Владимир Енишерлов

«Он рисовал замечательно и диковинно»

«Художником почерка» называл Достоевский князя Мышкина, героя романа «Идиот». Его же определял он как «артиста», способного каллиграфией выразить характер человека. То же можно сказать и о писателе Алексее Ремизове, мастере каллиграфии, непревзойденном и своеобразном художнике-графике. Внимательный мемуарист Владимир Пяст в своих воспоминаниях, вопреки многим, критически отзывается о переписывании Ремизовым текстов «старинным полууставом, либо елизаветинским почерком, либо “глаголицей”»¹ и графических рисунках к ним. «В нем было много интересного, — замечал Пяст, — но поприщем, на котором это его свойство проявлялось, была не сцена, а жизнь. Выученик Достоевского, он сжился с героями своего учителя так, что каждый из них, как для самого автора, а может быть и в большей степени, становился его вторым “я”. Это естественно выходило, что в пристрастии к красивому письму старинными почерками Ремизов подражал “Идиоту” — т.е. князю Мышкину»². Да и сам Достоевский был превосходным каллиграфом. Исследователи особо отмечают его «красивый почерк» в подготовительных материалах к романам «Идиот» и «Бесы». «Каллиграфия Достоевского — целый мир художественных образов, по своему богатству вполне соотносимый с миром творчества писателя»^3.

Слова эти можно отнести и к творчеству А.М.Ремизова, в художественном наследии которого естественно слились словесное и изобразительное искусства.

Своеобразный, ни на кого не похожий прозаик, чьим творчеством был покорен Серебряный век, он справедливо слыл (не согласимся с Пястом) также выдающимся мастером графики и каллиграфии, его работы стали заметным явлением русского художественного авангарда. Ремизов-писатель и Ремизов-художник как бы слились воедино в его рукописных книгах, словесная и графическая сущность которых образует удивительный, неповторимый синтез.

7 августа 1921 года, в день смерти любимого им, высоко чтимого Блока, Алексей Михайлович Ремизов с женой Серафимой Павловной покинули Россию навсегда. Для него эта дата стала истинным рубежом. О Блоке он думал, писал, рисовал его по памяти всю оставшуюся жизнь. Их очень многое сближало — и в первую очередь мысль о России, чувство Родины как «главной человеческой ценности»⁴. И в эмиграции Ремизов продолжал быть самим собой, он не утратил своего стиля и, потеряв Родину, остался с ней, будучи, как писала Марина Цветаева, тоже сполна хлебнувшая эмигрантского лиха, не только «самым живым из русских писателей, но живой сокровищницей русской души и речи»⁵. В эмиграции вышли основные книги Ремизова: «Подстриженными глазами», «Иверень», «Встречи», «Учитель музыки». В первые эмигрантские годы он много печатался в русских зарубежных газетах и журналах, но постепенно книги его выходили все с бульшим трудом, с 1931 года его вообще перестали печатать — на долгие 18 лет. Игорь Попов в предисловии к замечательному альбому «А.М.Ремизов. Автографы», представляющему коллекцию ремизовских материалов в Доме-музее Марины Цветаевой, приводит надпись Ремизова на экземпляре книги «Пляшущий демон» — первой, вышедшей после затянувшегося вынужденного молчания: «Первая книга после 18-летнего мордоворота. За эти годы русские издательства отказывались от моих книг: не для нашего читателя. А по-другому я писать не горазд»⁶.

