре ГМТ, доклад был сделан 24 февраля.

⁴ Так в оригинале.

⁵ Память Веры Федоровны Комиссаржевской (1864–1910) была отмечена торжественным заседанием в за-ле Российской академии художественных наук, устроенным ее театральной секцией совместно с театром им. В.Ф.Комиссаржевской 23 февраля 1925 г. (Известия. 1925. 19 февр. № 41. С. 6; отклик — [Б. п.] Академия художественных наук памяти Комиссаржевской // Известия. 1925. 26 февр. № 47. С. 6).

⁶ В Календаре ГМТ (оборот листка 22 февраля) С.А.Толстая оценила чтение «Брюсова и Блока» Ольгой Леонардовной Книппер (Книппер-Чеховой; 1868–1959) на этом вечере на «двойку».

⁷ Предыдущее письмо; см. также прим. 2 к нему.

10. М.М.Шкапская — С.А.Толстой

Ленинград. 18/III <19>25

Милая моя и дорогая,

хотела начать письмо с шутливого поздравления и вдруг почему-то вспомнила букет, брошенный Райским Вере наутро — помните¹? — и не захотелось шутить с большим и настоящим. Все помнится Ваше милое личико — такое счастливое и такое испуганное и потерянное. Нежно помню Вас и всю милую Москву и никому ни звуком не обмолвилась о Вас, чтобы как-то не повредить — хочется обоих Вас² охранить от дурного глаза.

Пишите мне, дорогая, нежная, любимая, — Вы знаете, что почти чудо сделали со мной — после многих лет замкнутости заставили и полюбить и поверить? И, как ребенка, это пугает, и хочется боязливо спросить — «Не предашь? Не обманешь? Не покинешь?» — И оба Вы с ним как-то хорошо слились в моем сердце. Передайте ему мое письмо³ — лучше поскорее — есть там и дела неотложные, — и скажите все нежные слова, какие найдете. И пишите мне, Соня, милая, изумительная, неожиданная, весенняя моя встреча.

Я все еще пьяна живой водой Москвы, ее теплом, угаром и живым ее трепетом. Впервые я ее ощутила, а через нее и Россию, — точно я была до сих пор чужестранкой в родной стране и внезапно опустила руки в самые ее недра. И так хорошо, девочка, что это пришло через Вас. Большая любовь к Вам растет в моем сердце, и боюсь новой муки, потому что ревнива и не захочу других, и хочется настоящей великолепной дружбы с Вами.

Пишите, дорогая, и помните меня. Помните, Бор<ис> Ник<олаевич> говорил, что память — есть воскресение⁴. Оттого и тоска такая по памяти в чужом сердце, — это жажда воскресения. Помните же меня, дорогая, и воскресите меня уже почти полумертвую.

Ваша МШ.

Не пугайтесь этого бессвязного бреда, девочка, родная, — это от волнения, только от него.

¹ Имеется в виду финальный эпизод четвертой части романа И.А.Гончарова «Обрыв» (первая публикация — 1869).

² То есть Толстую и Б.Пильняка. Во время «ночи поэтесс» (с 5 на 6 марта 1925 г.; подробнее см. прим. 35 к вступит. статье) произошло событие, о котором в Календаре ГМТ (на обороте листка 4 марта, то есть там же, где перечислены участники этой встречи)

Софья Андреевна записала: «Начало ром<ана> с Пильняком».

³ Письма Шкапской Пильняку неизвестны.

⁴ По-видимому, здесь Шкапская вспоминает одну из бесед с Андреем Белым, которую они вместе с С.А.Толстой вели в Коктебеле летом-осенью 1924 г. Эти беседы — даже спустя несколько лет — были памятны и самому Белому; в его «Раккурсе к “Дневнику”» (<1930>) читаем о коктебельских месяцах 1924 г.: «Запомнились за эти месяцы встречи с <...> М.М.Шкапской <...>, С.А.Толстой <...>, Адалис <...>, Женей Николаевой...» (РГАЛИ. Ф.53. Оп.1. Ед.хр.100. Л.119).

