В.П.Полыковская

Так спаслись ли покаявшиеся?

«Тема размером в небо и емкостью эпилога к Апокалипсису»

Л.Леонов

Публикуемый впервые рассказ «Деяния Азлазивона» в архиве Л.М.Леонова хранится в двух авторских редакциях: в виде самодельной рукописной, без единой помарки, книжечки, помеченной ноябрем 1921 года, с рисунками, выполненными акварелью и цветной тушью под лаком, и — машинописного, с авторской правкой, экземпляра текста с тем же названием, датированного декабрем того же года.

Ноябрьская книжка с большой степенью вероятности может быть отнесена к жанру так называемых автографированных книг — российскому феномену начала 1920-х годов, когда книга «из явления мирового значения превратилась в явление комнатного обихода», и «русские писатели переписывали свои произведения в одном экземпляре и так выставляли их на продажу в двух-трех лавках… ибо никакого другого пути к общению с читателем им дано не было» («Докладная записка Всероссийского союза писателей наркому просвещения А.В.Луначарскому», 1921). Была ли леоновская книжечка попыткой «преодоления Гутенберга» (М.Цветаева) — неизвестно, но мы знаем, что в издательство М.В.Сабашникова автором представлялся второй, машинописный, вариант «Деяний Азлазивона», который и был, как записала в своем дневнике Т.М.Леонова-Сабашникова, «запрещен цензурою в августе 1922 года».

На всем пространстве рассказа текст машинописи лишь слегка отличается от рукописного, и тем более неожиданным кажется полностью переделанный финал. Приведем его рукописный, ноябрьский, вариант от слов грозными пучинами углы глядят (см. в настоящей публикации стр. ):

«Тут грянул гром. Треснуло и зыкнуло, искорье расчертило темь — рухнули бревна огненным дождем и закрыли Сысоеву братию.

Пуще разметалось пламя. Метнулся алый язык в самое небо и вышвырнул святые души в ворота райские растворенные.

Не стало на бору скита.

На то место наступил пятой Велиар и раздавил огнем прах и пепел и прошел дальше, — как идет сторож дозором, а буря полем.

То великая гарь была. Двадцать спасенников с Сысоем огнем попалились, но не гореть им зато в огне геенском вовеки. В райском саде по слову Сысоя под золотым деревом слушают они звонкие песни райских птиц, славят Господа и одеяние их паче снега.

Так спасал душу свою разбойник Игнат, ныне преподобный отец наш Сысой с двадцатью попаленными бесовским пламенем.

Нифонтова пустынь в округу — верста. Нифонтова пустынь у Бога на золоту скрижаль списана, Нифонтова пустынь — верным Спасенье, нечистым — страх. Аминь».

И традиционная для сказа концовка:

«Радуется купец, прикуп сотворив и кормчий в отишье пристав и странник в отечество свое пришед. Такоже радуется и книжный списатель, дошед конца книгам. Такоже и яз — худый раб Божий

Леонид Леонов

Во граде Москве в лета ноябрь 1921»

В окончательном, декабрьском, варианте «Деяний Азлазивона» благостная картина вознаграждения раем бывших разбойников отсутствует. Сравнивая тексты, мы обнаружили, что она — буквально отсечена: на последней странице отчетливо видны следы работы Леонова с ножницами и клеем.

Почему же писатель «отменил» спасение покаявшихся?

Первое, мы бы назвали его наивным, суждение подсказывает, что это характерный случай автоцензуры, вызванный очевидными причинами. Именно в последние месяцы 1921 года началось активное наступление государства на церковь в связи с изъятием церковных ценностей, а еще летом 1921 года любая рукопись до сдачи в набор должна была пройти цензуру Госиздата (ГИЗа) РСФСР, одна из инструкций которого гласила: «Из религиозной литературы разрешать к печати лишь литературу богослужебного характера». Рассказ же явно попадал в разряд «неразрешенной» литературы, и если аллегорическое изображение нечистой силы Советская власть иногда даже использовала, то прославление Господа «спасенниками» в райском саду, разумеется, допустить никак не могла. Возможно, Леонов, превратив финальную сцену в раю в «фигуру умолчания», надеялся, что рассказ цензуру пройдет.