Это был едва ли на самый тяжелый период в эмигрантской жизни Ремизова. Безденежье заставило его обратиться к изготовлению иллюстрированных альбомов, где слились его тончайшая графика и написанные стилизованным «полууставом» тексты его старых произведений, чаще всего сказок из первой, самой любимой книги «Посолонь», вышедшей в начале века в «Золотом руне». Стоит сказать, что еще до революции графика Ремизова была признана и оценена. Вместе с А.Экстер, Д.Бурлюком, М.Матюшиным, С.Городецким и другими он участвовал в одной из значимых выставок раннего русского авангарда «Треугольник», организованной Н.Кульбиным. После революции, в годы разрухи Ремизов, как и другие писатели, например, М.Цветаева, С.Есенин, С.Городецкий, стал создавать рукописные книги в единственном экземпляре на продажу. А в годы эмиграции, особенно с начала 1930-х годов, рукописные альбомы Ремизова помогали выжить ему и С.П.Ремизовой-Довгелло. Друг Ремизовых Н.В.Резникова в книге о писателе «Огненная память» вспоминала: «В те годы (20–30-е) рисунки и надписи Ремизова представляли собой чудо тончайшей графики. А.М. составлял из этих рисунков альбомы, или иллюстрировавшие его произведения, сказки, или на тему каких-нибудь событий или литературных произведений, или портреты знакомых лиц или писателей. Эти альбомы А.М. делал на продажу. Друзья Ремизовых обходили по адресам состоятельных людей, любителей искусства, или просто лиц, желавших помочь нуждающемуся писателю. Это было нелегкое дело, требовавшее от людей самоотверженности. Продажа альбомов помогала иногда Ремизовым прожить в самые трудные моменты»⁷.

Исследовательница творчества Алексея Ремизова А.М.Грачева отмечает, что жанр этих альбомов «напрямую, типологически связан с традицией сюрреалистического романа-коллажа»⁸.

Французский исследователь культурного наследия русской эмиграции Ренэ Герра, известный собиратель и спаситель (и это не преувеличение!) литературных и художественных памятников, созданных оказавшимися в зарубежном изгнании поэтами, писателями, художниками, собрал выдающуюся коллекцию самых разнообразных материалов, связанных с Ремизовым. «В 1960-е годы я открыл для себя чародея слова — писателя Алексея Ремизова, — пишет Герра в статье, совсем недавно опубликованной в «Новом журнале». — <…> А чуть позже вторым открытием стал Ремизов-художник — его рисунки, выполненные черной тушью, коллажи с фольгой и рукописные иллюстрированные альбомы. Я сразу понял уникальность этой личности, неподражаемого рисовальщика и мастера каллиграфии»⁹. Герра пишет, что Ремизов — единственный русский писатель-эмигрант, который благодаря своим энергии и таланту художника добился признания во Франции.

В конце 1920 – 1930-х годах в Берлине, Париже, Праге на выставках демонстрировались рисунки Ремизова. Выставлялись и его рукописные альбомы.

В книге «Огненная память» Н.В.Резникова уделяет немалое внимание рисункам и письму Ремизова. «А.М. по вечерам обыкновенно занимался рисованием или каллиграфической перепиской. Почерк его был знаменит. Изучение древних русских образцов, в котором ему помогала С.П., легло в основу его каллиграфического искусства. Затейливый или более простой, почерк А.М. был всегда ровный, приятный для глаза. Одновременно А.М. выполнял тончайшие графические рисунки, поражавшие своим совершенством. “Слово — музыка — живопись — танец, это ‘единое и многое’, и у всякого свой ритм, своя мера. Слово вдохновит музыканта, но читать под музыку не выйдет. То же с живописью: картина вызовет слово, но живописать слово — пустое дело. Графика… но потому, что мысли и выражающие их слова линейны, одной породы” (“Пляшущий демон”). Рисунки Ремизова очень своеобразны и вводят нас в его фантастический мир»¹⁰.

Искушенный Юрий Анненков, автор превосходного портрета Алексея Ремизова, находящегося в альбоме С.М.Алянского (собрание Государственного мемориального музея Д.И.Менделеева и А.А.Блока), написал в мемуарах «Дневник моих встреч» о рисунках Ремизова талантливо и точно: «Ремизов, несомненно, мог бы рисовать, как Серов, как Репин или как Малявин. Но их музы его не вдохновляли <…> Ремизов соединял детские, полузаумные графические фантасмагории, удивлявшие меня игрушечностью при глубоком графическом мастерстве. Он рисовал замечательно и диковинно. Его линейные и пятновые (а зачастую в красках) сочетания, густо-густо заполнявшие пространство рисунка, носили архаически-орнаментальный характер и вызывали ощущение загадки. Ремизов рисовал постоянно <…> Во французских литературных кругах Ремизова причисляли к “сюрреалистам”, что в каком-то смысле, может быть, и было правильно. Графика Ремизова часто переходила в почерк, а почерк его, бравший корни из древнеславянского буквенного сплета, превращался в каллиграфическую симфонию углов, закорючек и росчерков, которыми порой можно было любоваться, даже и не вникая в то, что там было написано <…> Не знаю, собирал ли кто-нибудь ремизовскую графику? Если нет, то это очень печально для истории русского искусства»¹¹.