11. М.М.Шкапская — С.А.Толстой

Ленинград. 27/III <19>25

Сонюшка, милая моя,

уже дня четыре как получила Ваше письмо¹, а все не собраться было, не сесть за стол. Москва точно была каким-то поворотным пунктом в моей жизни — сразу как-то резко изменилась жизнь, и московское вихревое кольцо последовало и сюда, в тихий Питер. — Как-то шумно стало, много работы общественной, встреч, всякой нелепой, но милой сумятицы — и над всем такое непреодолимое, такое мощное дыхание весны. Я поч-ти физически ощущаю ее под руками, и мне снова точно 15 лет.

Милая девочка моя, все хорошо и все так по-русски — ведь о нас же все эти Идиоты и Преступления и Наказания, — и не только ужас в них, но и сладость, но и размах, — жизнь наша такая короткая, как не насладиться ею жадно, с размахом, — может быть, правда, немножко и с отчаянием. Я точно вижу Вас и С<ергея> в этой утренней комнате², и ах, Соня, милая, как дорога мне вся эта противоречивость человеческая — «обещала верность другому» — а сама вся в огненном кольце; — пьяница и скандалист — и потом милая улыбка и взмах золотой головой: «Обещалась — так нужно держаться».

Мне, золотко, тоже очень Вас не хватает, я как-то породнилась — именно — не подружилась, а как-то породнилась с Вами за это время в Москве, и меня бесит расстояние. И тревожно немножко — как Ваш медвежонок³? Пишите мне чаще, дорогая, Вы ведь получили письмо и ему тоже передали?

А ко мне здесь тоже пришла большая любовь — я крепко держу сердце свое, но не радоваться чужой любви не могу — она такая буйная, грозовая — знаете, дорогая, так вот только и могут любить Есенины — и подобные им — непочатые, от земли (что их трепало жизнью — ничего, а у них зато кровь неразбавленная). — И какое благоговение перед всем тем, что так мало сам в себе ценишь — перед культурой, перед традицией. И глаза, как у ребенка, на все доверчиво раскрытые.

Сонюшка, женщина неизмеримо мудрее мужчины. Недаром Метерлинк сказал, что она ближе к истокам бытия⁴ — отсюда и эта полузвериная, полубожеская мудрость. И мы с Вами уже не совсем женщины в таком смысле — мы внешне вкусили культуры по-мужски, и это мешает, но недра какие-то заявляют о себе и требуют в такую эпоху, как наша, — живой черноземной любви — прикоснуться как-то к живому, к крепкому. Внешне — может быть, это плохо, но внутренне, конечно, мудро.

Мне очень трудно писать Вам, моя золотая, ясноглазая девочка, — говорить хочется, письма мало и некогда.

Иринку⁵ так и не видела, Чуковского⁶ мельком и ничего не сказала. Вкладываю в письмо две анкеты⁷ — на основании их надо написать автобиографии — это для Института Истории Искусств, для научно-исследовательских целей — не для печати — заставьте и медведя и Есенина их заполнить⁸, поручаю это Вам. Целую, дорогая, и жду ответа на первое еще письмо.

М.

¹ Среди писем Софьи Андреевны к Шкапской, хранящихся в РГАЛИ, это письмо отсутствует.

² Судя по этим словам, в неизвестном ныне письме Толстой, на которое отвечает здесь Шкапская, содержался рассказ о визите Есенина вместе с И.Приблудным на квартиру Толстой в ночь с 18 на 19 марта. Соответствующую календарную запись Софьи Андреевны см. в указ. публикации Т.Г.Никифоровой в «Нашем наследии». С. 60.

³ Б.А.Пильняк.

⁴ Ср.: «Они <женщины> живут у самого подножия Неизбежного и лучше нас знают ведущие к нему тропин-ки. <...> они приближают нас к порогу нашего существа и, действительно, все наши сношения с ними происходят как бы через эту приоткрытую дверь <...>.

Она не переступает порога этой двери и, она ждет нас внутри, где находятся истоки» (Метерлинк М. Женщины // Полн. собр. соч. М.: В.М.Саблин, 1905. Т.3. С.41. Пер. В.Горской).

