Ольга Сухова

Драгоценность повседневного

Немногие города могут похвастаться такой «изобразительной летописью», как Муром в работах Ю.И.Беззубова (1937–2006). Город стал его судьбой, а он — здешним «гением места». Художник бродил по улочкам и быстро-быстро зарисовывал пейзаж или сценку, фигуры девушек, детей, старушек. По ночам он подкрашивал наброски акварелью, откладывал в сторону, рвал, выбрасывал и рисовал снова. И они становились партитурой его бесконечной «графической сюиты» о городе, о людях, о тишине. Как страницы дневника или нескончаемого письма к близкому другу, его листы полны глубоких размышлений о красоте и хрупкости бытия.

Юрий Беззубов шел в искусстве собственным путем. Однокашники в шутку называли его стиль «беззубизмом». Он не «продвигал» себя и пренебрегал официальным творческим Союзом. Под внешней скромностью и простотой, за маской «городского чудака», бродящего по улицам с альбомом и карандашом, Юрий Иванович таил и широкую образованность, и высокий интеллект, и глубокое понимание сути искусства, и муки творчества. Более двадцати лет прослужил он в муромской художественной школе, прививая воспитанникам честность в творчестве и требовательность к себе. Более ста из них стали профессиональными художниками. Сам он отмечал, что в графике ему близка «Группа ”13”», и разделял их творческие принципы: не придерживаться никаких направлений; не вгонять себя в рамки канонов; вырабатывать пластический язык, используя возможности быстрого, свободного рисунка, основанного на натурных впечатлениях.

Художник увидел Муром так, как никто до него. Город стоит над Окой, его храмы вышли к реке, а тихие улочки таят монастыри. У Беззубова он приоткрывается неспешно и состоит из «зачарованных уголков», каждый из которых самоценен. В них нет явных примет эпохи и контрастов старого и нового. Изображенное существует как бы вне времени. Среди тысяч зарисовок всего несколько, где в сюжете узнаются те или иные события: праздничная демонстрация, митинг, очередь. Похоже, что для художника они все в том же неизбежном цикле, из года в год, изо дня в день. Он почти никогда не датировал свои работы и не делал к ним подписей с указанием места, улицы, дома. Из этого «безвременья» рождается время нового качества, в котором «все возвращается на круги своя». Зима сменяется весной, та — летом, за ним идет осень, и опять…

Зимние «снежные» пейзажи Беззубова не назовешь лубочными. Изысканная по композиции и цветовому решению акварель с балюстрадой, с видом на заснеженную Оку звучит «с петербургским акцентом». Быстрый рисунок с колесом обозрения на склоне горы четок и ритмичен, как пиктограмма. Поднявшись по «музейной» горке, художник каждый раз по-иному видел панораму, монастыри. Он уходил от парадности, нарочно устраиваясь с альбомом на задворках среди ветхих домишек, придавая мотиву обыденность. Например, рисовал стройную колокольню и черных стариц на белом снегу, идущих со всенощной. И не важно, в каком столетии это происходит — позапрошлом или нынешнем. Старые деревянные дома на акварелях, утонувшие в сугробах — то сиреневых, то голубоватых, — выразительны, даже «портретны».

Весной шагал художник по городу туда, где старинные лабазы освещены солнцем, а каменные дома с мезонинами отражаются в лужах, где по-новому выглядят древние церкви. Не раз останавливался он у старых домов, бывало — и тогда, когда кто-то из жителей уходил навеки. И не мог побороть желание запечатлеть красное пятно крышки гроба, оттенки тающего снега на тротуаре. Прелести муромского лета отражены в его серии «жарких» акварелей. Каким-то непостижимым образом он передавал то настроение, которое появляется в зной в облике городских улиц. Они делаются неуловимо похожими на южнорусскую провинцию. Под солнцем дома с темными проемами арок, ажурными балкончиками выглядят почти как в Крыму. Жизнь перемещалась в сторону реки, а на пляже порой бывало так же тесно, как где-нибудь на Черном море. Дети и молодежь любили прогуляться, а то и прокатиться на разводном мосту; другие — постарше — тут же развешивали разноцветные ковры, что стирали рядом на лаве. В осенних же уличных зарисовках художника — легких и изящных — есть какое-то особое, почти французское очарование.

В живописи для Беззубова авторитетом был Поль Сезанн. Юрий Иванович говорил, что тот «первым отойдя от мертвого фотографизма, смотрел на натуру с большим усилием и так долго, что она виделась ему как бы в материале — вполне готовой к воссозданию на холсте». И о себе — что тоже добивается «тонально-цветовой точности». И о том, что натура для него — «только повод для радостной работы, и, в общем-то, неважно, что писать — лицо человека или яблоко». В его живописном наследии больше натюрмортов и интерьеров, меньше портретов и пейзажей, и отражают они тот вещный мир, который окружал художника. Изысканный букет цветов, ржавая раковина, старый примус, соленые огурцы в мутном рассоле — все имело для него равнозначную ценность.

Он преподносил предмет, не важно — музейного ли уровня, или утилитарного, как нечто значимое, достойное пристального внимания. Свое любование простыми вещами он передавал в удивительно по композиции выстроенных полотнах, изумительных по тонкости цвета и передаче фактуры. Эмалированный чайник, стоящий у печной дверцы — чтобы не остыл; начищенная картошка, которая через несколько минут заскворчит на сковородке. Букеты сирени написаны свежо и обобщенно, как у Врубеля. Трехлитровая банка с солеными огурцами для русского художника столь же знакова, как и красные рыбки Матисса. За обманчивой простотой муромского пейзажного мотива с древним храмом у реки сквозят и легендарный сюжет, и глубинность исторического ландшафта. Красный вокзал пылает цветом знамени, жаром революций и потрясений. Но таких работ в творчестве Беззубова немного. Чаще он писал подоконник в мастерской, где свет струится из окна и стоит букет — то свежий, то осыпающийся.

Поиски в творчестве художник продолжал всю жизнь, преодолевая суету и превращая повседневность в неповторимый и значимый факт искусств