В ремизовских рукописных книгах-альбомах, которые постепенно все больше выставляются и публикуются в России, мы видим как раз то причудливое сочетание каллиграфии, графики и коллажа, на которое обращал внимание Ю.Анненков.

Тому пример и альбом «Скриплик», который мы впервые публикуем.

Ранняя (1902) сказка «Скриплик» вошла в третье, парижское издание «Посолони», из которой Ремизов любил брать тексты для альбомов, украшая их автоиллюстрациями. Альбом этот делался не на продажу, а для подарка известному французскому литературоведу и критику Роллану де Реневилю и его супруге.

В середине 1930-х годов, оставшись вне русскоязычного редакционно-издательского мира, Ремизов ищет контактов с французскими издателями, критиками, переводчиками. «Мне (ввиду моих пропащих дел) надо какую-то завязку с иностранцами»¹², — писал А.М.Ремизов другу Л.И.Шестову. Среди последних был и де Реневиль.

Альбом о маленьком, фантастическом, нежном существе Скриплике примечателен еще и тем, что текст сказочки Ремизов написал на трех языках: русском (своим неповторимым полууставом) и (в собственных переводах) французском и немецком. И это делает впервые печатаемый альбом А.М.Ремизова «Скриплик» еще более интересным.

Скриплик

Я не знаю, слыхали ли вы или кто из вас видел — идете вы лугом, вьются-рекозят стрекозы, вы наклонились — тише! В стрекозьем круге на тоненьких ножках, сухой, как сушка, сам согнулся, в лапочках скрипка.

Или на теплой весенней заре, когда жундят жуки, идете на жунд — в жуковом вьюне мордочку видите? Тшь! — скрипочка пилит жуком и в такт хохолят два хохолка.

И в лесу, посмотрите откуда? — пичужки чувырчут — лист не шелести! — в листьях меж птичек со своей скрипкой, узнали? — да это скриплик.

Все его знают — и звери и птицы, всякий жук зовет

— СКРИПЛИК —

Учит скриплик на скрипке пению птиц, стрекоз рекози, ремезов ремези, жуков жунду, кузнечиков стрекоту, а зайчат мяуку, а лисяток лаю, а волчат вою, а медведёв рыку.

В лугах всякая травка ему шелковит, в лесу светит светляк.

Хорошо по весне, когда птицам слетаться в старые гнезда — идет мордочкой к солнцу со своей скрипкой, не забудет, обойдет он все гнезда, кочки, норы, норки, берлоги: скоро пойдут у зверья и птиц дети, надо учить.

Я не знаю, слыхали ли вы, или кто из вас видел, — учатся звери и птицы и всякий МУР и стрекоза, как учится и человек.

Текст сказки А.М.Ремизова «Скриплик» (1902).

Подготовка текста и примечания О.Л.Фетисенко

Примечания:

1 Пяст В. Встречи. М.: НЛО, 1997. С. 35.

2 Там же. С. 36.

3 Федор Достоевский как гений слова и почерка. www.rs/.ru.

4 Литературное наследство. Т. 92. Кн. 2. М., 1981. С. 71.

5 Цветаева М.И. Собр. соч. в 7 т. М., 1994. Т. 4. С. 618.

6 А.М.Ремизов. Автографы из коллекций Дома-музея Марины Цветаевой. Каталог. М., 2003. С. 7.

7 Резникова Н.В. Огненная память. Воспоминания об Алексее Ремизове. СПб.: Пушкинский Дом, 2012. С. 110–111.

8 Грачева А.М. Рукописные книги Алексея Ремизова // Ремизов А.М. Рукописные книги. СПб.: 2008. №. 13.

9 Герра Р. Моя «ремизовиана» // Новый журнал (Нью-Йорк). 2015. С. 280.

10 Резникова Н.В. Огненная память. С. 109–110.

11 Анненков Ю. Дневник моих встреч. Цикл трагедий. Т. 1. Нью-Йорк, 1966. С. 228.

12 Цит. по: А.М.Ремизов. Автографы из коллекции Дома-музея Марины Цветаевой. Каталог. С. 59.