⁵ См. прим. 4 к п. 3.

⁶ Речь идет о К.И.Чуковском (Н.В.Корнейчукове; 1882–1969). См. также прим. 1 к п. 13.

⁷ В связи с публикацией автобиографии К.А.Федина, написанной в форме ответов на вопросы, поставленные в указанной анкете, А.Л.Ершов воспроизвел в печати весь вопросник ГИИИс’а целиком (см. его в кн.: Литературный архив: Материалы по истории русской литературы и общественной мысли. СПб.: Наука, 1994. С. 317-318).

⁸ Ответы Пильняка и Есенина на вопросы анкеты ГИИИс’а неизвестны.

12. С.А.Толстая — М.М.Шкапской

Москва. 30/III <19>25

Дорогая моя, сегодня получила второе Ваше письмо. Спасибо Вам за все, за все. Не могу сказать, как мне хорошо, что Вы существуете и что мне <с> Вами так. Простите, очень любимая, что не пишу Вам сейчас. Обещаю через несколько дней. Я очень серьезно и страшно живу. И не хочу Вас тревожить. Вы не пугайтесь и не огорчайтесь. Мне просто нельзя говорить сейчас. Я очень чувствую силу, ведущую меня — нас, и потому глубоко и серьезно живу. Дай Бог только, чтобы то, что завязалось между Вами и мной, не надорвалось из-за моего молчанья. Но я верю, что Вы меня понимаете. Просьбу с анкетами исполню наполовину — С<ергей> уехал¹. Целую Вас, дорогая, и люблю и помню.

Соня.

¹ Есенин выехал в Баку 27 марта 1925 г. (календарная запись С.А.Толстой — Наше наследие. С. 61).

13. М.М.Шкапская — С.А.Толстой

Ленинград. 10/IV 1925

Что Вы, голубонька, как может надорваться что-нибудь в наших отношениях только из-за того, что Вы молчите сейчас. Конечно, нет — мне просто тревожно очень за Вас, я как-то очень остро чувствую все время, что мимо меня проходит что-то огромное и жуткое, и я знаю, что помочь нельзя, но хоть вот так издали прикасаться к Вам и мысленно беречь. И потом — я так хорошо знаю, что иногда почти несказуемо то, что слишком нас сжигает.

Какая безумная весна в этом году, какой безумный март. Встретила как-то на Невском Чуковского — ходит как очумелый, улыбается всем ветрам, точно ему 15 лет. Упомянула в разговоре о Вас — весь встревожился, потемнел, смутился и испугался — и это не в первый раз. Видно, болит это¹ у него, но слишком задавлено жизнью, разумными соображеньями и пр. Ну да Бог с ним.

У меня, Сонюшка, кроме анкеты, есть еще дело к Вам — помните, я перед отъездом оставила Вам цензурный корректурный оттиск поэмы Сельвин-ского — его теперь Зайцев с меня требует², надо вернуть в цензуру, у не-го неприятности. Будьте такая милая — если Вам не трудно — отдайте его ему — занесите домой к нему — это от Вас очень близко — Арбат, Старо-Конюшенный пер., д. 5, кв. 45, тел. 1-89-14. А то Клав<дия> Ник<олаевна> с Белым пока где-то в отъезде³, и через нее передать труднее. Вы знаете — какое у них несчастье — умер доктор⁴, для них это очень страшная катастрофа во всех планах.

Милая девушка моя, как часто я Вас вспоминаю и как ценю я Вашу активную радостность, Вашу какую-то непреодолимую жизненность. Мне трудно сейчас с людьми, дорогая, — я как-то растеряла живых людей — все остались городские, выхолощенные, опустошенные, и тем острее тянусь я к Вам — к девушке со своими словами, со своим ясным умом; — это почти равно радости, которую испытываешь, наткнувшись после французского романа — на словарь Даля. Потому и язык у Вас прекрасный, что Вы сами настоящая.

Я очень тоскую без Вас, дорогая, очень хотела бы Вас видеть, может быть, еще раз весной выберусь к Вам — или, может быть, Вы попадете сюда?