Но в начале 1920-х годов в обществе, хоть и объявившем себя безбожным, невозможно было скрыть основной авторский посыл: надежда на спасение покаявшегося и страх вечных мучений грешника. Лукавый прием писателя не сработал — рассказ признали идеологически опасным.

Если это суждение верно, то перед нами начало драмы Леонова-художника, настигшей в той или иной форме в Советской России всех без исключения творческих людей: когда-то, отвечая на вопрос, как Октябрьская революция отразилась на его творчестве, Леонов сказал, что «от истории можно уйти только в могилу».

Между тем, приходит на ум и другая мотивация отмены счастливого эпилога.

Заметим, что ко времени написания рассказа и сам Леонид Максимович, несмотря на молодость, уже имел за плечами и собственный опыт страдания, и столкновения со злом. К несчастью для биографов, он не вел дневников, не писал воспоминаний, очень скупо говорил о себе, и при множестве литературы о его творчестве он сам, как личность, остался фигурой закрытой (что засвидетельствовал и вышедший к 100-летию мастера интересный сборник «Леонид Леонов в воспоминаниях, дневниках, интервью». М., 1999), а главные книги его не прочитаны. В то же время среди крупных русских писателей ХХ века Леонов — единственный, кто в своих произведениях охватил весь спектр острых проблем века от «бессмысленного бунта» и разбоя до угрозы природе, атомного апокалипсиса и самоуничтожения человечества. При этом присущий всем его текстам историко-культурный, мифологический и филосософский пласт защищает их от вульгарной «социальности».

Последняя публикация писателя (1994 год) — религиозно-философский роман «Пирамида», задуманный им в 1940-х годах как размышление об итогах нынешнего этапа человеческой истории, ее эпилоге, стала действительно итоговым русским романом минувшего столетия. В нем последний раз в ХХ веке в русской литературе «большой формы» явлены особенности русской жизни и национального характера.

Но впервые у Леонова мы видим это в сжатой форме сказа в «Деяниях Азлазивона». И главная тема «Пирамиды» — состязание ангельского и бесовского за душу человека — является смыслом всего происходящего в одном из самых ранних произведений писателя: инфернальная «игра», которая совершается во внутренней жизни человека, становится сокровенным мотивом его творчества.

В этом свете леоновское посвящение рассказа Григорию Алексеевичу Рачинскому (1859—1939), появившееся в измененном, машинописном, варианте, представляется неслучайным. Литератор, переводчик, «знаток богословских и религиозных вопросов» (Ф.Степун), председатель московского Религиозно-философского общества, один из столпов Общества памяти Владимира Соловьева, Рачинский входил в московский круг знакомых Леонова и был слушателем его рассказов. На свадебной фотографии 1923 года мы видим его рядом с женихом, имя Рачинского присутствует в отрывочных воспоминаниях о Леонове. Можно предположить, что мнение почитаемого всеми Рачинского, которого Андрей Белый называл «энциклопедией по вопросам христианства, поражавшей отсутствием церковного привкуса», заставило Леонова пересмотреть «бесхитростную» сюжетную развязку.

Приходит мысль, что писатель вообще отменил спасение Сысоя «со товарищи», оставив последнее слово за Злом. И вся эта история не что иное как притча о борьбе земного нераскаянного зла с надмирным, итог которой — уничтожение, «самовозгорание человечины» («Пирамида»).

В таком случае навсегда «содрана голубая кожа с неба», и никакие телесные страдания-подвиги бывших разбойников не смогут привести их в «райский сад». И тогда проблема спаслись ли покаявшиеся оборачивается вопросом — а были ли покаявшиеся?

У нас нет окончательного ответа на этот вопрос, но, как кажется, к нему не стремился и сам Леонов, для которого уход от традиционного, логически завершенного финала мог быть продиктован и чутьем художника. Ему всегда было свойственно некое «недораскрытие тайны», оставлявшее возможность для двойного, противоположного, толкования (кстати, прием, характерный для символистских романов). Как заметил Леонид Максимович в одной из статей 1939 года: «Недосказанная мысль действует иногда сильнее, чем мысль изжеванная, на которой виден след зубов художника».