Была вчера Ирина — впервые за время моего возвращения. Расспрашивала о Вас — отделалась внешним. Мне все как-то труднее с нею⁵.

Вложить хотела стихи, да лень переписывать. Целую Вас нежно. Костины стихи пришлю⁶. Пишите все-таки, дорогая. Медведю привет, пусть хоть два слова напишет⁷, а то у меня какая-то тревога, все кажется, что он на меня за что-то сердится.

Любите меня, дорогая.

М.

Видела «Заговор императрицы». С.М.⁸ выведен очень скупо и бледно.

¹ К.И.Чуковский и С.А.Толстая познакомились в Коктебеле в начале сентября 1923 г. 7 сентября (в оригинале ошибочно не IX, а VIII) Толстая писала матери: «У меня большая дружба с Чуковским. Он почему-то меня очень полюбил и целый день со мной возится и занимается. Угощает меня разной разностью, заботится, разговаривает, читает и расхваливает меня по всей даче. В смысле романическом это совершенно не опасно, потому что он пожилой, некрасивый, отец семейства, совсем не “герой романа”, а типичный “интелегент <так!>-литератор”, очень добрый» (ГМТ). В дневнике же Чуковского того времени «волошин-ские» дачники охарактеризованы так: «Интеллигентных лиц почти нет — в лучшем случае те полуинтеллигентные, которые для меня противны» (Чуковский К. Дневник 1901–1929. М., 1991. С. 247-248).

Впрочем, 26 ноября 1923 г. И.В.Карнаухова писала Толстой: «Что касается Ч<уковского>, то вот тебе мое впечатление. <...> у него о тебе самое трогательное, самое чистое и самое благодарное воспоминанье, за это я тебе ручаюсь. <...> Это я знаю по мелким фразам и взглядам, которые не передашь. <...> днажды он говорил, что пишет о Максе книгу и все хочет хвалить, а выходит ругань, и говорил, что у него такая подлая натура: “Вот как уж я Соню люблю, а ничего хорошего про нее в дневнике не написал”» (ГМТ; выделено автором письма). В опубликованных фрагментах дневника Чуковского 1923–1925 гг. (Чуковский К. Дневник 1901–1929. М., 1991.) С.А.Толстая не упоминается.

² Письма П.Н.Зайцева к Шкапской неизвестны. Посколь-ку в то время Зайцев уже ушел из издательства «Нед-ра», где по январь 1925 г. он работал секретарем и заведующим редакцией (см: Минувшее: Исторический альманах. М.; СПб., 1993. Т.13. С. 222), можно предположить, что корректурный оттиск «Улялаевщины» Сельвинского остался у него как материал с его преж-него места работы, не пошедший в печать. См. также прим. 37 к вступит. статье.

³ С 24 марта по 17 апреля 1925 г. Андрей Белый и К.Н.Васильева находились в Кучине (см. коммент. Дж.Мальмстада к переписке А.Белого и П.Н.Зайцева / Минувшее. Т.13. С. 248).

⁴ Речь идет о философе-мистике, основателе антропософии Рудольфе Штейнере (1861–1925).

⁵ См. также прим. 23 к п. 14.

⁶ См. прим. 2 к п. 8.

⁷ В корпусе писем Пильняка к Шкапской, хранящихся в РГАЛИ (Ф. 2182. Оп. 2. Ед.хр.4), письма этого времени отсутствуют.

⁸ Речь идет о спектакле по пьесе А.Н.Толстого и П.Е.Щеголева «Заговор императрицы», который шел в Государственном Большом драматическом театре (б. Малом). Одним из эпизодов пьесы было убийство Г.Распутина. С.М. — С.М.Сухотин.

14. С.А.Толстая — М.М.Шкапской

<Ясная Поляна>. 20 апр<еля 1925>

Простите, родная моя, пришлось прервать письмо¹. Оказывается, моя идиллия отнимает много времени. Ведь нужно и хочется делать все, как полагается. Поэтому и яйца красила, и белки cбивала, и творог протирала, и со всеми христосовалась, и со всеми разговаривала (народу здесь пропасть — и старые и новые служащие, учителя, фельдшерицы, завхозы и т. д., и т. д.). Еще приятельница одна моя приехала² и тетка моя Алекс<андра> Л<ьвов>на³ здесь (я ее обожаю — она замечательная). У нас в комнате два пуделька живут по полтора месяца. Их и кормить, и гулять надо, и вообще много смешной возни с ними. А к завхозу племянник приехал. Красивый подлец и 3-й день думает, как бы со мною в лес уйти. А мне ск-у-у-учно! А вчера мы все, во главе с теткой, целой оравой и окруженные деревенской детворой, целый день, как сумасшедшие, бегали в лапту, в палки, бились в городки, и вчера я думала, что мне 12 лет. Ну, а сегодня... Сегодня я хожу раскорякой, как старый кавалерист, не могу смеяться — так все мускулы болят, думаю, что мне много больше 25 лет, в зале играют какого-то грустного Chopin’а, и сегодня я получила телеграмму, что Б.А.⁴ не приедет сюда. Почему — не знаю. Когда я ему сказала, что еду в Ясную — он затрепыхался и попросился тоже. Должен был подобрать для приличия какого-нибудь писателя и приехать на Пасхальной. И не приедет. И Вы понимаете — вот так всегда и все. Вы пишете — весна. И так Вы хорошо о ней пишете. А я вот эти только 4 дня в Ясной ее немного почувствовала. Мариечка (простите, так захотелось назвать Вас), моя весна отшумела в те безумные, прекрасные первые дни марта. Отшумела. А теперь что? И август, и октябрьские дожди, и июльские грозовые ночи, и январские морозы. А так как — вся я в том, что во мне⁵ — то и не чувствую весны кругом.

Я очень перед Вами виновата, что не исполнила Вашего поручения к Зайцеву⁶. Но Кл<авдии> Ник<олаевны> я все не могла добиться, а адреса Зайцева я не знала. Получила Ваше письмо перед самым отъездом в Ясную. Вернусь в Москву в конце Пасхальной⁷ и сейчас же пойду к Зайцеву. Очень жалею, если все это Вас беспокоило и огорчало.

Была в прошлый вторник⁸ на 100-м зас<едании> Союза Поэтов. Председательствовал Шенгели. Выступало пропасть поэтов. Между прочим, Адалис — в голубой кофточке с наивным отложным воротничком, лицо жутко бледное, глаза почти закрытые. Читала то же, что и нам тогда⁹. Все-таки это необычайно очаровательная женщина. Читала жена Шенгели¹⁰. Стихи поганые, но сама прелестна. А он что-то не показывается на моем горизонте, и мне это грустно. Видаю Приблудного. Представьте, его книжка скоро выйдет — печатает Никитинский субботник¹¹. Недавно видела Федорченко¹². Она почему-то знает, что мы с Вами дружим, бросилась на меня и стала говорить о Вас. Вы ей страшно нравитесь, и она хочет с Вами водиться. Ваня Прибл<удный> был в СПб., но к Вам не попал, потому что ездил туда в одной рубашке, а адреса у него в пинжаке (!). С Есен<иным> он по-ссорился, потому что тот говорит, что Ванька нечист на руку¹³, и очень серьезно меня в этом убеждал и Б.А. тоже. Но я не хочу ни думать об этом, ни верить этому.

Слышали ли Вы, что 29 мая в Феодосии будет праздноваться юбилей Макса (30 лет литературной работы)¹⁴.

Ну, я ничего больше о «литературе для всех» писать не буду. Хотите о «литературе entre nous»?

Та ночь (или сутки?!) с Есен[иным] и Прибл[удным]¹⁵ прошли благополучно. Моя добродетель была подтверждена медведю Сергеем, который сказал: «Ты ее люби. Она тебе верна. Я с ней всю ночь провел, и ничего не было». И сколько Б. ни отрицал, что не ему я верна, — С. не поверил. Но все-таки ежедневно и по нескольку раз звонил телефон и происходил такой разговор: С. — «Поедем туда... поедем сюда... Приезжай ко мне, у меня собираются... Я приеду к тебе». Я: — «Занята. Устала. Не буду дома. Не могу, не могу...»